Развесистая клюква Голливуда - Дарья Донцова

Теренц хотел привязать Алексея к Кристине при помощи самой крепкой веревки — денежной. Как после внезапной кончины супруга Уна смогла наладить регулярную отправку драгоценностей, Лиза не знала. Но раз в двенадцать месяцев в Москву улетали очередные брошь, браслет или кольцо, а в ответ привозилась коротенькая цидулька, подтверждавшая: у Кристи полный порядок, она получила изделие.

В конце пятидесятых Уна отправила последнюю, самую дорогую вещь — диадему, которая передавалась в их семье из поколения в поколение с семнадцатого века. Страшно представить, сколько могла стоить «корона». На словах Уна попросила передать, что запас обмелел, но ее любовь к дочери никогда не иссякнет.

Спустя месяц курьер привез горькую весть. На этот раз письмо было чуть длиннее обычного, и, как всегда, его напечатали на машинке. «Кристи умерла в родах. Ваш подарок пошел на ее похороны, поминки и памятник. Простите. Не уберег. Я в отчаянии. А.» К посланию прилагалась нотариально заверенная копия свидетельства о смерти Кристины Петровны Теренцовой. Уна прорыдала год, а потом всю свою нерастраченную любовь отдала Карлу и его маленькой дочери. Дойдя до этой части истории, Лиза примолкла и воскликнула:

— Но погодите! Если вы живы, значит, не умерли вместе с матерью!

Танечка постаралась взять себя в руки. Наконец-то она получила ответ на вопрос, по какой причине Алексей не отнял по дороге в Россию у Кристины чемоданчик с драгоценностями, отчего позаботился о немке, а не убил ее. Мерзавец не только обманывал наивную невесту, продавая бриллианты за огромные деньги, а законной владелице вручая копейки, он еще и присваивал посылки, которые регулярно приходили из Германии. В конце пятидесятых Уна предупредила, что золотой дождь иссяк, и надо же случиться такому совпадению, что именно в этот момент Кристина сказала Алексею о своей беременности. Аборты в СССР тогда были запрещены, ребенка Алексей не хотел, жениться на немке не собирался, он повел Кристину в загс, отлично зная, что учреждение по понедельникам закрыто. Пока невеста сидела на скамеечке в парке, он обчистил ее квартиру, потом «обиделся» и пропал навсегда из жизни Кристи. Она ему больше была не нужна. Алексей великолепно понимал: молодая женщина его искать не станет, побоится идти в милицию, испугается, что правда о ее незаконном въезде в СССР выплывет наружу. Хорошо хоть женишок был всего-навсего негодяем и вором, а не убийцей.

Представляете, в каком состоянии Таня ехала в Москву? Сообщить матери правду она не могла. Кристина давно знала цену Алексею, но история с присвоением посылок была совсем уж гадкой. Вернувшись, Таня показала ей блокноты Петера, которые ей отдала Лиза. В них содержались графические наброски живописца. У Теренца была привычка — прежде чем приступить к написанию полотна, он делал много эскизов, а потом рисовал карандашом композицию в уменьшенном виде.

Судьбы многих живописцев напоминают горную дорогу с неожиданными поворотами. После победы над фашизмом картины Теренца начали уничтожать. Полотна с радостными спортсменами, веселыми рабочими и румяными крестьянами выкидывались из учреждений, сгнивали на помойке, имя художника было забыто. В Германской Демократической Республике старательно искореняли все, что напоминало о деятелях культуры, которых любил Гитлер. Но в восьмидесятых годах один из искусствоведов напечатал большую статью о Петере и организовал его выставку, где представил публике незнакомого Теренца, не того, который рисовал счастливых подданных Адольфа, а того, кто писал обнаженную натуру. Петера снова вознесло на гребень успеха, его картины опять стали пользоваться популярностью, за них можно было получить громадные деньги, но в доме у Лизы осталось всего три работы. Портрет Кристины и пейзаж «Вид из спальни» она подарила Тане, а себе оставила портрет Уны. Еще Лиза отдала блокноты, и Кристина долго плакала, изучая записи отца. Да, Таня так и не рассказала матери о посылках, она просто не смогла.

Ваня перевел дух и посмотрел на меня:

— Ну, и как тебе эта история?

— Звучит как авантюрный роман, — ответила я, — но пока я не понимаю связи с Белкой.

— Жениха Кристины, офицера, который привез немку в Россию, звали Алексей Николаевич, — искоса поглядывая на меня, заявил Иван. — Это твой дед!

— С ума сошел! — подскочила я. — Сколько в Москве Алексеев Николаевичей!

Ваня пистально посмотрел мне в глаза.

