Исчадие рая - Марина Юденич

«Саша!

Пишу и чувствую, что передо мной стена. Что случилось? Тебя подменили? Или околдовали? Как же можно забыть те двадцать с лишним лет, которые мы были вместе. Как нам было хорошо. Вспомни. Вспомни, как купили велосипеды, как получили квартиру. Как ты радовался, когда стал зарабатывать много денег и мог меня снабжать ими. Или как ты купил мне фр. лак для ногтей и фр. духи. Все это было. И это нельзя забыть.

Ты очень изменился за последний год. Я винила в этом твою работу, обстановку в стране. А причины, наверное, были другие. Ты нас обманывал…»

Дочитать до конца у Лены не хватило сил. Ее душила ярость и злость на мать, которой даже в такие минуты в голову приходят только «фр. лак, фр. духи» и то, как отец начал снабжать ее деньгами. «Проклятая, скаредная жаба! – про себя бесилась Лена. – Неужели не ясно, что напоминанием о деньгах и прошлом благополучии она еще больше оттолкнет и напугает его! Он л‹е трус и больше всего боится именно этого – воспоминаний о том, как все хорошо начиналось и как, по его милости, все оборачивается теперь». Произнеся мысленно эту яростную тираду, Лена едва не упала, споткнувшись на ступенях, потому что сформулировала в запале мысль, истинный смысл которой до конца осознала не сразу. Он был ужасен. Впервые в своей жизни она позволила себе в таких выражениях подумать об отце, но главное и самое ужасное заключалось в том, что это и было абсолютной истиной в конечной инстанции.

Открытие это настолько опустошило Лену, лишив ее последних сил, что отступила даже бессонница. Она едва добрела до постели и, уже проваливаясь в глубокое тяжелое забытье, все же успела подумать: «Нет, оставлять все это им нельзя. Теперь я понимаю все, значит, я и должна действовать. Только я».

Она уже не видела, как темно-синие поносы света, неслышно струясь, вползли в комнату сквозь неплотно задернутые занавески – наступил рассвет, предвестник нового дня. Она не знала, что этой ночью закончилось ее пусть тоскливое и горькое, особенно в последние дни, исполненные тяжких страданий, но внешне спокойное существование. Наступал период событий жутких и необъяснимых. Тот, кто планировал и организовывал их кровавое исполнение, словно нарочно медлил, дожидаясь исхода именно этой ночи, чтобы уж потом, ни с чем не считаясь и не давая несчастным, оказавшимся в стремительном водовороте его дьявольских замыслов, и малейшей передышки, вершить свою страшную тризну.

Часть вторая

Совсем молодая, можно даже сказать юная, женщина сидела на открытой палубе корабля-ресторана «Викинг», ставшего на вечный якорь у гранитного парапета Бережковской набережной Москвы-реки. Время было послеобеденное, и народу в ресторане не было вообще, по крайней мере, на палубе она пребывала в гордом одиночестве, что вполне соответствовало ее настроению и планам на ближайшие час-полтора. Это время она предполагала посвятить обеду и размышлениям. День был солнечным, но не жарким, к тому же от воды тянуло бодрящей прохладой, настроение у юной женщины было приподнятым, она чувствовала себя готовой к любым, самым решительным действиям и почти уверена была, что во всех делах ее ожидает успех, а в итоге – блестящая победа. Такой настрой души был редкостью, ибо обычно она склонна была все ставить под сомнение, долго колебаться, принимая решение, и даже, решившись на что-то, не вдруг находила в себе силы исполнить задуманное. Впрочем, и теперь, пребывая в самом решительном расположении духа, она все же намеревалась тщательно обдумать свои дальнейшие действия, но прежде – пообедать. Нечастый ее спутник – внезапно разыгравшийся аппетит – также свидетельствовал о том, что долгий период вялой сонной апатии, в котором пребывала она довольно длительное время, изредка пытаясь разорвать вязкую пелену отдельными решительными поступками, закончился. Она хотела есть и действовать. Даже не взглянув в меню, она заказана прославивший ресторан на всю Москву венгерский гуляш с поджаренным в чесночном соусе черным хлебом, какие-то легкие закуски и бутылку «Шато-лафит Ротшильд» 1995 года. Вино было очень дорогим, но, мгновенно оценив наметанным глазом, чего стоит одинокая посетительница, официант не стал ничего уточнять, поспешно бросившись выполнять заказ. Уже через несколько минут он появился с бутылкой вина, хлебницей и блюдечком с шариками сливочного масла разных сортов. Плеснув ароматную рубиновую жидкость в бокал, он почтительно дождался, пока женщина не спеша попробует вино, держа при этом бутылку перед ее глазами, и, удостоившись благосклонного кивка, бережно наполнил бокал. Он бесшумно удалился, а женщина с нескрываемым удовольствием сделала большой глоток из бокала и тут же с аппетитом разломила пополам хрустящую булочку с тмином, щедро намазала ее душистым зеленым маслом и с наслаждением принялась за бутерброд, отвлекаясь лишь для того, чтобы сделать еще один глоток вина.

