Инспектор Золотой тайги - Владимир Митыпов

Ничего нового Жухлицкий не открыл, но Зверев выслушал его с терпением. Даже вздохнул сочувственно, когда тот закончил.

– Да… Однако чем объяснить ваше упорное молчание в ответ на все мои запросы?

– Алексей Платонович, побойтесь бога! — воскликнул Жухлицкий с дружелюбной укоризной.— Ведь я уже имел честь писать вам об этом. Право, других объяснений у меня нет.

– Допустим. А как тогда прикажете понимать весьма… м–мм… странный характер ваших отчетных сведений?

Жухлицкий улыбнулся грустно и понимающе, немного подумал.

– Видите ли… я пошел на это сознательно, вынужден был пойти.

– Как, на прямой подлог? Ну, знаете ли…

– Да–а…— Жухлицкий вздохнул.—- Я уже упоминал о вздорожании продуктов, это раз. Второе — я потратил весьма значительную сумму на так называемый «заем свободы», объявленный правительством Керенского на продолжение войны до победного конца. Как патриот и гражданин я, согласитесь, не мог поступить иначе. Далее — очень много рабочих за последние год–два покинули тайгу. Желая им помочь, особенно многодетным семьям, я не считался с затратами,— подчеркнул он.— В результате всего этого обнаружилось, что концы с концами у меня не сходятся. Выход был один, и я пошел, как вы изволили выразиться, на прямой подлог. Давая данные вам и налоговой инспекции, я несколько округлил цифры в выгодную для себя сторону. Я мог бы сделать это гораздо тоньше, однако же сделал намеренно грубо,— как бы сознаваясь в содеянном. Почему — надеюсь, понимаете.

«Ну и бестия! — ошарашенно подумал Зверев.— Патриот, филантроп… вот и возьми его теперь».

– Н–ну… хорошо,— Зверев кашлянул, осознавая с горечью, что молод, неопытен он против такого тертого и сильного противника.— Разрешите, Аркадий Борисович, взглянуть на ваши золотозаписные книги.

– О, разумеется, разумеется!

Жухлицкий с готовностью встал и, доставая из кармана халата связку ключей, отошел к массивному железному шкафу в углу комнаты.

– Пересаживайтесь на мое место, здесь удобнее,— предложил он, выложив на стол кипу шнуровых книг с печатями.— А я, с вашего позволения, покину вас на некоторое время.

Доброжелательно улыбнувшись, он раскланялся и вышел.

Какая–то тоскливая истома навалилась на Зверева, едва он остался один. Все тело охватила вялость. Не хотелось ни думать, ни двигаться. «Щенок я против Жухлицкого,— шевелились мысли, ленивые, как водоросли в глубине темных, медленных вод.— Да и на что он мне? Много их, таких жухлицких…» Он рассеянно, непослушной рукой полистал книги. Велись они умело, аккуратно,— впрочем, иначе и не могло быть: в золотом деле Жухлицкий съел собаку, в чем в свое время сполна убедился еще самый дотошный из предшественников Зверева на посту окружного инженера — статский советник Кульчинский.

Среди книг попалось несколько исписанных листков: какие–то расчеты, ничего не значащие заметки на память.

Алексей без особого интереса пробежал глазами: «Погасить недоимку в пособие государственному казначейству по окладным листам на содержание горно–полицейской стражи… Прииск Святой Нины 120 пог. сажен… 2000 рублей Бляхеру… Дело о розыске человеческих костей близ тропы на Селакар…» — и тому подобное. Бумага была добротная, снежно–белая, с тиснеными знаками фабрик то князя Паскевича, то наследников Сумкина. Чуждо выглядели затесавшиеся сюда же два грубых серых листа, покрытые корявыми, но разборчивыми буквами. Бездумно, все еще пребывая в мыслях о Жухлицком, Зверев глядел на них, пока они не стали складываться в слова и приобретать какой–то смысл. «Постой–ка, что это такое?» Зверев встрепенулся, тряхнул досадливо головой и стал торопливо читать.

Его высокоблагородию господину горному

исправнику частных золотых приисков

Баргузинской округи управляющего золотыми

промыслами купца Жухлицкого

иркутского мещанина Ивана Севрюгина

ДОНЕСЕНИЕ

Из числа находящихся в работе на Богомдарованном прииске промышленника Жухлицкого поселенец Нерчинского округа Татауровской волости Улетуевского селения Николай Иванов в 27–е число ноября сего года волею божьей помер. Тело Иванова через три дня после смерти предано земле. О чем Вашему Высокоблагородию имею честь донести и представить билет поселенца Иванова за № 241, опись оставшемуся имуществу после смерти и расчет о заслуге его.

Управляющий Иван Севрюгин.

ОПИСЬ

имуществу, оставшемуся после смерти поселенца Нерчинского округа Татауровской волости Улетуевского селения Николая Иванова

Шапка суконная с триковым околом, ветхая 40 коп.

Рукавицы барановые, ветхие  10 коп.

Куртик крестьянского сукна, ветхий 5 коп.

