День «N». Неправда Виктора Суворова - Андрей Бугаев

Конечно же, такого быть не могло. Генштаб, особенно после Финской, после прихода Тимошенко и Жукова занимался реальным планированием. Но и от наступательной, во многом дутой доктрины отказаться было уже невозможно, военное строительство осуществлялось именно в соответствии с ней. И попробовал бы кто поставить ее под сомнение. В лучшем случае, его ждало обвинение в трусости. В худшем — лагеря. Отсюда и многие наши беды, и неоправданные действия.

Связь развалилась после отхода? А мы что, разве допускали саму возможность отступления и бомбежки узлов связи?

Укрепленные районы, аэродромы, армейские склады обрадовались у самой границы? Попробовал бы кто обратить на это внимание. Что, товарищ, предлагаете строить в глубине, заранее отдать врагу советскую территорию, пытаетесь, осуществляя коварный замысел, оставить Красную Армию без боеприпасов?

Демонтировали старые укрепрайоны, а новые вооружать не спешили? Так не век же мы собирались отсаживаться на границе.

«Ишачки» и «бэтушки»[465] для этой войны не годились? А не подрывают ли подобные мысли веру советского народа в силу и мощь РККА? Да и не в них дело, сокрушающий удар будет нанесен «всей мощью», а что она такое — секрет!

Как видим, все объясняется куда проще, и вовсе не обуславливает подготовку превентивного удара.

Наступательная военная доктрина отчасти повлияла на военное строительство, но это вовсе не значит, что Сталин собирался ударить первым. Войска на границе не зарылись в землю, но из этого не следует, что они готовились наступать. Высказывания отдельных советских военачальников действительно носили агрессивный характер, но они и не могли быть иными.

С реальными военными планами ничего общего-это не имело…

Стараясь обосновать наше превосходство, В. Суворов не упускает случая раскритиковать стратегическую концепцию Вермахта. В частности, он пишет:

«…каждый, кто удосужился прочитать план «Барбаросса», знает, что ничего более глупого во всей человеческой истории придумано не было. Наступать по двум расходящимся направлениям — это тот самый признак, по которому в советских штабах выявляли дураков. Давали задачку-летучку: вот — мы, вот — противник, наступай. Тот, у кого на карте стрелки в две разные стороны расползались, о карьере оператора мог не мечтать…

А по плану «Барбаросса» — стрелки в три разных направления разошлись. Это удар растопыренными пальцами. Это верх идиотизма»[466].

Позволю себе ответить словами А. Митяева. Давая оценки плану «Барбаросса», он пишет:

«…почему же, придавая такое значение Москве, фашистские войска не бросятся на нее всеми силами? Почему они одновременно начнут еще наступление на Ленинград и Киев? Зачем им нужно растягивать войска по огромному фронту — от Баренцева моря до моря Черного?

План «Барбаросса» предусматривает удар трезубцем, а не удар штыком потому, что на северо-западе и на юго-западе страны стоят сильные группировки советских войск; клин немецких армий, направленных на Москву, подвергнется нашему удару во фланги и тыл…»[467]

Да, немцы прежде всего обеспечивали фланги главной, ударной, центральной группировки, нацеленной на быстрое окружение и уничтожение Западного фронта. И то, что параллельно им удалось вести успешные наступательные действия на других направлениях, лишь подчеркивает, насколько Вермахт на первых порах был сильнее.

В. Суворов утверждает, что Гитлер напал на СССР, поставленный Сталиным в безвыходное положение, от отчаяния, без малейших якобы шансов на успех.

Напротив, главная ошибка его в том и заключается, что он не рассматривал Советский Союз как серьезного противника, не принимал в расчет специфики нашего государства и не допускал, чтобы после первых серьезных неудач, после страшных потерь сила сопротивления только лишь возрастет.

«…Если мы недооценили имевшийся у Вермахта опыт ведения современной войны, то немецко-фашистские высшие штабы и сам Гитлер чрезмерно переоценили этот опыт и сочли, что он вполне достаточен, чтобы разбить любого противника»[468].

