История Индий - Бартоломе Лас Касас

Глава 22

Перед тем как повести рассказ о прибытии испанцев на остров Куба и об их делах на этом острове, нелишне будет также поведать о величине острова, его местоположении, особенностях и богатствах, а также о нравах и верованиях его исконных жителей, чего мы не сделали, когда говорили в нашей истории об острове Эспаньола; но об этом острове мы очень подробно поведали в нашей «Апологетической истории», а Кубы коснулись только вскользь, и потому подробнее остановимся на ней здесь. Итак, что касается первого, то в длину Куба составит лиг 300 без малого, если вести счет по суше; если же вести счет по морю либо по воздуху, то получится меньше. В ширину составит она лиг 55–60, если отсчитывать от первого восточного мыса, отсекающего примерно треть ее длины, а этот мыс мы называем Майей; далее она становится уже, и оттуда до крайнего западного мыса ширина ее — лиг 20, иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Расположена она в тропике Рака, между 20 (или 20 с половиной) и 21 градусами. Почти вся Куба являет собою долину, покрытую лесами и рощами; от восточного мыса Майей лиг на 30 тянутся высочайшие горы; горы есть и на западе, если миновать примерно две трети острова; есть и посередине Кубы, хотя и не очень высокие. В одной части с юга на север, а в другой с севера на юг текут чудесные реки, богатые рыбой, по большей части гольцами и бешенками, которые заплывают и заходят с моря. Примерно против середины Кубы в море виднеется скопление несчетного множества островков, которые Адмирал, открыв их во время второго своего путешествия, нарек Хардин де ла Рейна, о чем мы рассказывали в первой книге. С северной стороны тоже есть островки, хоть и не так много; эти островки Дьего Веласкес назвал Хардин дель Рей. Почти в середине Кубы берет начало могучая река, текущая к югу меж прекраснейших берегов, которую индейцы называют Кауто, и в реке этой водится великое множество крокодилов, похожих на тех, что водятся в Ниле и повсюду известны; мы же ошибочно зовем их ящерами; возможно, что они подрастают в море, а потом поднимаются вверх по реке; и тем, кто держит путь вдоль Кауто, надобно держать ухо востро, особенно, если ночь застанет их на берегу реки, потому что крокодилы вылезают из воды и ползают по суше, и всякого, кого застанут спящим либо просто врасплох, затаскивают в воду и там убивают и пожирают целиком, без остатка, а при переправе вброд хватают всех людей и лошадей тоже. Крокодилы свирепствуют всюду в этих Индиях, то есть в местах, где они водятся и особенно на суше около южного побережья; в одних местах их меньше, в других больше; они хищники, а потому весьма свирепы. На всех этих четырех островах никаких крокодилов нет и не было, водятся они только на Кубе, да и то лишь в этой реке, у южного побережья, а на севере и в других местах их нет, разве что попадаются они в реке Кумана и других, текущих в южном направлении; там их немало. В былые времена, лет пятьдесят назад, один крокодил объявился на нашем острове, на южном побережье, около поселения Сальватьерра де ла Саванна, которое, как я говорил, находится на оконечности острова; не помню, убили его или нет.

Но вернемся к нашему повествованию. В реках и ручьях было много золота: попадалось золото высокой пробы, за кастельяно которого давали 450 мараведи; попадалось золото более чистое, ценившееся в 470 мараведи; такое золото можно было найти только в горах и в реках, впадающих в бухту Хагуа, как будет рассказано ниже; попадалось и низкопробное золото, ценившееся по дукату за песо, потому что в нем содержалось много меди. Вышеназванный остров Куба, как я уже сказал, очень лесист, так что можно пройти все 300 лиг под сенью деревьев, столь же разнообразных, что и на острове Эспаньола; среди прочих растут там великолепнейшие кедры, благоуханные и медноствольные, толщиной с целого быка; индейцы делали из них большие каноэ, человек на 50–70, чтобы плавать по морю; в прежние времена на Кубе было великое и несчетное множество таких кедров. Растут там деревья вроде сандаловых, названия которых мы не знаем, но если поутру взобраться на какой-нибудь холм, то диву даешься — такое разносится благоухание, словно где-то рядом жгут бесценный сандал; и это благоухание разносится по утрам, на рассвете, поднимаясь вместе с испарениями земли от костров, разожженных индейцами ночью, ибо индейцы ночами всегда жгут костры, не потому, чтобы в тех местах было холодно, а потому, что спят они не в кроватях, как мы, а в гамаках, и оттого зябнут. Есть там деревья, дающие плод, который называется «хагуа»{45}, первый слог долгий; он величиною с телячью почку, и если сорвать этот плод, даже не спелый и не созревший, и положить его дня на три-четыре дозревать в каком-нибудь укромном углу, он весь нальется медвяным соком, и все, что заключено внутри