В ожидании Махатмы - Разипурам Нарайан

— Что вам от меня надо? Чего уставились?

Но тут один из них оттянул ему мочку уха, вгляделся и, увидав прокол, сделанный в детстве, отступил, пробормотав:

— Индус.

Они потеряли к нему интерес и двинулись дальше. Когда они удалились, пассажиры в купе словно вышли из оцепенения. Кто-то стал объяснять Шрираму, что это были за люди, и после долгих попыток на разных языках он, наконец, понял, что они искали мусульман, а найдя, сбрасывали на ходу с поезда. Это были отзвуки волнений, происходящих в других частях страны. Шрирам погрузился в молчание и не нарушал его до конца путешествия.

А путешествие было нелегким: в давке он не мог ни вытянуться, ни рукой шевельнуть. Люди все прибывали и наваливались на него. Порой он даже ног не мог выпростать. Когда ему хотелось поспать, он откидывал голову на окно или клал ее на плечо незнакомому соседу. Почувствовав голод, он окликал на станции продавца чая и пил его. Кофе здесь было не достать. Странные тут жили люди, на его взгляд: утром они первым делом ели сладкое джилеби, запивая его горьким чаем; да и вообще его окружал странный, фантастический мир. Как настоящий южанин он жаждал кофе, который так любил, но кофе здесь добыть было невозможно. Приходилось, словно в тюрьме, лишь мечтать о нем. В целом жизнь в поезде весьма походила на тюремную: то же скопление чужих людей в тесном, душном пространстве. Впрочем, здесь ему было даже хуже, чем в камере. Там, по крайней мере, он мог с кем-то поговорить, а тут вокруг звучали совершенно бессмысленные слова. Вагон был набит людьми, которые курили самокрутки и, не задумываясь, плевали на пол; пробиться в туалет было практически невозможно.

Стоило поезду где-то остановиться, как Шрирам тотчас выскакивал из вагона, а заслышав свисток к отправлению, тут же бросался назад.

Наконец настал день, когда поезд прибыл в Нью-Дели. Было около одиннадцати часов дня. «Нав Дхе-е-ли!» — закричали пассажиры. Все пришло в движение. Он попытался пробиться к окну или к двери, чтобы поскорее увидеть Бхарати. В письме она обещала встретить его на вокзале. Он с ужасом подумал о своем виде, попробовал расчесать пальцами волосы — они спутались и стояли дыбом. Он знал, что потен, грязен и выглядит неприглядно. Хорошо бы перед встречей с Бхарати помыться, ведь прошло столько лет… Вот из-за спин и голов людей, толпившихся у окна, мелькнуло ее лицо; в тревоге он стал проталкиваться, не глядя, к выходу; поезд прошел мимо, потом остановился. Вон она стоит, внимательно вглядываясь в окна. Сердце у него упало. Он боялся показываться ей в таком виде на глаза. Что она подумает, когда увидит, во что он превратился! Его охватило отчаяние: после этого путешествия в поезде он понимая, что, если он к ней не выйдет, он вряд ли сумеет ее потом разыскать. Возможно, он потеряет ее навсегда.

Когда он слез с поезда, неся в руках чемодан и сверток с постелью, Бхарати мигом разглядела его в толпе. Она замахала и подбежала к нему. Схватила его за руки и воскликнула:

— Как я рада тебя видеть!

В голосе у нее было столько неподдельной любви, что Шрирам тут же забыл обо всем: о своем виде, о грязи, — к нему вернулась уверенность в себе.

Она оглядела его и заявила:

— У тебя такой вид, будто ты родился на севере Индии. Настоящий пенджабец! Надеюсь, ты понимаешь наш язык?

И тут же взяла все в свои руки. Отобрала у него сверток с постелью и сказала:

— А ты чемодан неси.

Он выхватил у нее постель и взвалил ее себе на плечо.

— Не глупи, — приказала она. — Ведь у тебя не четыре руки.

И сразу все стало на свои места. С Бхарати рядом он почувствовал себя как дома, будто вернулся вместе с ней в Мальгуди. Он не замечал, что все вокруг было незнакомо: незнакомые дома и улицы, слишком широкие проспекты, экзотичная публика, незнакомые магазины, мимо которых они шли. У него не было на них времени. Все его внимание было сосредоточено на Бхарати. Она почернела и казалась усталой, но косы ее были так же темны, как прежде. Вид у нее был усталый, словно она недоедала. Неужели он видит ее снова? Он всегда был склонен не верить тому, что видел и слышал. Может, все это ему снится? Может, он умер? Или видит сон в своем заточении? Впервые за все эти месяцы на душе у него было легко и спокойно, никаких огорчений и беспокойств. Никаких мечтаний о будущем и сожалений о прошлом. Впервые в жизни на него снизошла умиротворенность, глубокое довольство самим существованием. Он дышал, ощущал, видел, и этого теперь было довольно. Она то и дело поглядывала на него и спрашивала:

— Когда же они тебя выпустили?

