Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89» - Ярмолинец Вадим

– В чем?

– Сходняк снова разбомбили.

– Кто?

– Кто? Конь в пальто! Менты с дружиниками. Только на этот раз их там была целая армия. Ловили людей, сажали в автобус и везли в ментовку. Я свои пласты просто бросил, иначе бы не смылся. Пять отличных дисков, блядь, пропало. А твои, между прочим, у меня дома остались. Ты что, знал?

– Что знал?

– Что бомбить будут!

– Откуда я мог это знать?

– А хрен его знает. Может у вас там что-то говорили, а?

– Миша...

– Что, Миша?

– Миша, блин, говорят все время, потому что хотят этот сходняк в какое-то кафе загнать, но только я никак не мог знать, что в это воскресенье они его снова бомбить будут. И потом, чувак, я про этот сходняк сейчас даже думать не могу.

– Почему?

– Потому что у меня такая ситуация на работе, что не сегодня-завтра я ее потеряю.

– Ну, смотри, – сказал Миша, и я впервые ощутил возникшую между нами отчужденность, причиной которой было недоверие. Главное, что у моего старого товарища были основания для этого недоверия. Я должен – должен был сказать ему, что сходняк могут бомбить. Но я просто забыл об этом.

Глава 28

В понедельник я пришел в редакцию как никогда рано. Без четверти девять. Найдя на столе у ответственного свой горе-репортаж, вычеркнул свою фамилию и написал сверху псевдоним – Максим ЛИПА. Потом взял чистый лист бумаги и написал “Прошу уволить по собственному желанию”. Поставил число. Подписался.

В кабинете, открыв стол, стал перебирать папки с публикациями, блокноты. Хотел ли я сохранить это? Нет. Все это больше не имело никакого отношения ко мне. Около десяти в кабинет вошла Римма.

– Ты здесь? Срочно в райком. Там важное совещание.

– Я увольняюсь.

– Уволишься завтра. Кроме тебя ехать некому. Там какой-то аврал. Босс с Колей в Киеве, все на заданиях. Давай по-быстрому.

– А в связи с чем аврал?

– Что-то с дисками какими-то, не знаю.

Это слово на меня подействовало просто магически. Я сунул заявление в ящик стола и поднялся.

“Всех пидарасов к ногтю!”

Эта фраза, сказанная со злобной решительностью, прекрасно передала если не содержание, то смысл разговора, проиcходившего в кабинете, дверь в который я только что открыл.

– Входи, давай. Садись!

Кузнецов кивнул на свободный стул. По бокам от меня сидели два инструктора, наводившие недавно порядок в портклубе. Деловые, зло глядящие на меня, как на врага.

– Значит так, – сказал Кузнецов. – Сообщишь прямо в следующий номер об открытии клуба коллекционеров грампластинок в кафе “Ретро”. С Гончаровым уже все оговорено. Первое заседание в следующее воскресенье в 12 часов дня. Сходняка больше не будет.

– А вы уверены, что они читают эту газету?

– Если они ее не читают, то пусть они пеняют на себя. Это понятно?

– Не совсем.

– Тех, кто не придет своим ходом, загоним.

– Не знаешь – научим, не хочешь – заставим, – вставил инструктор справа. У него была широкая крестьянская шайба и модная соломенная челка, точно как у Дитера Болена.

Дверь открылась, и секретарша сообщила:

– Привезли.

Все встали и пошли в конференц-зал. На столе лежали груды дисков. Это было то самое товарное изобилие, к которому мы все так стремились. Апофеоз дефицита, переставшего им быть. У окна стояли два паренька-дружинника, доставившие этот товар, как я понял, из отделения милиции. Вероятно, они тоже участвовали в облаве. Кузнецов, небрежно держа левую руку в кармане брюк, с гримасой презрения стал брать диски правой, рассматривал их и с деланным пренебрежением бросал на стол.

– Так что делать с этим будем? – спросил Дитер Болен, заглядывая начальнику в глаза и крутя в руках диск “Модерн токинг” со своим двойником на обложке. На его месте я бы так нахально не демонстрировал источник своих представлений о мужской красоте.

– Разберемся, – небрежно процедил сквозь зубы Кузнецов. – Сейчас из ОМК подойдут, будем решать.

– А вы знаете, кому какие диски принадлежат? – спросил я. – Кому что возвращать? Какие-то акты составлены?

– Ты, главное, не волнуйся, – ответил секретарь. – Я же сказал, разберемся.

Это было для них главным – чтобы народ не волновался. И для этого они должны были сохранять за собой право разбираться во всем без чужой помощи. А волнения могли быть свидетельством того, что они ни в чем никогда не разбирались, не разбираются и никогда не разберутся.

Между тем, Дитер Болен Второй что-то негромко бубнил Кузнецову, кивая при этом на дружинников. Те стояли у другого конца стола, перебирая диски и поглядывая на начальника, пока тот, наконец, не бросил негромко:

– Только так – пару штук, мародерством не заниматься, понятно?

Болен Второй тут же послал дружинникам сигнал и те, приняв его, оживились и выразили благодарность:

– Та мы, чисто по паре штук... В общаге послушать... Вернем мы их, потом...

