Страсть сквозь время - Елена Арсеньева

– Ну, отпели ее и нерожденного ребеночка во чреве, – воодушевленно заговорил Кеша, – положили в гроб да и снесли на кладбище. Там все честь по чести – опустили в могилу да и засыпали землей. Только ночью вышел кладбищенский страж за нужным делом из своей избушки, слышит – вроде бы младенец где-то плачет. Небось попритчилось, думает. Нет, плачет и плачет! Пошел на крик – а крик-то из-под земли, из свежей могилы доносится! И вспомнил он, что в этой могиле чреватую бабу схоронили. Сторож был не робкого десятка: костер разжег, чтобы светло было, кругом себя черту очертил, оградившись от нечистого, заслонился святым крестом, схватил заступ – и ну землю в сторону швырять! Чем глубже копает, тем громче крик. Дорылся сторож до гроба и понял: именно там, внутри, младенчик плачет. Взломал он крышку, поднес ближе горящую головешку – да и видит: лежит женщина… а в ногах ее младенчик копошится. Он живой, а она уже померла, страдалица. Родила его – да и померла навовсе…

Кеша обвел глазами примолкших, накрепко ужаснувшихся слушателей:

– Вот провалиться мне на этом месте, если я вру! Говорят, что в имении графа Москвина живет этот мальчонка. То есть теперь он уже парень, парнище, можно сказать, но вот выпала ему такая судьба – родиться в могиле!

– Жуть какая, – пробормотала Лидия. – Жуть!

И вдруг раздался какой-то странный звук… не тотчас Лидия поняла, что это сдавленное рыдание. Рыдала Фоминична.

– Что ты, нянюшка? О чем ты? – встревожилась Ирина.

– О тебе, милушка, – захлебываясь слезами, выговорила Фоминична. – О тебе, моя красавица. Слушай, что скажу тебе… и вы, господа хорошие, слушайте! Помните, говорили мы о призраке Гаврилы Иваныча?

– Как не помнить! – хмыкнул Алексей. – На счастье, Гаврила Иваныч нынче ублаготворен и покоя нашего нарушать более не должен.

– Так вот… Грех на мне! – Фоминична, только что сидевшая на стуле, вдруг повалилась на колени и принялась покаянно биться лбом об пол: – Солгала я вам! Солгала!

– Ты, Фоминична, гляди голову не разбей, – усмехнулся Алексей, поднимая ее и снова усаживая. – Слышь? Расколотишь, говорю, голову. Угомонись да скажи толком, в чем дело-то!

– Призрак Гаврилы Иваныча отродясь по этому дому не хаживал, – заговорила, всхлипывая, Фоминична. – Не его это был призрак, а молодой графини Марьи Петровны Симеоновой, первой жены его деда и твоего, Иринушка, прадеда!

Кеша осенил себя крестным знамением и уставился на Фоминичну с ужасом.

– Знаю, Кеша, что говорить ты об сем не хотел, – скорбно кивнула она, – однако же, коли пошли такие страшные дела, коли сам Бог подвел к этому беседу, то надобно тайну открыть. И не спорь со мной, даже не пытайся меня отговорить!

Кеша, который явно хотел что-то сказать, смешался, промолчал, неуклюже поклонился и вышел.

– Призрак дамы? – повторил Алексей. – Молодой графини? Странно… у меня отчего-то было мнение, что молодые дамы, тем паче – их призраки, ходят легкой, почти невесомой поступью. Мы же все могли слышать шаги тяжелые, утомленные… ты, Фоминична, конечно, можешь сказать, что сюда с кладбища путь не ближний, по полпуда грязи на ноги нацепляешь, оттого и шаркала Марья Петровна ногами, как старушка… – Он хохотнул. – Умоляю, оставьте все эти бабьи сказки!

– Ай, прикусите язык, Алексей Васильевич! – панически взвизгнула Фоминична. – Прикусите сей же момент! Не гневите душу безвинную, злодейски загубленную коварством и лукавством! Вы меня только выслушайте – да и поймете, что сказка – ложь, да в ней намек!

«Добрым молодцам урок!» – едва не добавила Лидия, но она уже привыкла подхватывать неосторожные словечки на кончике языка. Саша Пушкин еще в лицее, в Царском Селе. Тс-с!

– Стало быть, некогда, еще при царице-матушке Анне Иоанновне, граф Григорий Симеонов женился на девице Марье Петровне Кувшинниковой, – начала рассказывать Фоминична. – Она была хорошего рода и богата, а пуще всего славилась добрым сердцем. И ее родители были столь же добросердечны, а потому однажды приютили в своем доме какую-то побродяжку, подобрав ее на улице, словно бездомную собачонку. Невдомек им было, что дьявол, истинный дьявол вкрался в их дом в облике этой девочки… Однако сначала она дьявольской природы своей никак не показывала: росла да росла вместе с Машенькой Кувшинниковой, всеми ласкаемая и пригретая, словно в доме родительском. Вместе с Машенькой грамоте училась, играла, обучалась иноземным языкам и танцеванию, а также всему тому, что надобно знать барышне из хорошего дома. И хоть вроде бы никто между двумя барышнями границы не проводил, никто разницы между ними не подчеркивал, та-то, другая, воспитанница… имени ее даже называть не хочу, чтобы не скверниться… – Фоминична быстро перекрестила рот, – она-то всегда знала, что бесприданница безродная и партии ей блестящей никогда не сделать, в лучшем случае, по доброте своей неизмеримой, пристроят ее опекуны за какого-нибудь небогатого вдовца с детьми или бобыля-деревенщину. А ей хотелось большего! Она ощущала себя во всем равной Марье Петровне, даже лучше ее, красивей, умней! И мечтала когда-нибудь занять ее место… Однако она была хитра, а потому помыслы свои держала при себе. И вот однажды, на каком-то балу, встретилась Марья Петровна с Григорием Андреевичем Симеоновым. Они приглянулись друг другу, Григорий Андреевич заслал сватов, ну а там, как говорится, честным пирком да за свадебку. И переехала Марья Петровна из дома родительского в дом мужнин, и все было бы хорошо, когда б не взяла она с собой ту, которую называла своей сестрой и к которой искренне, всей душой была расположена и привязана. Приблудную побродяжку, на большой дороге подобранную из милости…

