Двадцать лет спустя. Часть 1 - Александр Дюма

— Я думаю послать его в Париж, — сказал Атос.

— А, — отозвался д’Артаньян и подумал, что настала удобная минута для нападения. — Если хотите, — сказал он, — мы можем устроить судьбу этого молодого человека.

— А, — в свою очередь, сказал Атос.

— Я даже хочу с вами посоветоваться относительно одной вещи, пришедшей мне на ум.

— Извольте.

— Как вы думаете, не пора ли нам поступить опять на службу?

— Разве вы не состоите все время на службе, д’Артаньян?

— Скажу точнее: речь идет о деятельной службе. Разве прежняя жизнь вас больше не соблазняет и, если бы вас ожидали действительные выгоды, не были бы вы рады возобновить в компании со мной и нашим другом Портосом былые похождения?

— Кажется, вы мне это предлагаете? — спросил Атос.

— Прямо и чистосердечно.

— Снова взяться за оружие?

— Да.

— За кого и против кого? — спросил вдруг Атос, устремив на гасконца свой ясный и доброжелательный взгляд.

— Ах, черт! Вы слишком торопливы.

— Прежде всего я точен. Послушайте, д’Артаньян, есть только одно лицо, или, лучше сказать, одно дело, которому человек, подобный мне, может быть полезен: дело короля.

— Вот это сказано точно, — сказал мушкетер.

— Да, но прежде условимся, — продолжал серьезно Атос. — Если стать на сторону короля, по-вашему, значит стать на сторону Мазарини, мы с вами не сойдемся.

— Я не сказал этого, — ответил, смутившись, гасконец.

— Знаете что, д’Артаньян, — сказал Атос, — не будем хитрить друг с другом. Ваши умолчания и увертки отлично объясняют мне, по чьему поручению вы сюда явились. О таком деле действительно не решаются говорить громко и охотников на него вербуют втихомолку, потупив глаза.

— Ах, милый Атос! — сказал д’Артаньян.

— Вы понимаете, — продолжал Атос, — что я говорю не про вас — вы лучший из всех храбрых и отважных людей, — я говорю об этом скаредном итальянце-интригане, об этом холопе, пытающемся надеть на голову корону, украденную из-под подушки, об этом шуте, называющем свою партию — партией короля и запирающем в тюрьмы принцев крови, потому что он не смеет казнить их, как делал наш кардинал, великий кардинал. Теперь на этом месте ростовщик, который взвешивает золото и, обрезая монеты, прячет обрезки, опасаясь ежеминутно, несмотря на свое шулерство, завтра проиграть; словом, я говорю о негодяе, который, как говорят, ни в грош не ставит королеву. Что ж, тем хуже для нее! Этот негодяй через три месяца вызовет междоусобную войну только для того, чтобы сохранить свои доходы. И к такому-то человеку вы предлагаете мне поступить на службу, д’Артаньян? Благодарю!

— Помилуй бог, да вы стали еще вспыльчивей, чем прежде! — сказал д’Артаньян. — Годы разожгли вашу кровь, вместо того чтобы охладить ее. Кто говорит вам, что я служу этому господину и вас склоняю к тому же?

«Черт возьми, — подумал он, — нельзя выдавать тайну человеку, так враждебно настроенному».

— Но в таком случае, мой друг, — возразил Атос, — что же означает ваше предложение?

— Ах, боже мой, ничего не может быть проще. Вы живете в собственном имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности. У Портоса пятьдесят, а может быть, и шестьдесят тысяч ливров дохода. У Арамиса по-прежнему полтора десятка герцогинь, которые оспаривают друг у друга прелата, как оспаривали прежде мушкетера; это вечный баловень судьбы. Но я, что я из себя представляю? Двадцать лет ношу латы и рейтузы, а все сижу в том же, притом незавидном чине, не двигаюсь ни взад, ни вперед, не живу. Одним словом, я мертв. И вот, когда мне представляется возможность хоть чуточку ожить, вы все подымаете крик: «Это подлец! Шут! Обманщик! Как можно служить такому человеку?» Эх, черт возьми! Я сам думаю так же, но сыщите мне кого-нибудь получше или платите мне пенсию.

Атос задумался на три секунды и в эти три секунды понял хитрость д’Артаньяна, который, слишком зарвавшись сначала, теперь обрывал все разом, чтобы скрыть свою игру. Он ясно видел, что предложение сделано было ему серьезно и было бы изложено полностью, если бы он выказал желание выслушать его.

«Так! — подумал он. — Значит, д’Артаньян — сторонник Мазарини».

И с этой минуты Атос сделался крайне сдержан. Д’Артаньян, со своей стороны, стал еще осторожнее.

— Но ведь у вас, наверное, есть какие-то намерения? — продолжал спрашивать Атос.

— Разумеется. Я хотел посоветоваться со всеми вами и придумать средство что-нибудь сделать, потому что каждому из нас всегда будет недоставать других.

— Это правда. Вы говорили мне о Портосе. Неужели вы склонили его искать богатства? Мне кажется, он достаточно богат.

— Да, он богат. Но человек так создан, что ему всегда не хватает еще чего-нибудь.

— Чего же не хватает Портосу?

— Баронского титула.

— Да, правда, я и забыл, — засмеялся Атос. «Правда! — подумал д’Артаньян. — А откуда он знает? Уж не переписывается ли он с Арамисом? Ах, если бы мне только это узнать, я бы узнал и все остальное».

Тут разговор оборвался, так как вошел Рауль. Атос хотел ласково побранить его, но юноша был так печален, что у Атоса не хватило духу, он смолчал и стал расспрашивать, в чем дело.

— Не хуже ли пашей маленькой соседке? — спросил д’Артаньян.

— Ах, сударь, — почти задыхаясь от горя, отвечал Рауль, — ушиб очень опасен, и, хотя видимых повреждении нет, доктор боится, как бы девочка не осталась хромой на всю жизнь.

— Это было бы ужасно! — сказал Атос.

У д’Артаньяна вертелась на языке шутка, но, увидев, какое участие принимает Атос в этом горе, он сдержался.

— Ах, сударь, меня совершенно приводит в отчаяние, — сказал Рауль, — то, что я сам виноват во всем этом.

— Вы? Каким образом, Рауль? — спросил Атос.

— Конечно, ведь она соскочила с бревна для того, чтобы бежать ко мне.

— Вам остается только одно средство, милый Рауль: жениться на ней и этим искупить свою вину, — сказал д’Артаньян.

— Ах, сударь, вы смеетесь над искренним горем, это очень дурно, — ответил Рауль.

И, чувствуя потребность остаться одному, чтобы выплакаться, он ушел в свою комнату, откуда вышел только к завтраку.

Дружеские отношения обоих приятелей нисколько не пострадали от утренней стычки, а потому они завтракали с большим аппетитом, изредка посматривая на Рауля, который сидел за столом с влажными от слез глазами, с тяжестью на сердце и почти не мог есть.

К концу завтрака было подано два письма, которые Атос прочел с величайшим вниманием, невольно вздрогнув при этом несколько раз. Д’Артаньян, сидевший на другом конце стола и отличавшийся прекрасным зрением, готов был поклясться, что узнал мелкий почерк Арамиса. Другое письмо было написано женским растянутым и неровным почерком.