– Ага, только не забудьте, – ответил Кузнецов, не скрывая скептического отношения к их словам.

Дружинники стали засовывать приглянувшиеся им диски в одну из отобранных сумок. Я видел, как один из них взял черный двойной альбом Black Sabbath “We Sold our Soul to Rock-n-Roll”, который, согласно комсомольскому музыкальному талмуду, был квинтэссенцией культа насилия, мистицизма и средневекового мракобесия. Получили ли дружинники прививку от этой заразы? Или могли, непривитые, скончаться в страшных корчах под завывания Оззи Осборна?

– Вы уверены, что они их вернут? – спросил я.

– Тебя это беспокоит?

– Меня беспокоит, где проходит черта между законом и грабежом.

Последнее слово мне далось с усилием.

– Грабежом?! Ты выбирай выражения, ладно?! – Кузнецов, наконец, заметил мою реакцию, и его ответная была обычной для него – агрессивной. – Не забывай, где находишься, журналист!

Второй инструктор, видя успех дружинников, но не обратив внимания на наш диалог, подтянулся к секретарю с диском Челентано.

– Николай Иванович, я возьму до завтра, послушать, а?

– ОМК хоть что-то оставьте, ладно? – сказал секретарь, кривясь от презрения уже к своим подчиненным. – Где они там?

Он взглянул на часы, и в это время дверь отворилась, и в зал вошел Олежек. С кривой ухмылочкой соучастника, он обменялся рукопожатиями с Кузнецовым.

– Что, обком тоже решил дискотеку открыть? – пошутил он.

Глаза у Олежека сияли, вероятно, от ощущения причастности к успешной деятельности смежников. Он подошел к столу и стал перебирать диски.

– Ты здесь случайно последнего Pet Shop Boys не видел? – обратился он ко мне, как к наиболее квалифицированному из присутствующих.

– Не видел, – выдавил я.

Это был самый обыкновенный дележ награбленного. Я не представлял, как это все вернется к своим хозяевам. Я хорошо представлял только, как оно могло разойтись по этим жадным рукам, как эти бойцы идеологического фронта будут слушать эту музыку сами, со своими телками и под свою водку, постепенно свыкаясь с мыслью, что это принадлежит им по праву сильных, в смысле – наделенных властью.

– Ты все понял? – повернулся ко мне Кузнецов. – Клуб любителей всего этого дерьма со следующего воскресенья будет собираться в кафе “Ретро”. Прямо в номер.

– И с контролем на входе, по списку, – добавил Олежек.

– Про список пока не надо, – сказал Кузнецов.

Из обкома я прямым ходом поехал к Кащею и, написав ему на листке все свои данные, сказал, что готов к выезду. Складывая листок, он протянул мне руку:

– Ну, с Богом, Митя! Вы не представляете, как теперь все у вас будет легко.

Из дому я позвонил в редакцию и попросил Римму взять у меня из стола заявление.

– Так ты это не шутишь?

– Нет, конечно!

– Ну, смотри, ты – взрослый мальчик.

Я ждал, что мне будут звонить из редакции, вызывать к боссу для выяснения причин и следствий и поэтому постучал к Анне Николаевне и, когда она выглянула из-за своей двери, попросил ни под каким видом к телефону не звать, всем говорить, что уехал к тетке в Саратов.

– У вас тетка в Саратове?

– Да нет, это так говорят.

– А что случилось, Митенька? Вид у вас ужасный.

– Уволился, Анна Николаевна, и не хочу всех этих выяснений, чего-почему, понимаете?

Она прикрыла ладошкой губы и выпучила глаза.

– Уволились сами?!

– Потом расскажу, Анна Николаевна, а пока просто покоя хочется, ладно?

– Конечно-конечно! Не беспокойтесь. У вас кушать что есть?

Я вернулся к себе в комнату и включил Димеолу Terra e Cielo. Пока он крутился, я все ждал, что в коридоре раздастся телефонный звонок, но к счастью – напрасно. Никто не бросался возвращать ценного сотрудника на оставленный им сгоряча пост. Когда Димеола доиграл, я даже не заметил. Музыка сменилась шумом дождя, капли тяжело барабанили о карниз, оконное стекло потекло. Звук ливня был таким реальным, таким объемным, что вытеснил из головы все страхи, нервозность, постоянное ожидание новых неприятностей, которым я жил в последнее время.

Я стал думать о том, что уходить, обрывать концы, не жить там, где мне не нравиться, явно было у меня в крови. Точно так же несколько лет назад я ушел из дому. Скучал ли я по нему? Нет. Ностальгия была чем-то вроде фантомной боли у тех, кому ампутировали конечность. Она тебя беспокоит, но ее уже нет. Я еще бывал дома, скажем, последний раз – у матери на дне рождения, но дом был уже чужим для меня, все выглядело не таким, каким было в памяти, а старым, поношенным, бедным. Только настоящее обладало ценностью. Интересно было бы проследить свою родословную до тех пра-пра-предков, которые впервые проявили эту готовность бросить все и начать сначала. Да только как проследить?