Голос Фоминичны исполнился истовой ненавистью и на миг прервался, но тотчас она совладала с собой и продолжала рассказ:

– Шло время. Молодые жили душа в душу, да и побродяжка сия поначалу вела себя тише воды ниже травы. Но вот случилось, что Господь благословил сей брак: Марья Петровна ощутила себя чреватою. Однако здоровья она была некрепкого, могла ребенка лишиться, а потому и бабки, и доктора настрого запретили ее супругу к ней приближаться и предписали им даже спать в разных комнатах, дабы греха меж ними не случилось даже невзначай. Однако Григорий Андреич был ко греху вельми склонен, и вот однажды обратил он внимание на прелести побродяжки, тем паче что она их не стеснялась выставлять напоказ и не скрываясь намекала на то, что готова утешить молодого хозяина в его нежданно наступившем посте. Слаб человек плотью, а против дьявольских искушений слабже того. И начали Григорий Андреич с побродяжкою хаживать друг к дружке ночами. Днем они таили свои пакостные проделки, Марья Петровна в невинности своей ни о чем даже не догадывалась… Шло время, вскорости Марья Петровна должна была разрешиться от бремени. И побродяжка призадумалась: ведь, родив ребеночка, Марья Петровна от запретов врачей освободится и вернет себе супруга! А ей не хотелось с Григорием Андреичем расставаться, она мечтала его на себе женить… Побродяжка сия была сведуща во всяких злых зельях, зналась с деревенскими знахарками, и начала она украдкой молодую госпожу опаивать ядовитыми травами. Опаивала день, другой, месяц и добилась-таки своего: Марья Петровна занемогла. Приезжие из Москвы доктора не могли ничего у нее сыскать, никакой явной болезни, все сваливали на тяжелое течение ее положения. Родит-де – и здоровье наладится. Однако как оно могло наладиться, если каждый день в пищу и питье Марьи Петровны была подлита или подсыпана отрава?! И случилось то, что должно было случиться: Марья Петровна умерла. То есть была такая видимость: она похолодела, помертвела, лежала недвижимая день и другой… Все сочли ее мертвою: и супруг, и родители, и слуги. И пуще всех настаивала на том побродяжка, хотя она-то знала доподлинно: Марья Петровна жива, она всего лишь погружена в тяжкий сон, который наведен на нее злыми зельями! Но все поверили в смерть молодой госпожи, оплакали ее – кто от души, а кто лицемерно – и отнесли на кладбище. Зарыли в могилу… а ночью она от сна смертного очнулась. На ту пору явились на кладбище нехристи – грабители могил, которые прослушали, что похоронена богатая госпожа, на которой остались драгоценности. Они вскрыли могилу и гроб, надеясь поживиться. И надо же такому сбыться, что именно в это мгновение Марья Петровна открыла глаза! Один грабитель тут же, на месте, и помер со страху, другой бросился бежать куда глаза глядят, ну а бедная Марья Петровна, кое-как собравшись с силами, выбралась из могилы и побрела к дому своего супруга. Долго шла она, иногда падая, но снова поднимаясь, шла да шла… и вот наконец показалась перед ней барская усадьба. Стояла глухая ночь, все окна были темны, и только в одном горел огонечек. Марья Петровна подступила к тому окошку, намереваясь постучаться, да и обмерла. Увидела она супруга своего, который оплакивал усопшую… в объятиях ее подруги! Немедленно Марья Петровна прозрела всю глубину их коварства, поняла, что стала она безвинной жертвою злобных происков! Она хотела войти в дом и настоять на своих правах, но… но силы ее иссякли, и она упала, где стояла. Начались тут у нее преждевременные роды. В страшных мучениях, без всякой помощи, исторгла она из себя мертвого младенца и скончалась сама – на сей раз уж безвозвратно! Наутро бедняжку нашли – и вновь похоронили. Ужас, обуявший людей, знавших об этой страшной истории, был таков, что все единодушно порешили о ней молчать. Григорий Андреич был так потрясен, что уехал жить в московский дом. Замыслы злобной отравительницы рухнули: Григорий Андреич прозрел ее страшную натуру и изгнал прочь из дома. Судьба ее неведома. Сам же спустя немалое время он женился на девушке из доброй московской семьи, Катерине Львовне Машковой, которая и сделалась родительницей Ивана Григорьевича Симеонова, а он стал отцом Гаврилы Иваныча и Михайлы Иваныча. Затеряево некоторое время стояло заброшенным, потом туда перебрался Иван Григорьевич, а за ним и Гаврила Иваныч. Дом ожил. Но страшная история, которая была с ним связана, так и хранилась в тайне, многие о ней даже и слыхом не слыхивали. Однако говорят, что иногда призрак Марьи Петровны все же объявляется в Затеряеве и бродит по комнатам. Поступь ее столь тяжела потому, что она является сюда чреватою, со бременем своего нерожденного младенца. А приходит она тогда, когда чувствует, что в доме готовится какое-то злодейство… Может статься, это несчастная Марья Петровна приходила к тебе, – обернулась Фоминична к Ирине. – И хотела тебе что-то сказать… предупредить тебя хотела…