Азям верблюзей шерсти, ветхий 20 коп.

Подвертки суконные, ветхие 5 коп.

Шаровары дабовые синие, ветхие 25 коп.

Кушак бумажный, ветхий 10 коп.

Полушубок киргизский, ветхий 50 коп.

Шилья сапожные, наперсток 5 коп.

Огниво брацкой работы, подпорченное 5 коп.

Итого 1 руб. 75 коп.

При описи находились красноярский мещанин Давид Андреев, крестьянин Нерчинского округа Татаурской волости Карп Овсянников, иркутский мещанин Андриан Щипицын, управляющий Богомдарованным прииском Иван Севрюгин.

На втором листе сверху было крупно написано: «Расчет с поселенцем Татауровской волости Улетуевского селения Николаем Ивановым». Ниже лист был разделен чертой на две половины. Слева стояло: «Выдано на Чироканской резиденции», а справа — «Заслуги» и «Поступил конюхом сентября 1–го дня».

Покойный Николай Иванов получил в задаток 30 рублей деньгами, а сверх того за три месяца материально: рубаху сарпинковую (по цене 1 руб. 50 коп.), шаровары дабовые (1 руб. 40 коп.), бродни (1 руб. 80 коп.), сукно крестьянское (75 коп.),— оно, видно, и пошло на подвертки суконные, ветхие,— плис черный, вареги шерстяные, чай кирпичный большого размера, масло скоромное, шубу киргизскую (6 руб. 50 коп.) — видимо, это она в том же ноябре месяце, но уже превратившись в «полушубок киргизский, ветхий», была оценена после смерти Иванова в 50 коп.,— и прочую мелочь. Всего — 66 руб. 02 коп.

Из левого столбца Зверев узнал, что Иванов в сентябре проработал 30 дней, заслуга — 10 руб.; в октябре проработал 26 дней, болел 5 дней, заслуга — 8 руб. 70 коп.; в ноябре проболел 26 дней, а на двадцать седьмой «волею божьей помер», заслуг — естественно, нет.

Посмертный итог поселенца Николая Иванова, подведенный внизу под жирной чертой, был деловито краток: «Остался должен 47 руб. 32 коп.».

Отложив листки в сторону, Зверев задумался. История в общем–то обычная. В качестве окружного инженера ему приходилось не раз участвовать в расследованиях несчастных случаев на рудниках, приисках, угольных копях. Людей заваливало под землей, убивали в пьяных драках, они угорали в забоях, умирали от болезней,— ко всему этому Зверев как–то незаметно привык, как к неизбежному злу, акты подписывал, сохраняя служебное хладнокровие. Но сегодня было иначе: не безликий имярек, а человек возник перед ним — Николай Иванов, небольшой, тщедушный, с натруженными руками, привычными к земле, к лошадям, к шилу и дратве. В печально помаргивающих глазах — немой укор: «Я — человек, я — брат ваш, люди! За какую вину осудили вы меня на такую беспросветную жизнь? Где же ваша любовь к ближнему, доброта ваша, совесть?»

Зверев вскочил, беспокойно зашагал по кабинету. Самое страшное виделось ему в том, что не было здесь никакого несчастного случая,— судьба самая обычная: рожденье в нищете, жизнь в нужде, безвременная смерть в убожестве.

– «Азям верблюзей шерсти, ветхий»,— прошептал Зверев, вспоминая золототканый халат Жухлицкого, и скрипнул зубами. Идиот прекраснодушный! Ведь хватило же ума рассуждать перед Серовым об интересах России, о служении народу. Пустые слова! А сколько их в свое время прозвучало в петербургских гостиных под восторженное аханье большеглазых институток. За расплывчатыми образами страдающего народа, неблагополучного государства не удосуживались разглядеть такого вот Николая Иванова, чахоточного рабочего перед фабрикой Торнтона, полуслепую дворничиху у подъезда собственного дома. Сочувствие простиралось на всех и на вся, а значит — ни на кого и ни на что. Наверно, жандармы, расстреливавшие рабочих на Лене в двенадцатом году, тоже радели о пользе отчизны… Серов, кажется, слушал его тогда с сожалеющей усмешкой… Стыд и позор!

Зверев вернулся за стол и, чтобы успокоиться, снова взялся за шнуровые книги.

Жухлицкий (он уже успел переодеться), войдя в кабинет, к неудовлетворению своему сразу обнаружил что–то новое в сутуло склоненной фигуре окружного инженера. Положим, Аркадий Борисович, даром что немало лет прожил в тайге, мог еще спутать волчий след с собачьим, но вот что касается людей, то тут он не ошибался никогда. Он увидел за столом отнюдь не вялого, утомленного дорогой молодого человека, которого оставил здесь с полчаса назад, а совсем иную личность, в коей угадывалось что–то от взведенного курка. Инженер встретил его весьма решительным взглядом глубоко посаженных серых глаз. «Ай–яй–яй, что–то ты мне, братец, не нравишься,— подумал Жухлицкий.— Это какая же муха тебя укусила? Ну, ничего, тебя–то я уж как–нибудь обломаю».