Лунный бархат - Максим Далин

Эмма и Клара уселись на диване в обнимку, приготовившись слушать. Они выглядели дивным контрастом – Клара, худенькая, гибкая и изящная, с копной кудрей цвета сеттера и неизменным браслетом из опалов в мельхиоровой проволоке, в черно-багровом вечернем платье, и Эмма, высокая брюнетка с короткими блестящими волосами, с прекрасной грудью, обтянутой зеленым джемпером, в джинсах, с амулетом из палочек и керамических бусин на длинном ремешке. Эмма была просто восхитительна, но Клара…

Энди присел на широкий подлокотник и растянулся по спинке дивана всем телом, положив голову на вытянутую руку, почти совсем близко к Лешке. Лешка кивнул ему и тронул струны.

– Не пройти мне ответомТам, где пули – вопрос,Где каждый взгляд – миллиметр,Время – пять папирос…

Никогда раньше гитара и голос не звучали так гармонично и так чудесно. Полутемное пространство сомкнулось вокруг, стало теплым, зазвучало мягким стонущим звоном; лица вампиров, освещенные маленькой лампой, обрели человеческую одухотворенность, тоже казались теплыми, почти живыми. Глаза девушек мерцали в полумраке темными агатами.

– Этот город разбился,Но не стал крестом.Павший город напилсяЖизни перед постом.Тут контуженые звездыНовый жгут Вифлеем…

Энди порывисто вздохнул. Эмма грустно улыбнулась. Клара обхватила рукой в браслете ее шею с задумчивым, почти болезненным выражением.

– Мертвый город с пустыми глазами – со мной.Я стрелял холостыми. Я вчера был живой, –

закончил Лешка.

– Здорово, – шепнул Энди.

– Темная ночь…только пули свистят по степи.Только ветер гудит в проводах,Тускло звезды мерцают… –

вдруг пропела Эмма глубоким, темным, очень низким контральто. Лешка тут же ответил низким гитарным аккордом и тихо, в тон, продолжил:

– В темную ночьТы, любимая, знаю, не спишь…

Этот дуэт в полумраке казался каким-то мистическим действом – даже мороз стекал по коже от ощущения смеси прелести и жути. От голоса Эммы кружилась голова, он обволакивал, как туман, как мрак – и тем более странной казалась эта гармония, общность обычного и демонского.

– Эту песню пел, кажется, Бернес, – сказал Эмма, когда смолк последний аккорд. – Она была очень в моде в тот год, когда я умерла.

– А ты, оказывается, старше меня, – сказал Энди. – Вот не думал…

– Я еще девочка, – усмехнулась Эмма. – Просто ты уж совсем котенок, малыш.

– Ну… шестьдесят шестой, все-таки…

– Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! – язвительно заметила Клара.

– Оставь, Клархен, Сталин тогда уже умер… Я ошиблась, Энди. Я умерла в семьдесят третьем.

– А я думал – сразу после войны…

– Нет, что ты… я еще молоденькая.

– А я по-вашему, вообще грудная, что ли?! – хмыкнула Клара. – Я-то девяносто восьмого!

– Не повод для обиды, – сказал Лешка, наконец обретя дар речи. – Молодость женщину не портит.

И вдруг, закашлявшись, замолчал. Холодная сладкая волна окатила его с головой. Лешка глотнул воздуха, как после удара под дых, и оглянулся.

Вампир с белыми лохматыми волосами, в драной футболке с напечатанным на ней черепом в короне, в джинсах с заплатами и стоптанных башмаках стоял за его спиной, положив руки, сомнительно украшенные огромными стальными перстнями, на спинку дивана. Его физиономия с зелеными глазами в прищур и хамской ухмылкой вызывала симпатию и неприязнь одновременно.

– Предупреждать надо, – буркнул Лешка. – Входишь, как Потрошитель.

– Предупреждаю! – ухмыльнулся вампир еще шире.

– Добрый вечер, Артур, – сказала Эмма с прочувствованным уважением.

– Здравствуйте, – кивнул Энди, и кивок выглядел, как поклон. Клара молча поклонилась по-настоящему.

– Послушать пришел? Или попеть? – спросил Лешка. – Ну спой тогда что-нибудь типа «Мы с то бою повстречались». Ты петь-то умеешь? Ну, да это и неважно.

– Охренеть, – сказал Артур и плюхнулся на диван. – Я гляжу, вы тут недурно развлекаетесь – один поет куплеты и порет чушь в паузах, а прочие внимают, развесив ушки.

– Это не куплеты, ясно? – рявкнул Лешка. – Между прочим, тебя сюда не звали. И мнения твоего не спрашивают. Понял?!

Артур откинулся на спину дивана и расхохотался. У девушек сделались испуганные лица, Энди стукнул Лешку кулаком между лопаток, но это совершенно не изменило его настроения.

