Кузя, Мишка, Верочка - Губина Всеволодовна

У Любы были поводы приезжать в детский дом. Она оформила документы как патронатный воспитатель. Это значило, что, кроме пособия на ребенка, она получает еще и зарплату, и консультации, и всякие приятные возможности в виде совместных семейных поездок в дом отдыха или билетов в театр. Но не это было главным. За семьей закрепили социального педагога, в обязанности которого входило заниматься всеми «казенными» вопросами. Любе и Андрею это нравилось больше всего.

Супруги помнили, сколько им пришлось натерпеться, когда они пытались решить проблемы старших детей. Что со старшеньким — «трудным» Алексеем, что со средним — Колей, с его «диагнозом», — сколько пришлось обходить кабинетов, сколько высиживать очередей, чтобы в очередной раз услышать, что пришли они «не туда» и хотят «не того», что имеют право хотеть. А здесь — надо же! — специальный человек, который понимает, куда нужно идти и какую бумажку у кого подписывать! Неужели бывает так, что все неприятные вопросы решает кто-то другой, а семья просто растит ребенка, любит его и развивает?

Педагоги детского дома не рекомендовали отдавать Верочку сразу в детский сад. Во-первых, детский сад — это новая нагрузка, новые требования. Новые люди и незнакомые дети, новые непонятные правила. У Верочки за последнее время случилось столько потрясений и столько перемен, к которым нужно было привыкать. Во-вторых, Верочка все же отставала в развитии от «средней нормы». Как правило, ребенок легче восполняет «отставания», когда обретает душевный покой и чувствует себя нужным, любимым, и от этого — защищенным. А потихоньку «подтягиваться» можно и дома. Ну, и в-третьих, ребенок, который только-только обрел семью, имеет право просто побыть рядом с папой и мамой. Просто насладиться этим новым для себя состоянием — быть ребенком в семье.

Верочка легко стала называть Андрея и Любу «папой и мамой». Люба рассказывала Ане по телефону, что Верочка иногда подолгу всматривается в ее лицо, потом разглядывает себя в зеркале, и снова смотрит на Любу, и говорит: «Мама, ведь правда мы с тобой похожи?»

Андрей сам понемножку занимался с Верочкой. Как-то они ехали к врачу. Аня вызвалась отвезти Андрея и Верочку в поликлинику, далеко от их дома. «Какой сегодня день недели?» — спрашивал Андрей. Верочка задумывалась. «Ну давай вспоминать, — продолжал Андрей, — вчера было…» Верочка улыбалась и отворачивалась. «Вчера я на работу не ходил, Лена не училась, вчера мы все в парк ходили, значит, какой был день?» «Воскресенье!» — радостно кричала Верочка, наконец сообразив, как можно «угадать» нужный день. «Ну а если вчера было воскресенье, то, значит, сегодня…» «Пятница», — неуверенно шептала девочка. «На букву П, но не пятница». Верочка морщила лоб, перебирая в уме ускользающие названия дней.

Аня слушала «урок» и вспоминала себя в детстве. Какой простой вся эта «премудрость» кажется сейчас. И каким загадочным, непонятным и пугающим казалось все это маленькому ребенку. Почему каждый день имеет название? Кто это придумал и зачем? И что такое — «неделя»? Аня вспоминала свои отчаянные детские попытки разобраться во всей этой «механике». В неделе — семь дней. В году — двенадцать месяцев. У каждого дня — свое имя. У каждого месяца — свое название. А еще есть времена года. Их всего четыре, но зато нужно помнить, в каком порядке они идут. Если вдруг скажешь, что после лета идет весна, то все смеются. Обидно. Еще нужно знать время суток и сколько часов в сутках. И сколько суток в месяце. А некоторые люди даже знают, сколько суток в году. Наверное, они очень умные…

Аня вела машину и слушала, как Андрей называет для Верочки все предметы, которые проплывают за окном машины. «Видишь, это мост. Под мостом — река. Вдоль реки дорога — это набережная. Верочка, скажи — „набережная“!» Верочка напрягалась, говорила трудное слово. «И вправду как с младенцем», — подумала Аня, вспоминая, как три года назад носила на ручках свою маленькую дочку, и все приговаривала, приговаривала. «Трава — зеленая, — слышался голос Андрея, — вон, видишь — зеленая. Что еще у нас зеленое? А небо? Какое небо? Правильно, синее. Как мамина чашка». Потом Андрей предложил Верочке повторить слоги. «Многовато как-то занятий», — подумала Аня, но возражать не решилась. Андрей — папа, ему виднее.

