Чернобыльская молитва - Светлана Алексиевич

А через год нас всех эвакуировали, деревню закопали. Мой папа - шофер, он ездил туда и рассказывал. Сначала вырывают большую яму... На пять метров... Подъезжают пожарники... Из брандспойтов моют дом с конька до фундамента, чтобы не поднять радиоактивную пыль. Окна, крышу, порог... Все моют... А потом кран стягивает дом с места и ставит в яму... Валяются куклы, книжки, банки... Экскаватор подгребает... Все засыпают песком, глиной, утрамбовывают. Вместо деревни - ровное поле. У нас засеяли его житом. Там лежит наш дом. И школа и сельсовет... Там мой гербарий и два альбома с марками, я мечтала их забрать. Был у меня велосипед..."

"Мне - двенадцать лет, я - инвалид. В нашем доме почтальон приносит пенсию мне и дедушке. Девочки в классе, когда узнали, что у меня рак крови, боятся со мной сидеть... Дотронуться...

Врачи сказали: я заболела, потому что мой папа работал в Чернобыле. А я после этого родилась.

Я люблю папу..."

"Солдаты мыли деревья, дома, крыши... Мыли колхозных коров... Я думала: "Бедные звери в лесу!" Их никто не моет. Они все умрут. И лес никто не моет. Он тоже умрет".

Учительница сказала: "Нарисуйте радиацию". Я нарисовал, как идет желтый дождь... И течет красная река..."

"За папой пришли ночью. Я не слышал, как он собирался. Я спал. Утром увидел, как мама плачет: "Наш папа - в Чернобыле".

Ждали папу, как с войны...

Он вернулся и снова стал ходить на завод. Ничего не рассказывал. А в школе я всем хвастался, что мой папа приехал из Чернобыля, он - ликвидатор, а ликвидаторы - это те, кто помогал ликвидировать аварию. Герои! Мальчишки мне завидовали.

Через год папа заболел...

Мы ходили по больничному скверу... Это было после второй операции... И он первый раз заговорил о Чернобыле...

Работали они недалеко от реактора. Тихо-мирно, вспоминал, красиво. А в это время что-то происходит. Сады цветут. А для кого? Люди из деревень ушли. Ехали через город Припять: на балконе висит белье, горшки с цветами. Стоит под кустом велосипед с брезентовой сумкой почтальона, набитый газетами и письмами. И на ней птичье гнездо. Как в кино, я видел...

Они "чистили" то, что надо было бросить. Снимали грунт, загрязненный цезием и стронцием. Мыли крыши. Назавтра - все снова "щелкало".

"На прощание нам пожали руки и вручили справки с благодарностью за самоотверженность"... Отец вспоминал и вспоминал. В последний раз, когда вернулся из больницы: "Если останусь жив, никакой химии, никакой физики. Уйду с завода... Только в пастухи..."

Мы с мамой остались вдвоем. Я не пойду в технический институт, как мечтает моя мама. В тот, где папа учился..."

"У меня есть маленький брат. Он любит играть в "Чернобыль". Строит бомбоубежище, засыпает песком реактор...

Его еще не было, когда это случилось".

"По ночам я летаю... Летаю среди яркого света... Это не реальность, и не потустороннее. Это и то, и другое, и третье. Во сне я знаю, что могу войти внутрь этого мира, побыть в нем... Или остаться? Мой язык неповоротлив, дыхание неправильное, но мне не надо там ни с кем разговаривать. Что-то похожее со мной случалось в детстве. Меня распирает желание слиться, но я никого не вижу... Только свет... Ощущение такое, что я могу его потрогать... Какой я - огромный! Я со всеми, но уже в стороне, отдельно, один. В детстве я видел некоторые цветные изображения так, как вижу сейчас. В этом сне...

Он не раз возвращался ко мне, наступает момент, когда я ни о чем другом уже не могу думать. Только об этом сне. Вдруг откроется окно... Неожиданный порыв ветра. Что это? Откуда? Куда? Между мной и кем-то устанавливается связь... Общение... Но как мне мешают эти серые, больничные стены... Как я слаб еще... Свет я закрываю головой, потому что он мешает видеть... Я тянулся, тянулся... Попробовал увидеть... Стал смотреть выше...

И пришла мама. Вчера она повесила в палате икону. Что-то шепчет там в углу, становится на колени. Они все молчат: профессор, врачи, медсестры. Думают, что я не подозреваю... Не догадываюсь, что скоро умру... Они не знают, что по ночам я учусь летать...

Кто сказал, что летать легко?

Когда-то я писал стихи... Я влюбился в девочку... В пятом классе... В седьмом я открыл что есть смерть...

Вычитал у Гарсия Лорки: "темный корень крика". Начал учиться летать... Мне не нравится эта игра, но что делать?

У меня был друг. Его звали Андрей. Ему сделали две операции и отправили домой. Через полгода ждала третья операция... Он повесился на своем ремешке... В пустом классе, когда все сорвались на урок физкультуры. Врачи запретили ему бегать, прыгать...

Юля, Катя, Вадим, Оксана, Олег... Теперь - Андрей... "Мы умрем, и станем наукой", - говорил Андрей. "Мы умрем и нас забудут", - так думала Катя. "Когда я умру, не хороните меня на кладбище, я боюсь кладбища, там только мертвые и вороны. А похороните в поле..." - просила Оксана. "Мы умрем..." - плакала Юля. Для меня теперь небо живое, когда я на него смотрю... Они там..."

