Счастье потерянной жизни - 3 том - Николай Храпов

Кроме несчастных этапников здесь, на перегонах, останавливались якуты-оленеводы со своими тысячными стадами оленей; семьями посещали эти места, как священные, охотники-тунгусы, да и просто отдельно проходящие. Среди безлюдного дикого края — это было единственное место, где проходил человек.

Покидая на следующий день Солнечное озеро, Женя с тревогой в душе подумал: "Будет ли мое возвращение проходить этими же местами, или его не будет, вообще?"

Привал на берегу Солнечного озера совпал у Комарова со встречей Нового 1938 года. Оставляя избушку, он написал на стене: "Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он совершит. — Ж. Комаров".

На Бутыгичаг они прибыли через три недели, причем, от всего этапа — в триста человек — осталось около пятидесяти человек. Многие из них были с обмороженными лицами, руками и ногами и, безусловно, были нетрудоспособными. Более половины людей нашли себе могилу в вечной мерзлоте. Но это никого из администрации рудника не беспокоило.

Зима 1937–1938 годов была на всей территории Колымы необыкновенно чудовищной, так как для десятков, сотен тысяч заключенных была могилой, причем, для большинства — братской.

В то время судьбы заключенных были вверены легендарной личности — полковнику Гаранину. Сотни тысяч несчастных человеческих жизней были загублены по воле этого ужасного человека, его помощников и заместителей. Они погибли в этот год от голода, мороза, непосильного труда, а более всего — от массового расстрела. Голодный мизерный паек и непомерно завышенные нормы выработки доводили людей до полного, а часто — невосполнимого истощения. Эту чашу пришлось полностью испить и дорогому брату Жене Комарову.

* * *

По прибытии на рудник, несмотря на ослабленное здоровье с одной стороны, и наличие грамотности — с другой стороны, его со всеми вместе определили на общие тяжелые земляные работы. И без того истощенный организм, не получил никакой поддержки, а систематическое невыполнение нормы-задания определило для него, так называемую, штрафную пайку. Это значит: 200–300 граммов суррогатного хлеба в сутки и в день — один черпак горячей пищи, состоящей из жиденького супа.

От таких штрафных паек некоторые из обессилевших людей умирали прямо на ходу; другие — изъеденные вшами, еле двигались, лишенные человеческого облика. Таких людей администрация лагеря, через соответствующую комиссию, оформляла как контрреволюционных саботажников и массами расстреливала где-нибудь здесь же, невдалеке от поселка.

Женя, в числе обессилевших, с обезображенным, обмороженным лицом, в лохмотьях, умирал от голода, не имея никакой надежды на возвращение к жизни. Медицинская комиссия его списала с общих работ, как временно нетрудоспособного, а среди лагерников он оказался в армии "доходяг". Более того, его в бараке поместили на верхние нары, куда, без посторонней помощи, он не мог ни подняться, ни сойти вниз. Его духовная жизнь, при совершенно ограниченном сознании, сводилась только к мучительным, беззвучным стонам. Наконец, отчаяние овладело им так, что он однажды ночью, едва слышно, произнес в молитве к Богу:

— Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил меня!

Так, с застывшей слезой, он и уснул, но молитва его была услышана.

Утром, на следующий день, при помощи дневального его сняли с верхних нар и, по чьему-то указанию, привели на медицинскую комиссию. Осматривающий врач внимательно поглядел на него и удивился:

— Мне совершенно непонятно, чем может жить такой человек, у которого совершенно отсутствуют условия для жизни? Мне известно о скрытой жизненной энергии, которая удерживается в отдельных органах человеческого организма, но здесь, все резервы давно исчерпаны, в чем же может скрываться жизнь?

На все задаваемые вопросы, Женя был совершенно бессилен произнести какой-либо ответ, даже шепотом. Не моргающими, безразличными глазами он смотрел на врача. Вчерашняя молитва, к своему Богу, была его последними словами.

— Зачислите этого человека на двадцать дней У. П. (усиленное питание), обеспечьте его особым наблюдением и полным отдыхом, по окончании этого предоставьте мне его еще раз, — распорядился врач.

Сознание к Жене возвращалось очень медленно, медицинская обслуга с удивлением наблюдала за ним, выражая явное сомнение:

— Неужели он оживет?

Но он ожил, потому что его Бог был с ним. После какого-то кризисного момента, он быстро пошел на поправку и на десятый день, поднявшись с постели, уверенно подошел к дневальному с вопросом:

— Скажите, мне, случайно, не пришло ли письмецо от семьи?

Письма не было. Уже долгое время он не получал никакого известия ни от жены, ни от друзей. С возвращением к жизни у Жени возвращались и духовные чувства, и любовь к жене, и малютке.

По окончании 20 дней его привели к врачу, тот посмотрел на него и шутливо спросил:

— Ну как, "доходяга", ожил?

— Ожил, гражданин доктор! Слава Богу! — ответил ему Женя, — спасибо и вам.

— Ну вот, парень, — продолжал доктор. — Бог-то Бог, да сам не будь плох.

— Так-то так, доктор, но теперь, я хоть и не доктор, но скажу: как бы ни был плох, лишь бы был со мною Бог, — уверенно ответил Комаров.

— Молодец, мужик! Сохранишь эту веру, вера сохранит тебя, а теперь тебе придется понемногу работать. Последнее, чем я могу тебе помочь — это пристроить тебя на работу куда-нибудь, где полегче, а возможности у меня для тебя только две, выбирай одну из них: или ассенизатором по лагерю, или дежурить в мертвецкой.

— Я очень вам благодарен за такую заботу обо мне, — немного подумав, ответил Женя, — и считаю, что ассенизатором для меня, будет более подходяще.

На этом они расстались. Комаров, с запиской от врача, пошел к начальству, на вахту. Получив необходимый инвентарь, Женя обратился к Богу в молитве:

— Господи, этот труд, что определили для меня в этом месте, среди людей считается унизительным, но я от души благодарю Тебя, так как верю, что Ты, на этом месте, благословишь меня. Мне же — всякое унижение необходимо — от этого ни один христианин не имел ущерба.

Работу свою он производил ночью, чему был очень рад, так как имел возможность в ночной тишине размышлять над многими Словами Священного Писания. Относясь добросовестно к своим обязанностям, Женя за короткое время привел лагерную зону в соответствующий порядок, чем администрация была очень довольна и оказывала ему все большее расположение.

Но лютые морозы, однажды уже поразившие тело Комарова, продолжали поражать с большим успехом, и он по-прежнему ходил с опухшим, обезображенным лицом, а труд его был нелегок, так как он все нечистоты из лагеря вывозил на себе, впрягаясь в специальную повозку. Скудный паек, каким он мог довольствоваться, держал его все время впроголодь. Правда, Бог не без милости; и однажды, когда он проезжал ворота лагеря, вахтер-солдат проникся состраданием к нему: