Работорговцы - Юрий Гаврюченков

— Поучи ещё старших.

— Не старших, а подельников, — не растерялся Михан. — Воровали вместе, поровну и будет делить. За крысятничество тебя на серьги не мешало бы оштрафовать.

— Ладно, замяли, — скривился бард, не решаясь пойти супротив крепких лесных парней в ночных руинах.

— Бери свои серьги, а я золотое кольцо возьму, тебе, дурень, кольцо с камнем, не журись, что серебряное, зато какое большое.

— Ожерелье на базаре вместе толкнём, — предложил бард, и ему не нашлось возражений.

Раскинули хабар. Михану достался кошелёк с длинной серо-зелёной бумажкой, изукрашенной узорами и надписями на собачьем языке, с крупным портретом пендоса в овальной рамке. Михан радовался, пока не выудил из кармана полтинник и не обновил кошелёк. Когда парень открыл его снова, в кармашке лежали теперь две бумажки, не представляющие никакой ценности, а серебряная монетка пропала. Раздосадованный попадаловом в эффективную систему денежного оборота парень решил сбыть манагерскую хрень на первом же рынке.

— Это что за такое? — Жёлудь осторожно повертел на рогожке две плоские коробушки со стёклышками.

— Это могильники про которые я говорил, — Филипп взял одну, открыл, Жёлудь отшатнулся.

— В ней же бес огненный сидит!

— Уже нету, испарился, — бард разглядел коробочку под светом лучины, закрыл, сунул в карман.

— Куда метёшь? — встрепенулся Михан.

— Тебе вторую.

— А ему? — указал на товарища Михан, — Ему тогда вот эту книжицу, сумку, часы и обе чёрные колобашки с верёвочками.

— Крепко отжимаешь, паря. У тебя отец по торговой части?

— Первый в Тихвине мясник, — хвастливо заявил Михан, открывая плоскую, похожую на табакерку, коробку. В ней оказалось зеркальце и розовый порошок. — Хочешь, бери себе.

— Пудра бабская, к чему мне она, — скривился бард. — Я тогда духи заберу, у тебя и так уже много всякого. И ещё пилку для ногтей. А ему, вон, губную помаду отдай, — кивнул он на Жёлудя, — лучше греческой будет, бабе задарить.

— Это я себе возьму, — отгрёб Михан ценный для соблазнения красоток предмет.

Молодому лучнику достались очки в тонкой позолоченной оправе, уложенные в замшевый футляр, три белые бумажки в разорванной прозрачной обёртке, металлический пенальчик с надписью «Валидол», ключи в чехле и похожая на шведскую, только попроще, прозрачная шариковая ручка. Жёлудь остался удовлетворён дележкой, а пенальчику сразу придумал применение. Он был удобен для хранения иголок, которые можно было туда положить сразу по возвращении на постоялый двор.

— Всё по чесноку? — подытожил Филипп.

— Без базара, — подтвердил Михан. — Нормально, дурень? Как я тебе подогнал всякой всячины?

— Не бзди, доволен, — ответствовал Жёлудь.

— У тебя барахла больше, чем у нас всех. Что бы ты без меня делал? — упрекнул сын мясника и полез прочь из руины.

— За что он так не любит тебя? — негромко поинтересовался бард, когда Михан оказался снаружи.

Жёлудь помедлил. Не хотелось делиться Филиппом сокровенным, но появившаяся после кражи сопричастность заставила разомкнуть губы:

— Завидует. Я — боярский сын, отроду стоял выше, но мы играли вместе, да и туплю я иногда, вот и пользуется возможностью подколоть.

— Любит в душу отложить добрую личинку, бросается в глаза такая его повадка, — подмигнул бард, и в полумраке его гримаса, подсвеченная тусклым огоньком, вышла особенно злодейской.

— Именно, а сам набздеть горазд, мы его с малых лет дристуном кликали.

— Понятно всё с вами, горячие ингерманландские парни. То-то он на тебя втихомолку холодным ветром дует.

— Это как? — не понял предупреждения барда лесной парень.

Филипп не ответил. Он затоптал последнюю лучину, выбрался на улицу. Тишина стояла мёртвая. Обыватели затаились и уповали, что восход Отца Небесного принесёт избавление от напасти.

— Так-так-так, — Щавель вытер розовую стружку надкостницы о распоротую штанину стрелка. «Медвежонок», обеспамятев от боли, валялся кулём у стены. Из разрезанной голени натекло крови и теперь она своим пряным запахом будила в собравшихся аппетит. — Нас атаковали три десятки, на каждую по одному коноводу и по одному стрелку, то есть в сечу пошли двадцать четыре человека. Повезло нам с селигерским энтузиазмом..

— Их не учили, что атаковать надо силами, превосходящими противника минимум втрое? Численный перевес позволяет избежать больших потерь. Уставу надо следовать, — фыркнул Сверчок.

— Хорошо, что они не готовились к штурму здания, — заметил Лузга. — Привезли бы во вьюке сорокамиллиметровую пушку, и копец нам.

— Если бы у бабушки был уд, она была бы дедушкой, а если бы у дедушки были колёса, он был бы наркоман, — отчеканил Щавель. — «Медвежата» нахрапом кинулись взять. Даже не всех своих дождались. Сюда понаехала полусотня. Три десятки мы уговорили, спрашивается, где ещё две?

— Не здесь, точно, — прогудел Карп. — Иначе они бы вместе собрались.

— На что же они рассчитывали? — задумчиво вопросил Сверчок.

— С налёту захватить спящих, ты же слышал, — кивнул старый командир на недвижные тела.

Истерзанный соратник стрелка подплывал в красной луже, раскинув требуху, и уже преставился.

— Может, хватит пленных пытать? Пора начинать глумиться над трупами, — предложил Лузга.

Щавель стряхнул тяжёлую задумчивость и вернулся в пропитанную мясными испарениями трапезную. Раненые хрипели, стонали и агонизировали. Настало время Альберту Калужскому проявить себя во всей красе, и лепила не подкачал. Временами Щавелю казалось, что для пыток лучше пригласить доктора, но он предпочитал делать всё сам и старался не отвлекаться.

— Добей его, — указал он Сверчку на «медвежонка».

Десятник уверенно вогнал дрот в грудину незадачливого стрелка. Он выгнулся, засучил ногами и тут же затих.

— Наших-то… — вымолвил Сверчок, остановился, сунул в рот ус, пожевал. — Нашим безнадёжным кому-то из уважаемых людей надобно покой дать. Я не буду, мне с ребятами ещё служить.

— Понимаю, — поспешил снять груз с десятника старый командир.

Щавель посмотрел на Лузгу. Нет, не подходит обесчещенный Лузга для упокоения ратников. Карп хоть и был уважаемым человеком, но принадлежал к обозу, следовательно, не ему вершить милость воинам.

Щавель вынул из ножен клинок работы шведского мастера.

— Сам сделаешь? — осведомился Сверчок.

— Кто-то должен, — молвил Щавель и шагнул к лежащим друг подле дружки тяжелораненым, мучаться которым оставались считанные часы.

Сверчок отвернулся.