Одинокий человеческий голос

"Я недавно была такая счастливая. Почему? Забыла... Все это осталось в какой-то другой жизни... Я не понимаю... Не знаю, как снова смогла жить. Захотела жить. Вот - смеюсь, разговариваю. Я так тосковала... Я была как парализованная. Хотелось с кем-нибудь говорить, но с кем-нибудь не из людей. Зайду в церковь, там тихо-тихо, как в горах бывает. Тихо-тихо. Там можно забыть свою жизнь. А утром проснусь... Ищу рукой... Где он? Его подушка, его запах... Маленькая незнакомая птичка бегает по подоконнику с маленьким колокольчиком и будит, никогда раньше такого звука, такого голоса не слышала. Где он? Я не все могу передать, не все проговаривается. Не понимаю, как я осталась жить. Вечером дочка подойдет: "Мам, я уроки уже выучила". Тут я вспомню, что у меня есть дети. А где же он? "Мам, а у меня пуговичка оторвалась. Пришей". Как мне уйти за ним? Встретиться. Закрою глаза и думаю о нем, пока не усну. Во сне он приходит, но только мельком, быстро. Сразу исчезает. Я даже слышу его шаги... Вот куда он исчезает? Где? А ему так не хотелось умирать. Смотрит в окно и смотрит. На небо... Я ему одну подушку подложу, вторую, третью... Чтобы было высоко. Он умирал долго... Целый год... Мы не могли расстаться... (Долго молчит.)

Нет-нет, не бойтесь, я разучилась плакать. Хочу говорить... Я не могу, как другие, сказать себе, что я ничего не помню. Как говорит это себе моя подруга. Наши мужья умерли в один год, они вместе были в Чернобыле. Она уже замуж собирается. Нет-нет, я не осуждаю. Это - жизнь... Надо выжить... У нее дети... Но меня не оставляет странная мысль, мучает, она, как не моя, как будто я ее где-то прочла: я видела то, что другие еще не видели. Что-то страшное открылось нам раньше других...

...Он уехал в Чернобыль в мой день рождения. Гости еще сидели за столом, перед ними извинился. Поцеловал. А машина уже ждала под окном. Девятнадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Мой день рождения... Он монтажник, ездил по всему Советскому Союзу, а я его ждала. Так повелось годами. Мы жили, как живут влюбленные - прощались и встречались. И тогда... Страх овладел только нашими мамами, его мамой и моей, а у нас с ним страха не было. Теперь думаю: почему? Мы же знали, куда он едет? Ну, взять бы у соседского мальчика учебник физики за десятый класс и хотя бы его пролистать. Он там без шапки ходил. У других его ребят через год все волосы осыпались, а у него наоборот шевелюра погуще стала. Никого из них уже нет. Его бригада, семь человек, все умерли. Молодые... Один за одним... Первый умер через три года... Ну, думали: случайность. Судьба. За ним второй, третий, четвертый... Теперь каждый стал ждать, когда он... Вот как они жили! Мой муж умер последним... Монтажники-верхолазы... Они отключали свет в выселенных деревнях, лазили по столбам... По мертвым домам, улицам... Все время на высоте, наверху... Рост у него под два метра, вес - девяносто килограммов, - кто мог его такого убить? Страха у нас долго не было... (Неожиданно улыбается.)

Ах, какая я была счастливая! Вернулся... В доме - праздник, всегда, когда он возвращался, был праздник. Ночная сорочка у меня есть длинная-длинная, красивая-красивая, я ее надевала. Любила дорогое белье, оно все у меня хорошее, но эта сорочка особенная. Праздничная. Для первого нашего дня... Ночи... Я все его тело знала, назубок, я все целовала. Мне, бывало, даже приснится сон, что я какая-то часть его тела, - так мы неразделимы. Без него очень скучала, мне физически без него было больно. Когда мы с ним расставались, я на какое-то время теряла ориентир, - где я, на какой улице, какой час... Он приехал сразу с лимфоузлами на шее, я их губами услышала, они небольшие, но я спросила: "Покажешься врачу?" Успокоил: "Пройдет". - "Как там, в Чернобыле?" - "Обычная работа". Ни бравады, ни паники. Одно выпытала: "Там так же, как и здесь". В столовой, где их кормили, на первом этаже обслуживали рядовых - лапша, консервы, а на втором у начальства, военных генералов фрукты, красное вино, минеральная вода. Чистые скатерти. У каждого - дозиметр. А им на всю бригаду ни одного не дали.

Ах, какая я была счастливая! Мы еще ездили с ним к морю, я запомнила, что моря так много, как и неба, оно было везде. Подруга с мужем тоже ездила, она вспоминает: "Море грязное. Все боялись холерой заразиться". Что-то такое газеты писали... Я помню иначе... В ярком цвете... Я помню, что море было везде, как и небо. Синее-синее. И он рядом. Я родилась для любви... В школе девочки мечтали: кто поступить в институт, кто уехать на комсомольскую стройку, а я хотела выйти замуж. Любить, сильно-сильно, как Наташа Ростова. Только любить. Но никому в этом не могла признаться, потому что в то время, вы должны помнить, велено было мечтать только о комсомольской стройке. Нам это внушали. Рвались в Сибирь, в непроходимую тайгу, пели, помните: "за туманом и за запахом тайги". В институт в первый год не попала, не добрала баллов, пошла работать на телефонную станцию. Там мы с ним познакомились... И я сама его на себе женила, я его попросила: "Женись на мне. Я тебя так люблю!" Влюбилась по уши. Такой красивый парень... Я на небесах летала. Я сама его попросила: "Женись на мне". (Улыбается.)