этого плода, вся плоть его, не знаю, как это лучше назвать, не уступит по вкусу самой спелой и медовой груше, а то и вкуснее будет. По всей Кубе растет множество диких виноградных лоз и они дают столько винограду, что в некоторых местах, не отходя в сторону дальше, чем на арбалетный выстрел, можно было бы набрать сто, а то и двести корзин винограду и сделать из него вино, правда, кислое; впрочем, я пробовал такое вино и нашел его не слишком кислым; так вот, если ухаживать за этим виноградом и высадить его на ветерок и на солнышко, он перестал бы быть диким, приобрел бы сладость, а так он растет в лесу среди высоких деревьев, и потому солнце его не греет и ветер не обвевает; и так как Куба насчитывает в длину 300 лиг, и всю ее из конца в конец, как я уже упоминал, можно пройти под сенью деревьев, а в лесах везде растут лозы, то мы потом рассказывали, что нам довелось видеть огромный виноградник, раскинувшийся на 300 лиг. Мы видели лозы, которые в обхват были куда толще человеческого тела, и это не преувеличение, и дивиться тут нечему, ибо и кедры, да и прочие деревья там, как сказано выше, на редкость могучи, потому что земля острова влажная, жирная и плодородная. Климат на Кубе свежее и умереннее, чем на Эспаньоле, и это очень здоровый край. Есть здесь отличные гавани, укромные, безопасные и готовые принять множество судов, словно они для этого и были созданы. Особенно хороши гавани на южном побережье, как например гавань около города Сантьяго, имеющая очертания креста; а гавань Хагуа, думается мне, не имеет равных, наверное, в целом мире. Очертания у нее примерно такие:

Корабли проникают в гавань через узкий проход, длиною около арбалетного выстрела или чуть побольше, если я не запамятовал, а внутри на 10 лиг расстилается водное пространство с тремя островками, и если корабль пришвартовать к любому из этих островов, то он не сдвинется с места, потому что вся просторная, вместительная гавань защищена горами, и корабли находятся в ней словно за четырьмя стенами. Здесь водится такая уйма рыбы, особенно гольцов, что раньше у индейцев в самой морской гавани были устроены тростниковые садки и внутри каждого содержалось и находилось 20, а то и 30, и 50 тысяч гольцов, и ни один из них не мог выбраться на волю, и индейцы доставали их оттуда сетями и брали, каких хотели, а других оставляли, словно в пруду или в бассейне. Хорошие гавани и порты есть и на северном побережье; среди них наилучший и самый удобный — порт Каренас, который теперь называется Гавана; это превосходный порт, он может принять много кораблей, и в Испании, да и в других странах мира мало найдется равных ему портов; расположен он почти на самой оконечности острова, к западу; на 20 лиг восточнее находится порт Матансас, но он не очень закрытый и небезопасный. Порт, называемый Принсипе, тоже очень хороший, он находится почти на середине побережья, а у самой оконечности есть еще один порт, Баракоа, этот похуже; между ними попадаются бухты, где могут стать на якорь небольшие суда. Птиц на этом острове множество, есть здесь голуби, и горлицы, и настоящие куропатки, как в Испании, только они меньше, и мяса у них немного, больше всего на грудке; они водятся только на Кубе, ни на Эспаньоле, ни на других островах их нет. Журавли тоже водятся только на Кубе, но вдали от побережья. Есть здесь и другие птицы, которые не встречаются больше нигде в Индиях, ни на островах, ни на материке; это птицы величиною с журавля и похожи на него с виду; вначале они белы, как белоснежные голуби, а потом мало-помалу начинают розоветь и под конец становятся розовыми до последнего перышка; их красотою стоит полюбоваться. Если бы такие птицы попались индейцам Новой Испании, те высоко бы их ценили, ибо они искуснейшие, не имеющие доныне себе равных нигде в мире мастера на всякие поделки из перьев. Стоит полюбоваться на этих птиц, когда они начинают розоветь; они всегда держатся стаей, по 500 и 1000 птиц вместе, и похожи на стадо овец, меченных красной охрой; обычно они не летают, как журавли, а почти все время стоят в море, погрузив ноги в соленую воду, но так, чтобы вода не доходила до перьев; дело в том, что птицы эти кормятся морскими водорослями или рыбешкой, и воду пьют, наверное, тоже морскую, потому что индейцы, когда держат таких птиц дома, всегда бросают им маниоковый хлеб или иной корм в сосуд с водой и добавляют туда пригоршню соли. Водится на Кубе множество красивейших попугаев; они ярко-зеленые, и только во лбу, над клювом, у них несколько алых перышек, и этим они отличаются от попугаев с острова Эспаньола, потому что у этих последних перышки над клювом белые, а у некоторых словно выщипаны. Эти попугаи начиная с мая месяца и позже, пока они молоденькие, идут в пищу жареными и вареными, и они куда вкуснее, чем дрозды либо другая хорошая дичь в пору лова. Индейцы могли