У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Зойка не слушала, шарила по кровати.

– Нитка где? – крикнула она страшным голосом, прерывая Нянькин монолог. – Нитка красная… Куда дела? Красная, заговоренная, где?!

Нону словно холод сковал – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Зойка полезла под кровать, стал шарить по полу. Отыскала нитку, облила остатками кипятка из чашки и, разжав ложечкой дочке челюсти, намотала нитку на язык. Оля грызла ей пальцы, рвала ногтями простыню. Наконец она затихла, и Зойка, взлохмаченная и обессиленная, сползла на пол у кровати.

– Нельзя ей нитку снимать, хоть первые два часа. Там самый страх идет, она ведь за всех смерть их переживает. Не дается так просто магия земли. Вылечит одна одного-двоих, а потом вот сказки страшные слушает, что ей земля в уши шепчет. Что ты плачешь? – напустилась она на Няньку. – Генералы плакали. Вот такая у колдовства цена. Каждый раз говорю: не трогай, Оленька, не лечи, а она все жалеет, все жалеет…

Зойка, стоя на коленках у кровати, обняла бездвижную Олю и, уткнувшись ей лицом в живот, перетянутый ремнями, заплакала.

Оля пролежала так до вечера. За это время прибегал от Румянова справиться о здоровье лекарки юный маг в штатском, заходила на вечерний чай соседка Аля, приведшая с собой бабу Маню, жившую в малосемейке этажом выше. Наученные произошедшим, ни Нона, ни нянька Катя к девочке не подходили, соседкам объяснили, что задремала сиротка, тяжело далась дорога, всю ночь не спали. Женщины поохали и засиживаться не стали. Когда Зойка начала клевать носом прямо за столом, ее уложили спать, пообещав присмотреть за девочкой.

Около девяти Оля открыла глаза, Нона расстегнула ремни, помогла ей подняться и дойти до стола – девочка едва держалась на ногах. Нянька попыталась накормить картошкой – Оля, не поднимая глаз, подцепила на вилку пару кусков, проглотила, потом забралась под бок к матери, не обращая внимания на причитания Няньки, что так они обе не выспятся и встанут разбитыми, и тотчас уснула.

К общему удивлению, Зойка с дочерью поднялись раньше всех в доме, причем двигались по комнате так бесшумно, что даже няня Катя, вечно спавшая, как воробей на коле, проснулась лишь от запаха жареной картошки и кофе.

Оля, аккуратно причесанная, все в том же перешитом сарафане, но в светленькой чистой рубашечке, сидела за столом, скромно сложив руки на коленях. На ее щеках играл румянец, словно щеки эти сперва умыли ледяной водой, а потом растерли махровым полотенцем.

– Зойка, кофе откуда? – спросила Нона, набрасывая халат поверх ночной рубашки.

– Ольгин, – улыбнулась сестра. – Вчерашнее лечение дало хороший результат, вот майор и прислал гостинец лекарке. Они там у себя часов не наблюдают – боец в половине четвертого утра в окошко стал стучать. Думала, всех вас перебудит, да и нижних жильцов заодно.

– Как в окошко? Этаж-то второй, – удивилась Нянька. Она уже умылась, торопливо перекрестилась на образок, что достала из ящика комода и тотчас спрятала, и теперь уселась за стол «гостьей», позволяя Зойке подавать и потчевать.

– Так магами не за ум становятся. Рядовые, ефрейторы магии – те же мальчишки. Только вместо камешков он станет в окошко молнийки шаровые пускать. С горошинку – а шипят и бахают так, что мертвого поднимут. Или как этот – левитировать взялся. Ночью-то, когда не видать ничего, все окна погашены. Зажег себе «светлячка», к окошку подлетел, за подоконник зацепился и стучит, летун. – Зойка расхохоталась. – Сказать Румянову – уши оборвут и на «губу» на двое суток за растрату магической энергии и угрозу мирному населению. Балбес. Зато мы с кофе.

Нона сбегала в ванную, сполоснула лицо и вернулась к столу. За Зойкиной веселостью чувствовалось какое-то напряжение. Все еще под впечатлением от вчерашнего, Нона хорошего не ждала. Может, Зойка и смирилась с судьбой, принимает все, что связано с ее «магической» дочерью, как данность и не страшится того, что может произойти, – Ноне до такого смирения еще не одну ночь вздрагивать.

– Только вот я сказать хотела… – Зойка прокашлялась. Оля, до того весело вертевшая головой, опустила глаза. – Квартиру нам пока дать не могут. Если еще месяц-два мы тут у вас поживем…

Нона уже открыла рот, чтобы заверить, что не месяц-два – хоть два года живите, но что-то словно остановило ее, заставив промолчать. Вмешалась Нянька:

– У вас? Вот еще! Твоих матери-отца комната, такая же твоя, как и Нонкина! Жаль, после смерти Василия Ильича вторую комнату забрали, было бы просторнее. Да и так уместимся. И глупостей не городи! Сколько живется, столько и жить будете. Правда, Нона Васильевна? – угрожающе глянула старушка на Нону. Та кивнула, стараясь улыбнуться и не смотреть на Олю.

