Степь зовет - Нотэ Лурье

Громко окликая друг друга, хлопая дверью, колхозники начали расходиться. В большой комнате стало пусто и неуютно. Дым клубился в воздухе не оседая.

Синяков вышел вместе с Волкиндом, который пригласил его к себе ночевать.

На улице было сыро и темно. Синяков шел медленно, раздумывая, как бы ему найти того человека с заячьей губой.

— Осторожно! Смотрите под ноги, — предупреждал Волкинд. — Здесь ямы.

Волкинд был рад, что возвращается домой не один: по крайней мере, Маня постыдится скандалить.

Синяков бойко разговаривал, шутил, но его ни на минуту не оставляла мысль: «Кто он такой? Где я его видел?» В последние годы Синяков побывал во многих местах, встречался со многими людьми, разве всех запомнишь? А может, ему только показалось?…

— А кто ваш завхоз? Партийный? — как бы невзначай спросил Синяков.

— Нет.

— Он здесь давно?

— Кажется, давно… — А как его зовут?

— Юдл Пискун.

Тут Синяков сразу все вспомнил. Местечко Сатаново, граница…

«Как же он попал сюда? Этакая падаль!.. Узнал, конечно… Надо с ним немедленно повидаться».

Невдалеке от хаты Волкинда Синяков остановился:

— Я совсем позабыл — ведь меня в Санжаровке ждет механик. Он утром отправляется в Мариуполь за деталями. Мне необходимо повидаться с ним. Я, пожалуй, поеду…

— Куда это вы потащитесь? Ночью, в такую грязь?

— Агроном ко всему привык.

Попрощавшись с Волкиндом, Синяков вернулся на колхозный двор. Он запряг в бричку лошадей и не спеша поехал по темной улице.

Около амбара раздавался стук трещотки. Синяков повернул туда.

— Кто там? — Из темноты вышел человек.

— Где у вас живет завхоз? — спросил Синяков.

— Завхоз? Юдка Пискун?

— Он самый.

— Вон там, на краю хутора. Держитесь правее. Последний двор.

Юдл еще не спал. Не надо было ему уходить из правления, не надо было оставлять агронома одного с ними. Юдлу хотелось разбудить жену, он не выносил громкого храпа. Ни до чего ей дела нет, корове этой… Храпит — и все. Ничего знать не хочет… А у него кровь стынет. И как этого дьявола принесло сюда, чтоб его несчастье унесло? Он ведь остался там… Может быть, он уже у них, в партии? Кто его разберет?…

Во дворе послышались шаги. Юдл забился в угол.

Постучали в дверь.

— Кто там? — Весь дрожа, Юдл вышел в сени.

— Открой!

Юдл сразу же узнал этот голос.

— Открой!

На пороге стоял агроном. Минуту они молча смотрели друг на друга.

— Почему сразу не открыл? — с усмешкой спросил Синяков.

Юдл молчал.

— Испугался? Агронома испугался, а?

— Нет… я… Почему же…

— То-то… Пугаться нечего, волки здесь не водятся… Понял? Дорогу на Санжаровку знаешь? — И, не дожидаясь ответа, спросил: — Ты давно в этом хуторе?

— Кто? Я? Все время…

— Все время? — тихо переспросил Синяков. — А в восемнадцатом году, — он посмотрел на Юдла в упор, — ты тоже был здесь?

— Ну, да… Был… А как же? — невнятно пробормотал Юдл.

— А ты о таком местечке, Сатанове, не слыхал? Юдл смотрел на агронома как завороженный.

— Чего ты молчишь? — Синяков положил ему руку на плечо. — Меня бояться нечего. Можно зайти? Кто там у тебя?

— Жена. Сынишка…

— Спят?

— Да. У меня еще есть боковушка.

Был уже четвертый час, когда Синяков вышел из темной мазанки Пискуна. Он остановился у порога.

— Ничего, Юдка, они долго не продержатся. Надо только хорошенько нажать на мужика, оставить его без хлеба. Царь-голод — вот кто нам поможет. — У Синякова перекосилось лицо. — И тогда достаточно будет одной спички, чтобы вся Россия вспыхнула пожаром. Вот когда мы и здесь наведем порядок. Снова станешь хозяином, будешь ездить на ярмарки, торговать, держать собственную лавку. А для этого нужно только одно: уничтожить хлеб, чтобы колхознички дорогие ничего не получили.

— Как? Поджечь? — приглушенно спросил Юдл.

— Нет, это устарело, — злобно ответил Синяков. — Мужички тогда становятся еще более ретивыми. Вот как в Ковалевске в прошлом году…

Юдлу показалось, что Синяков сказал это не без умысла.

— У вас ведь еще молотят хлеб, так почему не переставить регулятор в молотилке, — этого и сам дьявол не заметит — и так, чтобы побольше зерна оставалось в соломе… Надеюсь, понял?

