Последний праведник - А. Й. Казински

С неба падали мягкие снежинки, в их танце в ясном морозном воздухе было что-то беззаботное. Полицейские собирались уезжать. Нильс снова повернулся к священнику.

— Вы всегда можете мне позвонить.

Розенберг кивнул. Похоже, он собирался ответить, но ему помешал полицейский, вошедший передать Нильсу какой-то сверток.

— Что это?

— Из Венеции. Прислали сегодня утром дипломатической почтой.

Нильс открыл посылку, в ней оказалась маленькая кассета с надписью на китайском. Он удивился и сунул ее в задний карман.

— Есть и другая возможность, — сказал Розенберг.

Нильс поднял на него глаза — священник выглядел так, будто его знобило.

— Другая возможность?

— Может быть, это сам Бог убирает своих тридцать шесть праведников.

— Вы имеете в виду, что убийца — Бог?

— Ну нет, так сказать нельзя. Веря в Бога, ты одновременно веришь в то, что смерть — это не конец. Бог просто забирает их домой.

— Бог забирает домой своих праведников?

— Что-то в этом роде.

Рядом хлопнула дверца полицейской машины и заработал мотор.

— Но зачем это Богу?

Священник пожал плечами.

— Может быть, чтобы испытать нас.

— Испытать нас?

— Посмотреть, как мы будем реагировать.

Нильс отступил в сторону, чтобы машина могла выехать, и поймал взгляд Абдула Хади, сидевшего на заднем сиденье. Йеменец был похож на раненого зверя, а не на чудовище.

— И будем ли мы реагировать вообще.

48

Нёрреброгаде, Копенгаген

Радиомагазин, зажатый между пиццерией и секонд-хендом, явно не представлял из себя ничего особенного. Восемь — именно столько! — поставленных друг на друга телевизоров передавали заявление из «Белла-Центра»: Земля — на грани, это последнее предупреждение, дальше — конец света. Нильс выложил кассету с китайской надписью на прилавок и попытался поймать взгляд вялого подростка-продавца.

— Что это? — спросил тот.

— Это кассета. Я ищу плеер, на котором ее можно прослушать. У вас тут найдется такой?

— Я вообще не в курсах…

Нильс смотрел на него выжидательно, но ничего не происходило, и он наконец сдался.

— Ты можешь узнать?

— Сейчас, — сказал подросток, развернулся и крикнул: — Папа!

Его ломающийся голос резанул Нильса по ушам и напомнил о собственных неродившихся детях. Им было бы сейчас столько же лет, сколько этому мальчишке, забеременей Катрине тогда, когда они с Нильсом только приступили к своим многолетним попыткам в этой области. Из подсобки вышел продавец средних лет с грязными волосами и какого-то обиженного вида.

— Да? — проворчал он.

— Мне нужен кассетник, на котором можно прослушать эту пленку.

Продавец внимательно изучил кассету, несимпатично хрюкнул и исчез в подсобке. Нильс отошел на пару шагов от прилавка и вытащил из кармана звонящий телефон.

— Да?

— Нильс, мне кажется, я нашла.

— Что вы нашли?

— Закономерность. Это так красиво, Нильс. Просто невероятно красиво. Если…

— Ханна, давайте по порядку и с самого начала. Я немного устал.

— Я позже вам все объясню. Но вот что важно: я знаю, где были совершены недостающие убийства. Все до единого.

— Недостающие убийства?

— Да! Если исходить из предположения, что цепочка не прерывалась, а последнее убийство было под номером тридцать четыре, то не хватает тринадцати убийств — описано всего двадцать одно. Но я теперь знаю, где искать пропущенные в вашем списке: в Сантьяго, Ханое, Белене, Кейптауне и Нууке.

Нильс перебил ее:

— Стойте. У меня нет никаких возможностей это проверить. Что, по-вашему, я должен сделать? — На мгновение они оба замолчали, потом Нильс переспросил: — Кейптаун? Вы сказали — Кейптаун?

— Я говорю… я нашла закономерность, и согласно ей убийство под номером четырнадцать было совершено в пятницу двадцать четвертого июля на закате солнца в кейптаунском пригороде Хайелитша. Я могу прислать эсмэмэс с точными значениями широты и долготы.

— Присылайте, — сказал Нильс и отвлекся на продавца, который внезапно швырнул на прилавок древний кассетный плеер.

49

Кейптаун, Южно-Африканская Республика

Это так и просилось на холст: залив, Индийский океан, пальмы. Сидя в своем кабинете на одиннадцатом этаже, она часто вспоминала, как ее и двух ее сестер в детстве каждый год фотографировали для парадного снимка.

