В последний момент (ЛП) - Смельтзер Микалея

Мэддокс фыркнул.

— Это не смешно! — закричала я.

— Извини, — прохрипел он, прикрывая рот рукой.

— Я получила травму, — защищалась. — Теперь каждый раз, когда наступает мой день рождения, я вспоминаю обо всем.

Его взгляд вспыхнул серебряным огнем.

— В этом году мы изменим это.

Я вздрогнула от его обещающего тона.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я, пытаясь сделать вид, что мне совсем неинтересно, что он может придумать.

— Пока не знаю, — Мэддокс задумчиво потер заросший подбородок, — но что-нибудь придумаю.

Я не сомневалась.

***

— ВОТ ТВОЯ ЕДА, придурок, — Мэддокс швырнул пакет с едой Матиасу на грудь.

Матиас едва успел поймать пакет. Он сидел на одном из барных стульев на кухне гостевого дома и не ожидал нас увидеть.

— Черт, Мэддокс, — Матиас едва успел поймать пакет, прежде чем он упал на пол, — я вставлю свои сигареты вместо игл твоего тупого ежа.

Мэддокс рассмеялся, совершенно не обращая внимания на слова своего близнеца.

— Мы оба знаем, что ты никогда не потратишь на это свои драгоценные сигареты.

Мэддокс направился к холодильнику и вытащил голубую бутылку «Гаторада» (прим. переводчика Gatorade — марка изотонических спортивных напитков от компании PepsiCo). Пока он беседовал с братом, я направилась в ту часть гостевого дома, где стояли инструменты и диван.

На столе все так же были разбросаны бумаги, и я задумалась, над сколькими песнями он работает. Пролистав бумаги, поняла, что над множеством.

Дома у меня есть тетрадь, в которой записаны все песни. Они аккуратны и приведены в порядок. Здесь же царил хаос. Хотя присмотревшись, вынуждена была признать, что у него до смешного красивый почерк. Он хоть в чем-то бывает плох?

На столе лежала еще одна пара барабанных палочек. Не удержавшись, я взяла их и начала отстукивать ими ритм о столешницу.

— Не делай так, — рука вырвала их у меня.

Я надулась.

— Это было не красиво, — я вырвала их у него, подняв вверх. — Теперь. Они. Мои.

Я выделяла каждое слово, постукивая барабанными палочками по его груди.

Мэддокс окинул меня взглядом.

— Не делай этого.

— Что именно? Не играть с твоими палочками? — ехидно улыбнулась я.

— Это звучит грязно, — он сдержал улыбку.

— Тогда у тебя очень грязные мыслишки, — сказала я, положив барабанные палочки на стол.

Я оглянулась, удивляясь, что Матиас не прервал нас умным замечанием, но его уже не было.

— Матиас ушел в главный дом, пообедать, — сказал Мэддокс, заметив озадаченный взгляд.

— О.

Парень усмехнулся.

— Что? Ты внезапно испугалась остаться со мной наедине?

— Нет, — насмешливо фыркнула я.

— А стоило бы.

Он коснулся моих губ своими, опустил руки на бедра. Усадил меня на стол и встал между моих ног.

Чуть прикусил мою нижнюю губу, и я уверена, что из моего горла вырвался стон. Я надеялась, что он его не услышал.

Он зарылся пальцами в мои волосы, еще сильнее разжигая меня.

Когда я потеряла способность дышать, Мэддокс отступил. Тяжело дышал, глядя на меня испепеляющим взглядом.

— Теперь боишься?

— Вряд ли, — едва выдохнула.

Он усмехнулся.

— Тогда мне придется постараться, — его взгляд скользнул по моей груди. В обычной ситуации я бы прикрылась от ужаса, но его поцелуй убил пару клеток моего мозга, и я не могла двинуться, даже если бы постаралась.

Он снова наклонил голову, и я закрыла глаза в предвкушении, но Мэддокс не коснулся моих губ. Вместо этого поцеловал в щеку, и я отчаянно захотела большего. Придурок.

— Как думаешь, сможешь слезть со стола и написать со мной песню? — он уперся ладонями в стол рядом с моими бедрами, оказавшись теперь на уровне моих глаз.

Мэддокс знал, что я не смогу спуститься со стола самостоятельно.

— Ты же посадил меня сюда.