Одновременно она размышляла. В принципе период апатии не был так уж бесполезен в достижении главной цели всей ее жизни, которую она некоторое время назад окончательно для себя определила. Да, она практически ничего не сделала за этот период, упустив массу возможностей, а главное, драгоценное время, которое уходило, теперь – особенно стремительно. Зато она разработала план, вернее, сразу несколько хитро сплетенных меж собой планов, связанных, в итоге, в единый, прочный узел, разрубить который не сможет никто, а развязать в нужный момент сумеет лишь она, легко потянув за тайную, ей одной известную нить. Планы были разработаны в мельчайших подробностях и деталях, для чего ею собрано было огромное количество информации. Да что там – собрано! Проанализировано, обработано, поставлено на службу ее задачам. К тому же кое-какие шаги она все же предприняла, причем настолько самостоятельные, никак не связанные друг с другом и направленные в совершенно разные стороны, так что никому никогда и не придет в голову, что это все шаги одного человека и ведут они этого человека к достижению одной-единственной цели. Это было не так уж мало, и, допивая первый бокал отменного вина, она решила, что скорее имеет основания быть довольной собой, нежели ругать себя за временное бездействие. Однако теперь промедление было воистину подобно смерти, иначе все самые хитрые и изощренные ее планы окажутся никому не нужными фантазиями сумасшедшей девицы. Стоп! Кто сказал сумасшедшей? Откуда взялось это мерзкое слово? Чушь какая! Юное лицо досадливо поморщилось. Но в это самое время на палубе появился официант с подносом, на котором благоухала глиняная, стилизованная под фольклор миска, до краев наполненная густой ярко-красной жидкостью. Рядом дышали горячим чесночным духом только что поджаренные черные хлебцы. Незнакомка сразу же отвлеклась от тревожных мыслей, едва не омрачивших приподнятое, радостное состояние ее души. Уже через несколько секунд она самозабвенно поглощала ароматное, обжигающее варево.

Иногда он наведывался к ней утром, как правило, неожиданно, без звонка. В этом не было никакого тайного смысла или желания проверить ее, а тем более застичь врасплох. Ревность была ему абсолютно неведома, что же касается проверок на лояльность, то им постоянно и в самых неожиданных формах подвергался всякий человек, после того как число его общения с ним превышало цифру десять. Иногда персона попадала в разработку его личной спецслужбы еще раньше, иногда ею не занимались вовсе. Все зависело от конкретной ситуации, целей и обстоятельств знакомства. Его женщин начинали разрабатывать, как правило, сразу же после того, как он удостаивал их своим вниманием, но поверхностно, в самых общих чертах. Если лее он полагал, что отношения с новой дамой могут выйти за рамки одной-двух ночей, то сам отдавал распоряжение обратить на нее более пристальное внимание. Лика в этом плане была объектом номер один – с ней он периодически встречался уже около года, можно сказать, что ей удалось доселе небывалое: последние месяца три он называл ее «своей девушкой». Предшествовала этому покупка небольшой квартирки в «цековском» доме на Патриарших прудах и превращение ее, посредством умопомрачительного ремонта, в роскошное логово роскошной кошки, а вернее – пантеры. Недаром она так восторженно любила серию украшений от «Картье» – драгоценных пантерок самых различных видов и размеров. Собственно, обожала она именно грациозных зверюшек, а то симпатичное обстоятельство, что выполнены они из золота или платины и щедро усыпаны великолепными камнями, радовало ее в меньшей степени. Материальная ценность подарка, его роскошь и эксклюзив доставляли большее удовольствие самому Рокотову, нежели его подруге. Следующий после квартиры крупный презент был избран им, сообразно с: собственным вкусом и представлением о достойных внимания вещах, – очень редкая спортивная модель классического британского «ягуара», истинная цена которой известна была лишь немногим посвященным. Потом было еще очень много всякой всячины в виде подарков, поездок, устройства на работу, знакомства накоротке с людьми, от которых зависело ее профессиональное будущее, и прочая, прочая, прочая… Но к появившейся у него последнее время манере заезжать к ней прямо с утра, по дороге на работу, это отношения не имело. А быть может, напротив, имело, и самое непосредственное. Потому что по прошествии некоторого, очень длительного, по его меркам, времени их знакомства Дмитрий Рокотов не испытывал привычного раздражения, вызванного пресыщением и привыканием, как это всегда происходило с другими женщинами. Более того, теперь ему хотелось видеть ее все чаще, и к частым вечерним встречам добавились внеплановые утренние визиты. В такое время она, как правило, еще спала и во сне была как-то особенно, по-детски мила и беззащитна. Она не удивлялась и не пугалась, когда он, бесшумно открыв дверь своим ключом, присаживался на край ее постели, не снимая пальто или плаща, чтобы не разбудить ее лишним шумом до этого самого момента. Она смешно хлопала длинными ресницами, терла глаза маленькими кулачками, а поняв, что это не сон, тихо и радостно улыбалась и тянулась к нему, выскальзывая из-под одеяла, теплая, источающая аромат нежной кожи, с которым смешивался медовый запах ее волос, тяжелых, спутанных во сне прядей, отливающих темной старинной медью. Начатый таким образом рабочий день, как правило, был скомкан и уже несколько раз, собственно, и не начинался вовсе: приехав утром, Дима оставался у нее до глубокой ночи, не испытывая ни малейшего желания отлучаться, пусть и вместе с ней, чтобы где-нибудь пообедать, и вполне довольствуясь ее, не всегда успешными, кулинарными опытами.