Они приезжали из загорода, где жили, в Роскильде. Уже издалека обрисовывался двойной заостренный шпиль Домского собора, указывающий в небо, на Бога, — точно объявление войны. Не приближайся! Катрине любила город. Город — это новая одежда, это огромный супермаркет, в котором они всегда теряли друг друга среди бесконечных стеллажей, уставленных консервами и специями, это эскалатор, которого она побаивалась, хотя именно он доставлял семью наверх, в фотоателье. Им, детям, никогда не разрешали самим выбрать фон. Тем не менее фотограф всегда показывал им разные варианты. Сначала — лес. Лес очень нравился маме, Катрине же он всегда казался жутковатым. Покрытые мхом деревья в чаще, солнечный свет пробирается сюда только осенью, когда деревья сбрасывают листья. У младшей сестры, конечно, не было никакого вкуса, ей лишь бы чего поярче, лучше всего — розовенького. А еще был пляж. Катрине просто влюбилась в него, но мама и слышать о нем не хотела. Катрине до сих пор не понимает, почему им ни разу не разрешили его выбрать. Фотограф специально устанавливал камеру так, что казалось, будто ты сидишь на скалах и смотришь вниз, на море. Обыкновенно все заканчивалось компромиссом: поляной. Деревья, но где-то не слишком близко. Бог знает, какими подсознательными сексуальными хитросплетениями объяснялся мамин выбор, что это было за вытеснение. Катрине частенько думала — не потому ли она сидит в этом кабинете, в этой точке земного шара, что вид из ее окна так напоминает тот запрещенный в детстве фон? Она хотела света, но мама настаивала на кромешной темноте: это гораздо больше подходило к их домашней атмосфере. Отец Катрине проваливался порой в «черные дыры», как называла это мать; сегодня это назвали бы маниакально-депрессивным психозом. И не то чтобы он надолго застревал в маниакальной фазе. Катрине читала в интернете о похожих случаях, но там отцы то опускались ниже плинтуса, то наоборот воспаряли под облака, и во времена этих подъемов становилось возможным абсолютно все: путешествия, покупки новых машин, переезды за границу. Однако у них дома было иначе: ее отец или выглядел более-менее нормальным и спокойным, или же не говорил ни слова и мог неделями сидеть без движения, как рептилия.

Кондиционер, звукоизолирующие окна. Марк кругами ходит по общей комнате, где сидят секретарши и молодые архитекторы с инженерами, и явно ищет повода снова зайти к ней в кабинет. Хочет ли она с ним переспать? В том, что они давно уже флиртуют друг с другом, нет никакого сомнения, но мысль о сексе с Марком как-то больше вдохновляла ее, пока она надеялась, что Нильс приедет. Теперь же, когда он так и не прилетел и вся история с Марком стала реальной возможностью, Катрине серьезно засомневалась. Марк, стоя по ту сторону стеклянной стены, попробовал поймать ее взгляд, и Катрине отвернулась, посмотрела в окно. Вид, на который маму так и не удалось уговорить. Океан. Солнце.

— Hey, Kathrine.[73]

Марк стоял в дверях, едва заметно выпячивая вперед нижнюю часть туловища.

— Марк?

— No holiday?[74]

У него был характерный для жителя Южной Африки бурский акцент, звучащий совершенно не сексуально. Она ответила ему по-английски:

— Я как раз заканчиваю последние дела.

— Твой муж приедет?

Он прекрасно знал, что Нильс не прилетел. Не очень-то тактично со стороны Марка задавать такой вопрос. Она почувствовала, что слезы подступают к глазам.

— Please. Can I be alone?[75]

Марк смутился. Не в его обычае вести себя назойливо, на самом деле он очень милый — и не его вина, что она вышла замуж за человека, который так похож на ее отца. Катрине часто думала над тем, как эта система работает, и хотя так и не нашла ответа, все же научилась принимать это как данность: нередко люди выбирают себе в партнеры копию собственных отца или матери — как правило, того из родителей, с которым у них старые счеты. Точно как в случае с ее отцом и его душевными метаниями.

Хотя так было не всегда, когда они только начали встречаться, Нильс ничем не походил на ее отца. Да, он был, конечно, спокойным, но не проваливался в черные дыры. Они так много смеялись тогда, просто постоянно. Он казался амбициозным — или она только внушила себе это? Катрине спрашивала себя: встроен ли в человека какой-то сенсор, который безошибочно выбирает из всех претендентов именно того партнера, который через сколько-то лет станет похож на проблемного отца либо странноватую мать? Или это мы сами заставляем партнеров вести себя соответствующим образом — и тогда любой в сущности человек обречен стать копией нашего отца или матери?