Марта - Элиза Ожешко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы! Увы! Это не только могло, но и должно было случиться по логике вещей, по законам, которым подчинена природа человека.
Марта не была бесплотным ангелом, которому не опасны земные вихри, ибо он не обитает на земле. Она была человеком, а в человеке наряду с разумом, добродетелью, самоотверженностью, героизмом есть и темные пропасти, где спят змеи грозных искушений и темных инстинктов. Нельзя безнаказанно подвергать мучительным истязаниям душу человеческую, не разбудив в ней молчаливо притаившихся в ее таинственных недрах задатков преступности. В человеке заложены великие силы, но и слабость его безмерна. Каждому человеку надо предоставлять права и возможности соответственно той ответственности, которую он несет, иначе он не совершит и не преодолеет того, что он должен совершить и преодолеть, не устоит перед тем, перед чем ему необходимо устоять.
Едкая горечь, постепенно, капля по капле, накоплявшаяся в душе Марты, поднялась в ней теперь огромной волной, а вместе с ней всплыли на поверхность окончательно разбуженные искушения и дурные страсти.
Молодой пан в богатой шубе выбирал ковры, серебряные корзинки, фарфоровые вазы и мраморные статуэтки. Он покупал множество вещей, собираясь, должно быть, обставить роскошно квартиру, куда введет молодую жену.
Он и торговец так были поглощены своим делом, что забыли о женщине, безмолвно и неподвижно стоявшей у стены. Она не отрывала глаз от руки покупателя, державшего большой толстый бумажник, набитый деньгами.
«Почему у него так много, а у меня нет ничего? — думала она. — По какому праву он отказал мне в подачке? Мне, у которой ребенок умирает в нетопленой комнате, без лекарств? Неправда, что я молода и здорова! Нет, я дряхлее всякой старухи, потому что пережила самое себя. Куда девалась прежняя Марта? Я тяжело больна, потому что я беспомощна, как ребенок. Зачем же люди требуют, чтобы я пробивала себе дорогу в жизнь собственными силами, если они не дали мне их? Почему лишили меня силы, которую требуют теперь от меня? Этот богач — одни из моих обидчиков, один из моих должников! Он должен дать!»
Мысли этой женщины были ужасно неверны и неразумны, но в то же время вполне естественны и понятны! Их породила та самая несправедливость, те преследования судьбы, бессилие, неудовлетворенные потребности, которые породили все безумные идеи, приводящие время от времени к преступлениям, поджогам, убийствам, те бешеные страсти, которые, возникнув из-за несправедливости и зла, сами нарушают справедливость и причиняют зло.
— Итак, — сказал покупатель, — триста злотых за ковер, пятьсот за эти корзины, фарфоровая ваза — двести и…
Он стал доставать из бумажника деньги, чтобы уплатить торговцу, но вдруг остановился.
— Да! — воскликнул он. — Чуть было не забыл! Дайте-ка мне еще вон ту бронзовую группу и ту…
Торговец подбежал, угодливо улыбаясь.
— Эту? — спросил он.
— Нет, ту. Ниобею с детьми…
— Ниобею? Вы, кажется, хотели взять Купидона с Венерой?
— Пожалуй, но мне надо взглянуть на них еще раз.
Привыкнув, видимо, сорить деньгами, он небрежно бросил раскрытый бумажник на мраморную доску подзеркальника, а сам вслед за торговцем отошел вглубь магазина, где на палисандровых полках под стеклянными колпаками стояли бронзовые и мраморные группы на мифологические сюжеты.
Небрежно брошенный бумажник раскрылся шире, и на мрамор выпало несколько кредиток.
На эти деньги смотрели разгоревшиеся глаза женщины, стоявшей у стены. Разноцветные бумажки так приковывали к себе черные, впалые глаза, как взгляд шеи притягивает птичек.
Какие мысли бродили в голове женщины, смотревшей на чужие деньги? В них трудно было бы разобраться. Это были не мысли, а какой-то хаос, порожденный лихорадкой и душевным смятением. После двух секунд такого созерцания Марта задрожала всем телом. Она то опускала, то подымала веки, то протягивала руку, то снова прятала ее под платок. Она, видимо, еще боролась с собой, но — увы! — у нее не было надежды на победу! Не было надежды, потому что не хватало сил устоять против этого позорного искушения. Мысли ее не были уже достаточно здравы, чтобы она могла понять, как постыдно это искушение, совесть молчала, так как она утонула в море горечи, не было больше стыда, изгнанного презрением к себе самой и перенесенными унижениями. Да, у нее не было никакой надежды на победу еще и потому, что она уже плохо сознавала, что делает, она была в лихорадке, вызванной голодом, холодом, бессонницей, слезами и отчаянием, а разум ее опутали темные силы, поднявшиеся из недр ее взбунтовавшейся души.