Но что же мы? В СССР армия всегда являлась предметом особой заботы властей. На военное строительство — денег не жалели. Если учесть, что страна имела безграничные людские и природные ресурсы, развитую промышленную базу, давние военные традиции, стоит ли удивляться, что ко второй половине тридцатых Красная Армия переживала период своего расцвета. Устоявшийся костяк командных кадров, наличие командиров всех степеней, отдавших службе до двух десятков лет, имевших опыт боев с сильным противником, обеспечивал гармоничное, поступательное развитие вооруженных сил. Крепкая школа, блестящий профессорско-преподавательский состав предопределили то, что советская военной стратегия занимала передовые рубежи. В те годы в Советском Союзе впервые была подробно рассмотрена теория «глубокой операции», затрагивались вопросы применения танковых соединений для развития прорыва, проблемы взаимодействия стрелковых подразделений с танками и авиацией. Однако в какой-то момент Сталин посчитал, что крепкие, уверенные в себе, пользующиеся авторитетом в войсках командиры представляют для него лично определенную угрозу.

Страшный разгром, пик которого пришелся на 37-й год, поверг армию и народ в состояние шока. Катастрофические потери понесла и военная наука. Однако не менее страшным было и то, что теперь объективно оценивать происходящее и делать самостоятельные выводы было уже невозможно.

Когда говорят, положения советской военной стратегии оставались верными, мне хочется спросить, какие положения? И в 38-м, и в 39-м, даже в 40-м людей брали за то, что они превозносили якобы силу Вермахта и указывали на наши недостатки. Перед тем как сослаться на то или иное положение, следовало трижды подумать, вписывается ли оно в официоз, и прежде всего проверить, не исходит ли от «врага народа». А врагов, как известно, хватало. И те, кто хоть строчку написал, кто хоть слово произнес невпопад, отправлялись в места не столь отдаленные куда чаще остальных. При Ворошилове Вооруженные силы не просто пришли в упадок, армия начала разлагаться. Повальное доносительство становилось традиционным, дисциплина падала на глазах. О развитии военного искусства и говорить нечего. Если переосмысливать стратегические воззрения и можно было без опаски, то только лишь на лесоповале, где терять уже нечего.

Финский конфликт, будто лакмусовая бумажка, высветил нашу военную несостоятельность. Сталин понял, что при всей потенциальной мощи мы слабы и дальше так нельзя. На смену Ворошилову пришли Тимошенко и Жуков, ситуация вначале стабилизировалась, а затем хотя и со скрипом, но начала выправляться. Во всяком случае, на совещании высшего командного состава большинство его участников выступали смело и открыто — наболело. Не следует только забывать, что это не была разработка конкретных рекомендаций для внедрения в войска — теоретический спор, и не более того. Как известно, теория и практика далеко не тождественны, а практического опыта тяжелой войны с сильным противником, не говоря уже об опыте крупномасштабных наступательных операций[469], мы не имели.

Даже если учесть, что положения советской стратегии, нацеленность на решительные действия наступательного характера[470], отвечали требованиям времени, даже, если представить, что они были подкреплены соответствующими тактическими воззрениями и разработками (чего, как мы успели убедиться, не было), по типу той концепции наступательной операции, которой располагали немцы, то и тогда «…нужно иметь в виду, что многие весьма важные теоретические положения стратегии (и тем более тактики. —А.Б.) не могут быть проверены в мирное время»[471] и остаются научными предположениями.

А теперь разберемся, на основании чего делает В. Суворов вывод о том, что войска в приграничных округах располагались именно в наступательной группировке и были готовы нанести превентивный удар.

Первая группа «доказательств» базируется все на том же: войска Первого эшелона, укрепленные районы, склады располагались в непосредственной близости от границы. Это правда, но из этого еще не следует, что мы собирались ударить первыми. Армии прикрытия не могли быть расквартированы в глубине, это означало заранее отдать противнику часть территории СССР. Уже само предложение организовать оборону на линии, скажем, старых укрепрайонов, рискни кто его высказать, вполне могло повлечь за собой обвинение в государственной измене. Такая была обстановка, такие были настроения.

Вот что пишет Штеменко:

«…под влиянием наших временных неудач на фронте некоторые наши командиры прониклись излишней подозрительностью. В какой- то мере это болезненное явление коснулось и Генштаба. Как-то один из вновь прибывших командиров, наблюдая работу полковника А. А. Грызлова над картой, обвинил его в преувеличении мощи противника. К счастью, наша партийная организация оказалась достаточно зрелой и отвергла нелепые домыслы»[472].