Наступило лето. Однажды Андрей позвонил и сказал, что хочет окрестить Верочку. «Понимаете, — сказал он, — я тут подумал, что странно получается. Люба Верочке по документам — патронатный воспитатель. А я — вообще никто. Это мой ребенок, а я ей — никто. Вот мы и подумали, что я буду ей крестным отцом. Ну а вы — крестной матерью». Аня подумала, что это хорошо. Аня знала, что Верочка навсегда останется «ее» ребенком и никакой «статус» ничего к этому не прибавит и не убавит. Но все равно, крестная мама — это здорово. Не просто сердечная склонность или юридическая обязанность будут соединять ее с Верочкой. Теперь Верочка будет — ее духовная дочь. «Как правильно Андрей это решил», — думала Аня.

Крестили Верочку в маленькой подмосковной церкви, неподалеку от дома Любы и Андрея. Крестин ждали еще две или три семьи. Верочка была из детей самая старшая. Кончилась служба, батюшка ушел в алтарь и долго не выходил. А потом пришла матушка и попросила всех подождать еще немного, потому что у батюшки сердце прихватило. «Старый он, больной совсем, — объясняла матушка, хмуря брови, — вы уж простите его, пожалуйста, он сейчас полежит немножко и выйдет». Кто-то предложил не беспокоить батюшку, прийти в другой раз. «Нет, нет, — матушка замахала рукой, — не уходите. Он очень просил подождать, вы же пришли, вы готовились. Он обязательно выйдет».

Наконец батюшка вышел. Старый, строгий. Верочка смущалась, все жалась к Ане. Таинство крещения началось. «Отреклася», — вторила Аня священнику и думала, какая же это ответственность — отречься от всего дурного, и если отрекаешься за ребенка, то можно ли не отречься и за себя? А еще она думала о том, как это важно для ребенка — когда кто-то стоит между ним и злом. «Сочеталася», — с облегчением проговорила она, радуясь за Верочку.

Заканчивалось лето. Верочке исполнилось шесть лет. День ее рождения отметили «как полагается», со всяческими детскими радостями. Был и торт, который Верочке разрешили есть вволю, и «детское шампанское» — ужасный шипучий напиток, который вырывался из бутылки липкой приторной струей на радость именинницы и ее гостям. Была гора подарков, беготня, и стихи наизусть, и снятый на видеокамеру домашний фильм о том, как семья проводит свой досуг. Были и обычные детские слезы в конце праздника — от усталости и оттого, что радости, бьющей через край, было так много. «Я останусь здесь», — кричала маленькая Верочка. «Я поеду с тетей Аней», — рвалась из рук Верочка-старшая. «Я хочу еще торта», — заголосила двоюродная племянница Андрея, которая не могла пропустить такого случая и не поучаствовать в общем гомоне.

Наконец детей понемножку успокоили, долго целовались-обнимались, потом долго прощались, стоя у машины. Мужчины увлеклись обсуждением ходовых качеств и клиренса, потребных для езды по российским глубинкам, у автомобилей разных марок. Бабушка, мать Андрея, тихо плакала, вспоминала свою рано ушедшую дочку, Андрееву сестру, и, отозвав Аню в сторонку, все расспрашивала о том, «как взять ребеночка из детского дома». Аня тихо увещевала пожилую женщину, говоря о том, что вот есть же у нее теперь еще внучка. «Да я не для себя спрашиваю, — утирала слезы бабушка, — вот соседка моя, сына потеряла. Можно она к вам придет, в детский дом? На деток посмотрит…»

Прошло лето. Верочка начала ходить в логопедический детский сад. Андрей звонил часто, рассказывал, как идут дела. «Так нам повезло, — говорил он, — такая воспитательница хорошая досталась. Верочку полюбила сразу. Так много с ней занимается, ко всему с пониманием относится. Даже если ребенок закапризничает, она не ругается». Верочка делала очевидные логопедические успехи. Ее речь становилась все более понятной. Теперь, когда Аня говорила с ней по телефону, она понимала больше половины того, что Верочка пыталась сказать, как обычно, торопясь и захлебываясь эмоциями.

Тихо прошла осень, началась зима. Приближался Новый год. Рано утром в воскресенье в квартире Ани раздался звонок. «Здравствуйте, — послышался голос Андрея, — извините, что я так рано. Я вас не разбудил?» Аня взглянула на часы — было восемь утра. Первым желанием было подтвердить — «да, разбудил, конечно» — и попросить перезвонить попозже, часиков в одиннадцать. Воскресенье все же, ни свет ни заря.

— Нет, нет, вовсе даже не разбудили, все нормально.

Андрей молчал.

— Что-то случилось? — спросила Аня, все еще цепляясь за надежду, что ничего серьезного не произошло.

— Понимаете, у нас дом сгорел, — голос Андрея звучал ровно.

— В каком смысле — сгорел? — вопрос был, конечно, дурацкий, но Ане было так страшно услышать что-то еще. — Вот этот ваш дом, в котором вы жили, — сгорел? Совсем?