Марта сделала вдруг быстрое движение рукой, и с мраморной доски исчезла одна из бумажек. В ту же минуту стеклянная дверь распахнулась и захлопнулась с резким стуком…
Неожиданный сильный стук заставил обоих мужчин, рассматривавших статуэтку в глубине магазина, повернуть головы.
— Что это? — спросил покупатель.
Торговец выбежал на середину магазина.
— Это ушла та женщина! — крикнул он. — Она, наверно, что-нибудь стащила.
Покупатель тоже обернулся к двери.
— В самом деле, — сказал он, глядя с улыбкой на деньги, разбросанные на мраморной доске, — она украла у меня трехрублевку — у меня была только одна, и я ее здесь не вижу.
— Ах, бессовестная! — крикнул торговец. — Как? В моем магазине кража? У меня на глазах? Ах, наглая тварь!
Он подбежал к двери и распахнул ее настежь.
— Эй, городовой! — громко крикнул он с порога. — Городовой!
— Что вам? — послышался голос с улицы.
На груди человека, остановившегося на тротуаре, блеснула в полосе света желтая бляха полицейского.
— Туда! — кричал, задыхаясь от гнева, торговец, указывая пальцем на улицу. — Туда убежала воровка. Она украла в моем магазине три рубля!
— А в какую сторону она побежала?
— В ту, — сказал какой-то прохожий, который, услышав слова торговца, остановился у магазина. Он указал в сторону Нового Света. — Я столкнулся с ней… вся в черном… мчалась, как шальная. Я подумал, что она сумасшедшая!
— Надо ее догнать и задержать! — сказал торговец, обращаясь к полицейскому.
— Будет сделано! — закричал человек с желтой бляхой на груди и побежал вперед, громко крича: — Эй! Люди! Держите! Туда, к Новому Свету, побежала воровка!
Дверь магазина закрылась. Богатый пан, улыбаясь, журил торговца за то, что он столько хлопочет из-за такой ничтожной потери.
А на улице через несколько секунд поднялась шумная суматоха.
Как молния, прорезающая тучи, женщина в черном, прорвавшись сквозь толпу, мчалась сломя голову в сторону Нового Света. Она, очевидно, не сознавала, куда бежит, куда ей следует бежать, она была в полубессознательном, бредовом состоянии. В это мгновение она последним, быть может, проблеском сознания пожалела, что совершила позорный поступок. Но он уже был совершен, и ею владел безумный страх. Инстинкт самосохранения гнал ее прочь от людей. Они были позади, впереди, вокруг, а ей все-таки казалось, что бешеный, стремительный бег поможет ей скрыться от них…
Она сталкивалась с шедшими навстречу прохожими, те сначала оглядывались ей вслед, удивленные и испуганные, затем, подумав, что женщина сошла с ума или очень торопится, уступали ей дорогу. Но вот разнесся по улице крик:
— Лови! Держи!
И вслед за этим:
— Воровка!
Эти слова были подхвачены многими. Они катились с той стороны, откуда бежала женщина, переходили из уст в уста, летели, как огненные шары, брошенные могучей рукой и гремевшие все оглушительнее. Женщина, бежавшая уже медленнее, остановилась на секунду в изнеможении и услышала раздававшиеся ей вслед зловещие крики.
К ним примешивался топот человеческих ног, бегущих по тротуару. Ужасная дрожь потрясла Марту с головы до ног, и она помчалась вперед с такой быстротой, словно за спиной у нее выросли крылья, — но теперь ее несло вперед не горе, а ужас.
Вдруг Марта почувствовала, что бежать ей трудно — не потому, что не хватает сил, а потому, что люди, шедшие ей навстречу, стали преграждать ей путь, протягивая руки, чтобы схватить ее за платье. Теперь крылья помогали ей не только бежать, но и бросаться в разные стороны; с поразительной гибкостью и ловкостью она увертывалась от рук прохожих, почти касаясь их и все же ускользая.
Но вот там впереди несколько человек идет рядом, занимая всю ширину тротуара; обойти их невозможно, они неминуемо схватят ее!
Марта сбежала с тротуара на мостовую; здесь было много колес и конских копыт, но пешеходов меньше, чем на тротуарах, — их почти совсем не было.
Теперь она бежала по мостовой, лавируя между экипажами с таким же проворством, как раньше между прохожими. Но в тот же миг темная масса догонявшей ее толпы бросилась за нею. Кто же были эти люди? Впереди движущейся лавины сверкали желтые бляхи полицейских, за ними с криками и хохотом мчались уличные зеваки, всегда готовые принять участие в любом скандале, а за толпой несколько медленнее двигались зрители, жаждущие развлечений.