— Понял, понял…

— Наше с тобой дело — так организовать работу, чтобы колхозник трудился до седьмого пота и… ничего за это не получал, чтобы он распух от голода. — Синяков сел в бричку и повернул лошадей к хутору. — Еще два-три месяца — и все полетит вверх тормашками. Конечно, если мы не будем зевать… Ну, как будто обо всем договорились?

— О чем толковать? И мне эта жизнь осточертела, я уже говорил вам… Очень мне нужно со всякими голодранцами якшаться!

— Ну, тогда бувайте здоровеньки! До побачення!

Синяков вернулся на колхозный двор, оставил там лошадей, насыпал им овса на всю ночь и, насвистывая, направился к Волкинду. Пожалуй, это удача, что подвернулся Пискун. Он будет здесь очень полезен… Нет худа без добра.

Калмен Зогот уже несколько раз видел во сне Якова Оксмана. Бледный, оборванный, тот укорял его: «Как же это ты мог взять письмо и собственными руками отдать в колхоз? Кто мог бы поверить, что Шлойме-Калмен Зогот окажется доносчиком, собственными руками зарежет своего спасителя? Кто мог бы поверить?»

Калмен не знал, что делать, и хуже всего то, что он ни с кем, даже с собственной женой, не мог посоветоваться. Если уж говорить начистоту, ему не жалко Оксмана — немало добра нажил он здесь на чужом горбу. Но, с другой стороны, человек просит, доверяет ему, — как же можно вместо добра причинить зло! — убеждал Зогот самого себя.

Было уже темно, когда Калмен, усталый, вернулся из степи. Он снова достал письмо. Чем больше Калмен в него вчитывался, тем сильнее злился на Оксмана. Вечно этот человек прибедняется. Когда его раскулачили, кричал, что у него забрали все, до последней веревки, а тут, оказывается, золото припрятал. Своим трудом добыл он его, что ли? Нет, надо передать письмо в правление. Но тут же он начинал грызть себя. Нет, не его это дело, не станет он доносить. Если нужно будет отнять у Оксмана его клад, пусть это сделают без него. А он сегодня попытается вытащить золото из-под печи, отправить его и избавиться наконец от этого проклятого дела.

Калмен Зогот вышел во двор. По улице шагал пионерский отряд. Ребята несли ведра. Видно, возвращались из степи, где собирали колосья со сжатых полей. Впереди шел его сын Вовка.

Калмену правилось, что это Возка идет впереди отряда. Он смотрел ребятам вслед, пока они не скрылись, еще постоял, а потом направился вверх по улице, в бывший оксмановскимий дом.

«Теперь там никого нет, — подумал он. — Самое время… И гора с плеч…»

Он уже подходил к колхозному двору, как вдруг неподалеку, за ветряком, увидел несколько телок, которые паслись на колхозном огороде.

«Ну что ты будешь делать! — вскипел Калмен. — Каждый думает только о себе…»

И, забыв о своем деле, Калмен погнался за телками, стал бросать в них комки земли, кричать, пока наконец не прогнал.

— Погибель на них, что они здесь наделали!

В огороде многие грядки были растоптаны и разрыты.

«Где это слыхано, чтобы люди губили собственное добро!» — возмущался он. Если бы он знал, чьи это телки, пошел бы и надавал оплеух — пусть не пускают в потраву…

Калмен долго еще возился на огороде, выравнивал грядки, выпрямлял помятые стебли, потом медленно побрел обратно. Он никак не мог успокоиться.

— Нет, если каждый будет думать только о себе, то, пожалуй, ничего не получится, — разговаривал он сам с собой. — Как это так — выпустили телок топтать огород!..

Напротив колхозного двора, у нового колодца, где обычно поили лошадей, стоял Коплдунер. Увидев во дворе Калмена, он окликнул его. Но Калмен не расслышал и вошел в дом.

«Чем-то расстроен старик, — подумал Коплдунер. — Хороший человек, тихий, не любит быть на виду. И работает, дай бог всем так. Пойду-ка расспрошу его, что с ним стряслось. И что ему понадобилось в правлении, не пойму? Ведь там никого нет».

Между тем Калмен был уже в бывшей оксмановской горнице.

«Вот здесь это спрятано». Он со страхом оглянулся, отсчитал два кирпича от пола и стал дрючком ковырять печь. Один кирпич ему удалось вытащить, а дальше дело не подвигалось. Тогда он через внутреннюю дверь прошел в конюшню, чтобы отыскать какой-нибудь инструмент.

Коплдунер в правлении никого не застал. «Куда это девался Калмен? — недоумевал он. — Я ведь сам видел, как он вошел сюда». Коплдунер поднял табурет, который лежал почему-то вверх ножками, перевернул его и заметил исковерканную печь.

Тут вошел Калмен со шворнем в руках.

— Что это у вас? — удивленно спросил Коплдунер. — Что вы собираетесь делать?