Воспоминания с Ближнего Востока 1917–1918 годов - Эрнст Параквин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начался решающий 1918 год. 27 января мы торжественно, парадом и совместной трапезой, в которых приняли участие представители всех военных и штатских инстанций, отметили день рождения Вильгельма II. Никто из нас не подозревал, что это будет последнее официальное торжество по этому поводу[295]. Годом позже кайзер беженцем уже сидел в Голландии.
17 февраля во время полевого богослужения в халдейской церкви[296] я произнес проповедь по случаю заключения мира с Украиной и приостановки военных действий Великороссией[297]. Через два дня я дал официальный ужин в честь Халила-паши в моем милом доме, расположенном совсем рядом с Тигром.
2 марта в мой 42-й день рождения я получил из Назарета от полковника Доммеса телеграмму: «Прощальный привет от верного друга. Подробности письмом». Оборона Палестины рухнула. Фалькенгайн, как разбитый полководец, уезжал обратно в Европу[298]. Мы же оставались на своем обреченном посту в пустыне.
13–16 марта между мной и отправленным недавно в Константинополь на пост начальника штаба при Энвере генералом фон Сектом[299] состоялся обмен телеграммами, где я энергично возражал против упреков в том, что недавний разгром отдельно стоявшей на Евфрате дивизии при соотношении сил двух сторон попросту непостижим. Я усомнился, читались ли вообще в Ставке все мои прежние донесения, в которых постоянно указывалось, что истинные размеры турецких дивизий в связи с убылью из-за голода и дезертирства далеко не достигают положенного состава. Запросил и моей отставки. Сект в ответ заверил меня, что он при отправке телеграммы не знал действительной обстановки, а также выразил мне безусловное доверие. Сколь чудовищным был голод у нас, видно хотя бы из того факта, что с сентября 1917 г. до марта 1918 г. из нашей армии умерло от недоедания 14 тысяч турецких солдат.
Между тем ревность со стороны турок привела к тому, что наша служебная переписка с арабскими бедуинскими племенами, прежде всего с Шаммаршейхом Хумеди[300], была запрещена Энвером-пашой. До сих пор мы самостоятельно поддерживали связь с этими племенами и, выплачивая ежемесячно тысячу марок в золотой монете, препятствовали тому, чтобы они вредили нашим очень уязвимым тыловым коммуникациям. А то, как это возможно, показало нам в том числе нападение курдов 15 мая на отряд фон Друффеля, в ходе которого было убито шесть человек, в том числе три немца.
29 апреля англичане вновь атаковали 13-й корпус под Тус-Хурматли и окончательно овладели высотами под Кара-тепе, которые мы смогли отбить у них в ноябре. 1 мая наступившая сильная летняя жара временно положила конец всем операциям.
7–9 июня 1918 г. я осуществил давно уже планируемое мною посещение на просторах пустыни вполне дружелюбно меня принявшего Шаммаршейха Хумеди. Он ежегодно разбивал свои шатры в это время у великолепных и грандиозных руин Хатры[301], которые я как раз тогда и осмотрел. В качестве подарка от гостя я привез Хумеди наш последний взнос – мешочек с пятьюдесятью германскими монетами по двадцать марок, которые в Константинополе были перечеканены в турецкие фунты, а также золотой портсигар с гравировкой фамилии Фалькенгайна. Он же подарил мне свою любимую арабскую кобылу, которую я, конечно, взять с собой не мог.
Из-за начавшейся жары я попросил отпуск и поехал с Иорданом в Телль-Хелиф. Через Алеппо – Енидже – Гелебек – Хаджи-Кири добрались до Тавра, где я на этот раз проехал по-прежнему не окоченный туннель через Тавр в Карапунар уже верхом. Станциями на пути в Константинополь, куда мы прибыли 24 июня во время постного месяца рамадан, стали Позанты – Мандассон (где комендант станции, армянин, на два часа забрал у нас локомотив) – Конья – Афьон-Карахиссар (то есть черный замок опиума) – Эскишехир (то есть старый город) – Измит (древняя императорская резиденция Никомедия) – Хайдар-паша (но вокзал там выгорел)[302]. Уже с азиатского берега мы увидели очертания празднично подсвеченных мечетей Стамбула.
26 июня я доложился генералу фон Секту, который днем позже отправился со мной на совещание с Энвером-пашой. Возникли новые проблемы, поставившие мой отпуск под сомнение. 29 июня Сект за завтраком, куда я был приглашен им и его женой, сообщил мне, что я назначен начальником штаба османской группы армий «Восток» на Кавказе. Командовать ей будет Халил.
До прибытия Халила и нашего отъезда в Батум должны были пройти недели, так что я попросил разрешения все же съездить всего на пару дней в Мюнхен, чтобы навестить мою мать и бабушку. После аудиенции в Мюнхене у военного министра фон Хеллинграта[303] я с яростным кашлем и температурой в 40 градусов слег. Меня одолел тяжелый грипп. С 38 градусами, в лихорадке на неделю позже я выехал назад в спальном вагоне и болтался в Константинополе полубольной-полувыздоровевший, пока не приехали Халил и его штаб. В это время я навестил посла графа Бернсторфа, чтобы получить от него указания насчет моей позиции в армянском вопросе, а также привлечь его к покровительству знакомого мне по Мосулу консула в Тебризе Вустрова, приказ о всемерной поддержке которого я получил телеграммой от генерала Людендорфа.
20 июля вместе с Халилом и генералом фон Сектом я был на ужине у Энвера-паши в его поместье Султан-Чифлик под Буюк-дере, куда была приглашена и часть турецкого правительства. 24 июля мы выехали на комфортабельном английском пароходе «Гюль Нихаль» по Черному морю мимо Зонгулдака (осмотр угольных копей) и Трапезунда (поднялись в замок) в Батум, где высадились 28 июля.
4 августа мы прибыли в Тифлис, где грузинское правительство устроило торжественную встречу, и разместились в отеле «Ной». Днем позже военный министр[304] дал великолепный вечерний прием в садах с танцами и пением. Во время трапезы от Нури-паши, младшего брата Энвера, основавшего татарскую республику Азербайджан[305], пришло донесение о поражении его армии под Баку. Днем позже Халил и я с ближним штабом и представителем Германии в Тифлисе генералом бароном фон Крессом выехали в Гянджу (Елизаветполь), чтобы обсудить с Нури обстановку.
11 августа мы прибыли наконец в нашу штаб-квартиру в Александрополе (ныне Ленинакан)[306]. Одноэтажный дом, в котором я поселился, после войны был уничтожен землетрясением. Уже 13 августа я вернулся один