– Смех без причины – признак дурачины, – заявил он, глядя на Артура в упор.

– Ох ты, е-мое! – Артур, ухмыляясь, оглядел Лешку с головы до ног тем взглядом, от которого человек обращается в нуль. – А все мы страшные такие, что боимся даже в зеркало смотреть! Красная Шапочка, да я ж тебя съем!

– Напугал ежа голой… простите, дамы.

Артур снова хохотнул и встал.

– Злые вы, уйду я от вас, – сообщил он, прихватил со стола открытую бутылку и растворился в темноте.

– Ты чего, обалдел?! – тут же взвилась Клара с такой явной злобой, что Лешка опешил.

– А что этот хам трамвайный себе позволяет? – спросил он растерянно.

– Слушай, смертный, – прошипела Клара, придвинув к Лешке исказившееся лицо, – это ты – хам трамвайный, а он – Вечный Князь, понятно? Чистая сила, блин! И он пришел посидеть, а ты на него на ехал, придурок!

– Успокойся, Клархен, – сказала Эмма примирительно. – Леша просто не знал.

– Просто на нашу Клашу не обратили внимания, – насмешливо сказал Энди. – Не обращай внимания и ты, Леш.

– А ты бы вообще помолчал, гаденыш! – огрызнулась Клара, вскочила и выскочила из холла. Эмма быстро вышла за ней.

Лешка пнул диван кулаком.

– Урод несчастный! Принесло на мою голову!

– Ну не заводись. Просто Вечный Князь, понимаешь? Чистая сила, это дорогого стоит.

– Сила!

– Сила… – протянул Энди мечтательно. – Помнишь, как у Жоффруа.

– Ну да. Скажи еще – как у Дрейка.

– Ну… Дрейк, что ж. Если бы Дрейк…

– Надо было его пристрелить все-таки. Сила. Сила, бля!

– Да что он тебе дался?

– Он тебе дался. А этот Артур ей дался! Панк замызганный. Пошли отсюда!

Энди улыбнулся и пожал плечами. Легко встал.

– Пошли, погуляем. А с Кларой еще увидишься. Ничего страшного.

Я проснулся оттого, что Мартын тряс меня за плечо.

Голова просто разламывалась на части; кости ломило – я заснул на подоконнике, полусидя, полулежа, в дико неудобной позе. В комнате горел желтый электрический свет, который резал глаза. За окном шел снег.

Обманная весна закончилась. Зима начиналась по второму кругу – от тоски сперло дыхание. Как когда-то в детстве, появилось ощущение, что настоящая весна уже никогда не наступит – просто снег будет таять, превращаться в мерзкую слякоть и снова сыпаться с неба клочьями драного савана – без конца.

– Ты стонал, – сказал Мартын. – И выглядишь херово. Просто очень херово. Может, правда, к врачу сходишь?

– У тебя кофе есть? – спросил я. – Выпью, если угостишь, и пойду.

– К врачу?

– Да нет. По делу.

Мартын посмотрел укоризненно. Он меня жалел. Он вообще жалостливое существо, хоть с виду и незаметно. А человеку с такой нежной душой просто больно видеть, как старый боевой товарищ сходит с ума.

– Кофе есть, – сказал Мартын. – Ты бы отложил дела-то.

На душе было паскудно.

Потом я пил дрянной растворимый кофе из огромной бадейки, а Мартын хлебал из такой же бадейки жутко сладкий чай и пожирал бутерброд. Тонечка крутилась то там, то сям, мелькала с разными дамскими вещичками, на ходу расчесывала кудряшки, на ходу жевала печенье и болтала всякий вздор – она собиралась на работу. Мартын тоже собирался, и я был ужасно рад, что мы сейчас расстанемся и больше ни о чем не надо говорить.

– Ты все-таки звони, если что, – сказал Мартын на прощанье.

– Спасибо, Мартынушка. Я буду иметь в виду.

Мир состоял из бурых дорог, серого неба, белого снега и черных деревьев. Пахло снегом. Просто удивительно, что я не замечал раньше – снег имеет запах, резкий, тревожный… Запах холода и угрозы.

Я купил газету «Реклама-Шанс». У метро мне всучили еще «Асток-пресс» – и я взял, потому что там тоже могло оказаться то, что надо. В метро я спускался, как Орфей – в преисподнюю, со странным ощущением, что где-то тут, рядом, проходит граница нормальности, и я вот-вот перешагну ее.

Ничего не произошло.

Впрочем, большого облегчения я не почувствовал. Впереди был день для принятия мер по спасению самого себя от ночи – потому что повторения ночных глюков я боялся, как смертной казни.

Дома я зарядил пистолет. Не было большой уверенности, что он понадобится – с тоской с помощью пуль не справиться – но вооруженный, я странным образом чувствовал себя лучше.