Пастырь добрый - Попова Александровна

— Ювелира с семьей можно отпустить; все, что нам было необходимо, мы выяснили, он более не нужен, да и в секретности утром уже не станет нужды — весь город будет в курсе…

— Охраны на всех тоже не хватит, — тихо заметил Ланц. — Если впрямь брать всех вышеперечисленных, придется их сортировать по группам, несколько в одной камере. И уж точно мы будем вынуждены просить у бюргермайстера солдат для охраны Друденхауса.

— А сами будем надзирать за солдатами, — хмыкнул Бруно из своего угла. — Солдаты-то ведь, ваши инквизиторства, это все те же горожане; кто вам сказал, что они ревностно возьмутся за дело, ограждая сородичей Иуды от справедливого гнева честных христиан? Или вас, заступников богомерзких евреев, оберегать от того же? У них, у большинства, родня в Кельне, мамы-папы, сестры-братья, жены et cetera; все они в том же котле варятся. Довольно скоро решат присоединиться ко всеобщему праведному гневу… Мы, — он кивнул в сторону помрачневшего Курта, — с ним подобное уже видели; и чем это кончилось?

— На откровенный бунт не отважатся, — не особенно убежденно отозвался Райзе. — А там уж наше дело — найти средь всей этой оравы, что мы задержим, виновного поскорее.

— И еще кое-что, — добавил Курт осторожно, видя, как во взгляде начальствующего, и без того почти обреченном, начало проступать тихое отчаяние. — Я осведомился у ювелира — нет ли в их традиции чего-либо, связанного с двенадцатилетним возрастом…

— Я так понимаю, есть, — отметил Керн кисло, — иначе б ты не заговорил об этом. Так?

— Вроде того, Вальтер. Тринадцать. В этом возрасте еврейский мальчик «вступает во взрослую жизнь», как мне было сказано; называется эта штука бар-мицва. Однако ж, как я уже упомянул в беседе с нашим экспертом (и убежден, что вы со мною согласитесь), в нашем случае иудейскими кознями не пахнет.

— Кстати, куда ты девал этого… умельца?

— Спит, — с нескрываемой завистью отозвался Курт. — В его практике это первая серьезная работа, посему из сил выбился совершенно. Я, ad vocem[70], велел ему Кельна не покидать — кто знает, быть может, он нам еще на что сгодится.

— «Он велел»… — фыркнул тот недовольно. — Ну, и Бог с ним; объяснись-ка, отчего ты полностью исключаешь участие в происходящем той части города.

— Полностью в нашем деле исключать нельзя ничего и никого, однако… Сами-то вы неужто не видите, как все это… по-нашему? Ответьте правдиво, вам за все время вашей службы попадались подлинные дела с евреями-потрошителями и поедателями христианских младенцев?

— Всяко бывало, — откликнулся Керн коротко. — Эмоции в сторону, Гессе; дай мне факты.

— Факты, — кивнул он, — в том, что наши убитые — одиннадцатилетки. Если это впрямь имеет значимость, если мы правы… Их же точка отсчета — тринадцать лет; если б это было делом рук иудейских малефиков, они резали бы двенадцатилетних. Кроме того, у нас из троих зарезанных двое — девчонки; у них речь идет лишь о мальчиках. Факт принимается?

— Еще.

— Еще — положение, в котором оказался Друденхаус; ни одному из этого избранного народа не выгодно наше падение: в последнее время именно мы их первейшее прибежище.

— Совесть терзает — прошлые грешки искупаете, — чуть слышно пробурчал подопечный, и Керн завел глаза к потолку:

— Господи Всевышний, за что Ты их на мою голову…

— И еще одно: детальности моей биографии никому из них известны быть не могут. И подноготная старых кварталов — тоже; вообразите себе еврея в «Кревинкеле». Да хозяина удар хватит…

— Лично являться не обязательно, — заметил Керн; он кивнул:

— Разумеется. Но в еврейской версии множество натяжек; и communiter[71] — все наши выводы упираются не в них, а сами знаете, в кого. Предлагаю не терять времени на разговоры, брать перечисленных мной и работать с ними. Допросить и обыскать их жилища.

— Замечу, что надлежит провести и обыски на бойнях, — вздохнул Ланц тяжко, — хотя я не воображаю, что там искать. Пятна крови в нашем деле не улика. Улика в некотором роде — ключ в чьем-то еще владении, кроме старшего сторожа.