наловить сколько угодно таких попугаев, не упустив ни одного, и делалось это так: какой-нибудь мальчик лет десяти-пятнадцати взбирается на дерево с живым попугаем в руках; на голову попугая он кладет немного соломы или травки и легонько похлопывает его рукой по голове; попугай тотчас начинает издавать жалобные крики; и тут слетаются к дереву все попугаи до единого, сколько их носится в воздухе, а там их целая туча; они садятся на ветки, а мальчик уже держит наготове прутик с тонким шнурком, заканчивающимся петлей; и вот набрасывает он петлю на шею каждого попугая, потому что те не боятся прутика, принимая его за часть дерева; затем мальчик дергает шнурок, подтягивает попугая к себе и, свернув ему шею, бросает вниз; и таким образом он ловит попугаев сколько хочет, пока вся земля под деревом не покроется тушками, и он видит, что больше ему не поднять; и пожелай охотник наловить тысячу или десяток тысяч попугаев, ему это ничего бы не стоило, потому что ни один попугай не улетит с дерева, пока слышатся жалобные крики и клекот привязанного попугая. Есть там птицы, которые летают над самой землей; индейцы называют их биайас, предпоследний слог долгий; индейцы бегали за ними следом и ловили их на лету, либо охотились на них с собаками, если я верно припоминаю; когда этих птиц варят, отвар получается словно с привкусом шафрана; на вкус они очень хороши и заменяли нам фазанов. Еще на этом острове в большом изобилии водилась превосходная дичь, которую индейцы называют «гуаминикинахес», предпоследний слог долгий; они были величиною с комнатную собачонку, очень хороши на вкус и водились там, как я уже сказал, в большом изобилии. Одним таким зверьком можно было накормить двух человек — во всяком случае, двух зверьков хватало на троих; их ловили за ноги и приканчивали дубинкой, а чаще всего на них охотились с собаками, потому что бегали зверьки эти очень неуклюже. После того как наши завели на этом острове свиней, они совсем повывелись, так же как и другой зверек, агути, который с виду напоминал мышь, особенно хвостом. На этом острове водились еще, да наверное водятся и поныне, диковинные змеи, огромные, с толстую человеческую ногу в обхват; они бурого цвета и до того малоподвижны, что лежат кольцом и почти не замечают человека, даже если он на них наступит. Водились там еще игуаны, гады вроде ящериц, пестрые и величиною с собачку-болонку. Наши говорят, что на вкус они не уступят фазанам, но меня никак не могли заставить их отведать. Рыбы на этом острове водится великое и несметное множество по всему побережью; есть там гольцы, и толстолобики, такие же как в Кастилии, и крупные бешенки, и рыбы-иглы, и тьма всякой другой рыбы; но у южного побережья, там, где лежат бесчисленные островки, которые, как я говорил, называются Хардин де ла Рейна, водится тьма черепах, потому что море образует в тех местах множество больших заводей. Эти черепахи ловятся очень легко, они величиною со щит средней величины, а то и с большой, и каждая вместе с мясом, или плотью и жиром, весит обычно четыре арробы, то есть целый кинтал. Они очень хороши на вкус и полезны для здоровья, их жир похож на куриный, он очень желтый, и если его растопить, становится цвета золота. Этот жир очень помогает от проказы, чесотки и тому подобных болезней. Одной черепахой можно накормить человек десять, если не больше. Они откладывают 500–600 яиц вроде куриных, только не в скорлупке, а в тоненькой пленочке; черепахи выходят из воды, откладывают на берегу яйца и зарывают их в песок, солнце и песок согревают яйца, и из каждого вылупляется черепашка, и тотчас все они по природному инстинкту бегут искать море. Ловят их следующим образом: индейцы берут рыбу, которую моряки зовут рыба-прилипала, с добрую крупную сардину величиной, привязывают к ней тоненький шнурок длиной в 30–50 морских саженей и забрасывают в море; рыбка тотчас начинает искать черепаху, и как только найдет, присасывается снизу к панцирю; когда индеец видит, что уже пора, он потихоньку, медленно выбирает свою лесу или шнурок и с такой легкостью подтаскивает по воде черепаху весом в целый кинтал, словно это мелкая тыква; если рыбка-прилипала к чему-нибудь присосется, отодрать ее невозможно, хоть режь на куски. Этим способом ловили так много черепах, что в любое время можно было получить столько мяса, сколько дала бы сотня коров; и к нам нередко приходили 300–400 индейцев и приносили это мясо или рыбу, не знаю, как верней назвать. Для черепах индейцы устраивали такие же садки, как для гольцов: они ставили между островками тростниковые загородки, в которых собиралось до полутора тысяч черепах, и ни одна из них не могла выбраться на волю. Кроме всего перечисленного, на острове повсюду возделывался маниоковый хлеб, и вообще эти места по изобилию пищи и всего необходимого человеку не имели равных во всех этих Индиях.