— Ты слушай дальше. Знаешь, почему тетя Таня рассказала нам правду о бабушке? В тот день она включила телевизор, а там показывали сюжет о гостинице «Кошмар».

— Ну было такое, — подтвердила я, — мы сами его смотрели. Целых семь минут!

Иван положил ногу на ногу.

— У нас видик записывает программы. Тетя Таня ставит его на таймер, а вечером в свободное время смотрит. Когда мы домой вернулись, она нам репортаж прокрутила и все-все пояснила. Картины в вашей столовой — Петера Теренца, это те самые полотна, которые он отдал Кристине, когда та убегала из Германии.

— Ошибаешься! — решительно ответила я.

Ваня чуть сдвинул брови.

— Нет. У Тани есть блокнот с эскизами. Мы сто раз смотрели репортаж, сравнивали картины с рисунками в черновиках… Это они. И внизу на страницах Петер написал: «Подарены К. и А. в день нашего расставания».

— Ну и что? — уперлась я. — Ладно, пусть жених обокрал Кристи, но он потом продал картины моему деду или кому-то другому, а тот уже отдал мазню мужу Белки.

— Жениха звали Алексей Николаевич, точно так же, как и твоего деда. Странное совпадение, — скривился Ваня.

— Круто! Ты Иван, следовательно, должен быть наказан за избиение своей супруги Нинки, — заявила я.

— У меня нет жены! — удивился собеседник. — И я не распускаю рук. Никогда не ударю женщину.

— Ну как же! — заерничала я. — Ты же Ваня! А в деревне Караваевка, она тут рядом, живет Иван, который лупит Нинку.

— Идиотизм! — рассердился гость. — Сколько вокруг Иванов!

— Алексеев Николаевичей не меньше, — парировала я. — Кристина сообщила дочери фамилию своего спасителя?

— Нет, — покачал головой Ваня, — никогда ее не упоминала, не хотела, чтобы Таня искала биологического отца.

Я потянулась.

— Спасибо за интересный рассказ, люблю семейные саги, но лучше бы мне выспаться. Ни малейшего отношения ваш фамильный подлец не имеет к моему замечательному дедушке, который обожал Белку.

— У твоей бабушки есть жемчужная нить? — вдруг спросил Ваня. — Белые и черные камушки, между ними золотые пластинки с выгравированным и покрытым ярко-голубой эмалью вензелем «u»?

— Предположим, — осторожно ответила я.

— Да точно есть! — вздохнул Иван. — Изабелла Константиновна в ней по телевизору красовалась. Она эту вещь от мужа получила, он ей приволок, небось врал, что купил задорого!

— Вот и нет! — возразила я. — Нить взаправду досталась бабуле от супруга, но это семейная реликвия. Мать Алексея звали Ириной, жемчуг ей подарил отец в день свадьбы. Отсюда и вензель на пластинках.

Ваня вынул из кармана тоненькую книжечку, которую я сначала приняла за паспорт. Но парень открыл обложку, и стало понятно: внутри лежат несколько фотографий.

Иван протянул мне один снимок:

— Смотри.

Я постаралась сохранить спокойствие. На явно сделанной в студии карточке была молодая девушка, которая легко сошла бы за уроженку Иванова, Рязани, Тулы или других исконно российских городов: светлые волосы, голубые глаза, чуть вздернутый нос.

— Это Кристина Петровна, — сказал Ваня, — в тот день, когда она решила запечатлеть на память украшения. Посмотри внимательно, что висит у Кристи на шее.

Я сделала глотательное движение и увидела жемчужные бусы с золотыми вставками.

Но парень не замолкал.

— Буква «u» не начало имени Ирина, это из латинского алфавита. Пишется «u», в немецком читается как…

— У, — пробормотала я, — не Ирина, а Уна.

— Точно, — выдохнул Ваня. — Кстати, как звали мать Алексея Николаевича, неизвестно. Его младенцем подбросили на порог монастырского приюта, где Варбакас воспитывался до десяти лет. Потом он попал в детдом, получил профессию портного, устроился на работу и очень рано женился.

— А ты откуда знаешь? — подскочила я. — Белка говорит, что дед до того, как встретил ее, никогда не регистрировал брак. Считал себя слишком молодым для семейных отношений, а потом началась война.

Ваня покачал головой.

— Алексею Николаевичу мог бы позавидовать барон Мюнхгаузен. Хотя нет, неправильно. Мюнхгаузен лгал из любви к искусству, а Алексей получал от вранья выгоду. В тысяча девятьсот двадцать пятом году, в возрасте восемнадцати лет, он оформил брак с некоей Эстер Варбакас, хозяйкой швейного ателье. Что у тебя по истории?

— Ну, пятерка, — неохотно ответила я.