— Не уверен, — возразил Курт, с немыслимым усилием подавив зевок. — Пятна крови, ты сказал; так вот, со слов ювелира, иудейская бойня после каждого употребления отмывается дочиста — как я понял, после этого с пола есть можно, в значении едва ль не дословном, посему именно кровавое пятно там и будет выглядеть подозрительно. Но, кстати скажу, если б в месте, где режут скот и разделывают мясо, кто-то сдуру заколол человека (любого, заметьте, вероисповедания), место это стало бы нечистым, а следовательно — к использованию по назначению не годным. Вот вам еще одна причина к тому, чтоб исключить жителя еврейской стороны из подозреваемых. Это первое. Secundo. Potestasclavium[72], так сказать, тем, кто ими владеть не должен, тоже не говорит о принадлежности владельца к нашим таинственным убийцам. Уверен, что копия ключа есть у кого-то из подмастерьев, и не у одного.

— Откуда такая убежденность? — уточнил Керн, и он усмехнулся, кивнув в окно, куда-то вдаль, где простерлись полупустые улицы старых кварталов:

— Как полагаете, держатель «Кревинкеля» мясо закупает на рынках Кельна?.. Да и сами мои бывшие приятели, помнится, не пренебрегали столь простым способом добыть пропитание. Если часть мяса остается на ночь, если правильно обратиться к одному из подмастерьев, что сторожат бойню, за хорошую для обеих сторон цену можно выпросить себе вырезку; кто заметит пропажу маленького кусочка? Существенно дешевле, чем в лавке, а подмастерью и то хорошо. И все довольны… Посему я бы хотел просить у вас разрешения, Вальтер, посетить «Кревинкель» снова. Поинтересуюсь у хозяина, кто сбывает ему мясо, да и Финк, полагаю, назовет мне пару имен.

— Если он их вспомнит, имена, — пробормотал тот недовольно. — Всякий раз, как ты там, у меня случается удар; ты меня до могилы желаешь довести?

— Да бросьте, — улыбнулся Курт примирительно. — Ничего со мной не случится, и уж не в Знаке причина — я там почти свой. Думаю, найду даже парочку человек, готовых за меня и в драку; воровское братство — святое дело…

— Не кощунствуй, — осадил его Керн и договорил уже чуть спокойнее и почти просительно: — И не зарывайся там.

— Как вести себя в подобных местах, знаю лучше вашего, — огрызнулся он и продолжил, не дав начальству вновь возмутиться нарушением субординации: — Если я узнаю, кто из подмастерьев замешан в связях с кельнским ворьем, мы будем знать с большей точностью, в чьих руках ключ от бойни не является неоспоримой уликой, доказывающей его причастность к убийствам. И — еще кое-что. Густав, это уж к тебе.

Райзе, начавший было клевать носом, вздрогнул, распрямившись, и удивленно округлил глаза, переводя вопросительный взгляд с младшего сослуживца на Керна.

— А что я? — уточнил он, наконец.

— Подмастерья парни небогатые, но молодые, — пояснил Курт с глумливой усмешкой. — И запросы у них, как у нормальных молодых парней; оно ведь от недостатка денег меньше не зудит… Уверен, что местные… гм… девицы нет-нет, да и заворачивают ночью к стенам этого чревоугодного заведения по-скорому срубить на ужин кусочек-другой; работы на минуту, а удовольствия полная сковорода. Если я не ошибаюсь, Густав, у тебя с упомянутыми подмастерьями имеется, выразимся так благопристойно, несколько общих знакомых. Я ведь не ошибаюсь?

Тот ответил не сразу; пряча глаза от Керна, передернул плечами, для чего-то поправив и без того идеально сидящий ремень с оружием, и, наконец, недовольно отозвался:

— Не знаю, подробностями никогда не интересовался.

— Так поинтересуйся теперь; Бог даст, воспользоваться допросной по ее прямому назначению тебе не доведется, и твои подружки будут говорить откровенно, сраженные исключительно лишь твоим обаянием. Или, на крайний случай, все обойдется демонстрацией орудия пытки, как думаешь?

— Довольно, — оборвал Керн, и он умолк, исподтишка состроив сослуживцу пошлую мину. — И, коли уж зашел об этом разговор, Густав, хочу заметить, что даже моей долготерпеливости есть пределы. Хотя бы сделай вид, что пытаешься это утаить! Я говорю уже не о том, что о тебе судачат в городе, я лишь напомню тебе, что ты вводишь в стены Друденхауса посторонних, что в прах развеивает малейшие представления о безопасности!

— Вальтер, да брось ты, — неловко улыбнулся тот. — Что такого потаенного они могут увидеть? О чем могут проболтаться? О порядке расположения орудий на стене?

— А исполнитель после жалуется, что плети ломаются…

— Гессе! — рявкнул Керн, ахнув по столу ладонью, и он сбросил с лица улыбку, нарочито смиренно потупясь. — Господи Иисусе, что за сброд под моим началом…

— Лучший в Германии, — сквозь неудержимую ухмылку тихо пробормотал Бруно и, наткнувшись на полыхающий взор майстера обер-инквизитора, осекся.