Что-то еще умеет девчонка? Что может выкинуть? Сутки назад она вторглась в их жизнь – а уже голосами мертвых разговаривала, людей лечила, военные маги по нескольку раз на дню заглядывают, соседи судачат… Вот окажется, что при полной луне она зверем оборачивается и людей грызет…

Оля подняла голову, послала тетке долгий тяжелый взгляд и отрицательно покачала головой.

«И мысли читает», – обреченно констатировала Нона.

Худенькая сероглазая беленькая, как ангел, Оля подхватила полускрой хлеба, намазанный вареньем, и, откусив громадный кусок, принялась жевать, смешно шевеля щеками и курносым носом, так что даже две тоненькие косички прыгали над щуплыми плечиками. Кто в таком фарфоровом херувиме заподозрит зло?

И все же два месяца – не такой уж долгий срок. Нона решила не брать работу домой, как можно меньше оставаться с Олей наедине, не думать при ней ничего крамольного и обиняком попросить у капитана Вино-градова какую-нибудь защиту – от воздействий и чтения мыслей. Хоть бы такое недоверие и обидело Зойку. По работе Ноне приходилось иметь дело с расчетами, которые не должны были попасть в руки не то что врагу, но и любому магу вне института. Виноградов уверял, что все секретное огорожено рунами, так что даже из памяти невозможно вынуть, но что, если Оля окажется рядом, когда Нона считает?

Мысль, что придется подольше задерживаться на работе, не показалась такой уж плохой. Устыдившись собственного малодушия, Нона рассердилась сама на себя – неужели оставит она старую няню, которая, хоть и бубнит постоянно, столько добра сделала им с Зойкой, одну с маленьким чудовищем?

«Кто знает, кого она там лечит, – подсказал внутренний голос. – Может, она мертвых поднимает. А потом голоса их предсмертные ее мучают, смерть их переживает за то, что вернула жизнь». И невольно кольнула крошечная тоненькая иголочка – может, где-нибудь среди тех, кого вылечила, достала из-за смертельной грани колдунья Оля или какой-нибудь еще маг, есть и Антон.

Соседский мальчишка Антон, ефрейтор артиллерии Антон Сергеевич Юрцев. Когда пришла похоронка его матери, они с Ноной сутки просидели, запершись в комнате. Юлия Львовна плакала, вспоминала его детские шалости и болячки, все переспрашивая: «Помнишь ли, Ноночка?» Нона все помнила, сидела с сухими до боли глазами. Из института приходили, кто-то крикнул раздраженно в коридоре: «Жениха у нее убили, ясно?! Проплачется и на работу придет!» Нона так и не заплакала, на следующий день пришла в институт и села за свои бумаги. Все знали, и потому никто ничего не спрашивал, а Нонка считала-считала-считала, словно цифрами плакала. Тогда и пришел к ней на помощь неуклюжий маг Крапкин – завалил работой так, что Нона по нескольку дней не бывала дома, ночевала в кабинете на кушетке. Другие маги стыдили Крапкина, но тот только очочками поблескивал и твердил, что дело безотлагательное, «три креста». Ему предлагали в помощь других математиков, знакомых с нужными разделами, но Крапкин уперся и едва не уморил Нону работой. Однако через три недели рассчитанное ими в четыре руки блокирующее заклинание, эффективное против живой силы и техники без введения дополнительных переменных, применил в самом разгаре операции «Суворов» генерал-полковник магии Иванов, один из ведущих магопрактиков Западного фронта, в результате чего был освобожден Смоленск. Крапкин получил благодарность от Министерства, Нона – новую гору работы, которую взвалили на нее маги, до той поры не считавшие, что девушка способна хорошо рассчитывать боевые заклинания повышенной сложности. Нону перевели в отдел капитана Виноградова под начало Елены Ивановны Спицыной, стали доверять все более серьезные данные, а работу попроще позволяли брать домой. Нона была этому рада – стоило вернуться мыслям об Антоне, она хваталась за вычислительные таблицы. Иногда он снился ей, но сны забывались к утру. Оставалась только игла в сердце да ощущение, что еще секунду назад ее рука касалась его светлых, чуть вьющихся волос.

Это ощущение пришло сейчас – хватило одного взгляда на Олю. Отчего было не выйти за Антона тогда, до войны? Не хотела связывать его на чужой стороне. А так… может, была бы у нее сейчас такая девочка…