Он кратко рассказал ей о своем пребывании в тюрьме и обо всем, что случилось после того, как он видел ее в последний раз. Тонга тихо ехала вперед. Его радовало глубокое сочувствие, с которым она его слушала. Оно придавало его рассказу особое значение. В ходе повествования он поражался собственным деяниям. Он готов был спросить: «Неужто я сам все это совершил? А может, кто другой?» Да он просто герой!

— Я и не думал, что все это выдержу. Мне страшно хотелось, чтобы простые люди… — начал он, кичась собственными подвигами.

Такой слушатель, как Бхарати, придавал всей его жизни некий новый смысл и глубину.

К тому времени, когда они подъехали к скоплению хижин в каком-то районе Нью-Дели, он чувствовал себя совершенно довольным всем, что свершил в своей жизни.

— Вот моя штаб-квартира на сегодня, — сказала Бхарати. И подвела его к собственной хижине.

— А это мой дом.

В дверном проеме на веревке висела ее одежда, в углу стояла прялка.

Шрирам подумал: «Она ведь будет моей женой, поэтому она и не возражает против того, чтобы я здесь расположился».

— Твоя «комната» будет готова через полчаса, а пока можешь здесь отдохнуть, — сказала она. — Тут за углом можно помыться. Отдыхай.

В эту минуту несколько детей вбежали в хижину.

— Мои, мои… — кричали они.

Они что-то говорили, но что именно, Шрирам не понял.

Они окружили Бхарати и стали тянуть ее куда-то. Она отвернулась и что-то сказала им на их языке. Они отпустили ее и убежали.

— Кто это? — спросил ревниво Шрирам.

— Дети. Это все, что мы о них знаем, — отвечала она.

— Где их дом?

— Сейчас здесь, — сказала она. И пояснила:

— Это дети-беженцы, больше мы о них ничего не знаем. Я вернусь через час. Отдыхай.

И она ушла.

Бхарати долго не возвращалась. Пока ее не было, он изучил все вокруг. Разыскал душевую с краном, вымылся и привел себя в порядок. Вернулся в ее хижину и долго стоял перед зеркалом, зачесывая назад волосы и размышляя о том, достоин ли он Бхарати.

Ее доброта возродила в нем веру в себя. Он и не надеялся, что она отнесется к нему так тепло и душевно. Казалось, разделявшие их годы не имеют никакого значения. Они словно вчера расстались: тоска, одиночество, смятение, мучившие его последние годы, исчезли в мгновение ока.

Он посмотрел на одно из ее сари, висевших на дверях. Белое в желтый горошек и, разумеется, домотканое; веревка провисла под его тяжестью. Он взял его в руки, чтобы ощутить его вес. «Бедняжка, она должна носить легчайшие шелка. Я подарю их ей». Держа сари в руке, он прикинул, сколько оно может весить: фунтов двадцать, не меньше. Он натянул его и поднес к глазам. «Похоже на лист жести! Ну и жарко в нем небось! Оно даже не просвечивает». Он свернул его и прижал к груди. Сари слегка пахло сандалом — ему это было приятно. «Это ее запах», — подумал он, закрывая глаза.

В эту минуту дверь отворилась — перед ним стояла Бхарати.

— Что это ты делаешь с моим сари? — спросила она удивленно.

И, засмеявшись, прибавила:

— Ты что, его надеть собрался?

Шрирам покраснел и торопливо отложил сари.

— По крайней мере, оно меня не отталкивает, когда я прижимаю его к сердцу, — проговорил он.

— Ш-ш-ш, — сказала она. — Сейчас не время для глупостей. Здесь не шутят. Если тебе надо что постирать, дай мне.

Шрирам подал ей небольшой узелок, принесенный из душа.

— Все очень грязное, — извинился он.

Она схватила узелок и вышла. А он подумал: «Мы ведь почти женаты, она делает то, что полагается жене! Какая она хорошая, благослови ее Господь! Если мне удастся как-нибудь завязать ей, пока она спит, на шее священную нить тали, все будет в порядке.

Через минуту она вернулась.

— Ты получишь свои вещи вечером. Здесь в лагере все сами на себя стирают, нанимать никого нельзя, но ты человек новый, и я договорилась с дхоби, что тебе в качестве исключения постирают. Ты есть хочешь?

— Ужасно, — признался он. — Прямо умираю с голоду.

— Не знаю, что тебе и предложить, — сказала она. — Такой еды, как на юге, здесь ждать не приходится. Не помню уже, когда я так вкусно ела. Придется тебе привыкать к здешней еде: чаппати, овощи с простоквашей, фрукты. А риса с тамариндовым соусом и не проси.