Он усмехнулся.

— Ох, Эмма, — парень помог мне спуститься со стола, и я встала рядом с ним. — Иди, присядь там.

Мэддокс указал на гору подушек, одеял и мягких кресел на полу. Обычно их там не было, и я не могла не задаться вопросом о том, не спланировал ли он это заранее.

Он принес бумаги, где уже начинал писать песни, чистые листы и карандаши. Положил их на пол передо мной и вернулся назад, открыв клетку Соника.

Я глазом моргнуть не успела, как он оказался рядом с Соником на плече. Это казалось вполне привычным делом. Я бы даже не удивилась, если бы ежик был одет в вязанную шапочку, но этого не было.

Я посмотрела на разбросанные бумаги, схватив одну наугад и начав читать.

Закончив с одним листом, взяла другой.

Я взглянула на него, стараясь не рассмеяться от того, как забавно он выглядел со взъерошенными волосами и Соником на плече.

— Они невероятны на самом деле, — я помахала листами у него перед лицом. — Напомни мне зачем тебе нужна моя помощь?

— Потому что я хочу этого, — прошептал он.

Я тяжело сглотнула. Его взгляд был неописуем.

— Полагаю, тогда нам лучше начать, — улыбнулась я. Взяла лист бумаги и один из карандашей. — У тебя есть конкретные идеи насчет песни?

Его взгляд вспыхнул серым цветом.

— Да, хочу, чтобы она начиналась с фортепиано и медленно перерастала в крещендо. Насчет текста… До этого я еще не дошел.

— Похоже, нам придется потрудиться, — я рассмеялась. — Что ты делаешь с этими песнями? — спросила его, нахмурив брови.

— Записываю их, — ответил он.

— Ты хочешь заключить контракт на звукозапись? — это был честный вопрос. Мэддокс никогда не говорил о том, что у него нет работы, и не рассказывал о том, чем он хочет заниматься в будущем.

Он отвернулся от меня.

— Что-то вроде того, — пробормотал.

Я проигнорировала его и постучала карандашом по бумаге, пока размышляла.

Слова пришли ко мне легко, и я нацарапала их на бумаге.

Мэддокс с восторженным вниманием наблюдал за моей работой. Я специально сидела, ссутулившись, чтобы он не мог видеть слова на бумаге.

Прошло несколько минут, прежде чем он не выдержал.

— Можно посмотреть?

— Нет, — возразила я, — пока нельзя.

Правда, он попросил меня написать совместную песню, но я хотела изложить свои мысли на бумаге до того, как он это увидит.

К тому времени, как я все закончила, прошел час.

Я обернулась и рассмеялась, когда увидела, что Мэддокс спал. Он лежал на одном из кресел-подушек, а Соник спал у него на груди. Они были идеальной парой.

Мне не хотелось его будить, почти. И это было ключевое слово.

Я нашла на полу барабанную палочку — серьезно, они у него лежали повсюду — подошла к нему, чтобы постучать по коленке. Ладно, я ударила его, но это не имело значения.

Он зашипел и проснулся, схватившись за колено. Соник слетел с его груди и упал ему на колени.

— Что это было? — простонал он, потирая больное место. — Кажется, у меня синяк будет.

— Ой, бедный малыш, — надулась я. — Вот.

Я сунула ему бумаги и отодвинулась подальше. Никто и никогда не читал моих песен. Я перестала петь их дома примерно в то время, когда перестала писать о сыре.

Честно говоря, я не могла поверить, что поддалась его уговорам. Он был таким обаятельным.

Чем дальше он читал, тем больше раскрывался его рот, и я состроила гримасу. Мои песни всегда были такими личными, словно заглядываешь в дневник, и мне казалось, что я обнажаю душу, позволяя Мэддоксу прочесть одну из них.

Он взял карандаш, перечеркнул несколько слов и добавил свой текст.

О Бог мой! Ему не понравилось! Ему все не понравилось, и он пытается исправить.

Я закрыла лицо руками.

— Все хорошо, если тебе не нравится, — выпалила я, не в силах больше молчать.

Он все еще молчал. А затем взял меня за руки, убирая их от лица. Его теплый взгляд серых глаз встретился с моими голубыми.

— Эмма, — медленно произнес он мое имя. — Песня потрясающая, правда. Она… Она снесла мне крышу.