Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

Тревога росла с каждой минутой.

В конце концов он не выдержал.

— Ну, Давлет, давай оружие и — на полных парах. Да глаза прибавь, чтобы ничего не упустить!

Давлет с сожалением протянул свой револьвер, лихо подмигнул и тотчас исчез в темноте за воротами. Петр остался ждать. Выкурил первую самокрутку. Выкурил вторую. Начал ладить третью…

Литвинцев напряженно вслушивался в тишину спящего города. Чтобы не мешал скрип снега, он даже ходить перестал. Сорвал с головы шапку. Отложил воротник. Весь превратился в слух.

Тихо.

Неожиданно из глубины двора послышались чьи-то частые шаги и приглушенный разговор. Они? Уже возвращаются? Но ведь взрыва-то не было!

Сунув руку в карман, где лежал револьвер, он пошел навстречу этому шуму.

Да, это были они.

Все.

Но без бомбы.

— Где снаряд? Почему не выполнили приказа?

Усталые, запыхавшиеся на крутом подъеме боевики молчали.

— Докладывай, Калинин!

Калинин отделился от группы и встал перед командиром.

— Не взорвалась бомба, товарищ Петро.

— Не взорвалась? А где она сейчас?

— Там, — вяло махнул рукой Александр, — внутри… Как и было сказано, в кабинете пристава…

— И не взорвалась?

— Не взорвалась, товарищ Петро…

— Где же вы так долго пропадали?!

Калинин виновато переминался с ноги на ногу.

— Сначала ждали взрыва. Думали, что все-таки рванет. А потом ломали головы, что делать… И вот пришли…

Дальнейший разговор происходил в бане. Благо, еще до конца не выстудилась, а самое главное — не на улице, где и ночью могут оказаться чьи-нибудь лишние уши.

Когда зажгли лампу и все уселись, Петр потребовал полного обстоятельного доклада. Калинин рассказал, по каким улицам шли, что видели, как разошлись по своим местам, как они вдвоем с Андреем Кочетковым подняли над головой бомбу…

— А вот тут остановись, — прервал его Литвинцев — Вспомни хорошенько, как вы все это проделали. Подошли, подняли и бросили, так что ли?

— Нет, не совсем так… — облизнул сухие губы Калинин. — Ну, подошли, значит, кругом — никого… Пока я держал бомбу, Андрей искал спички. Я приказал ему зажечь шнур. Спички у Андрея что-то долго ломались, но потом одна все-таки вспыхнула. Тогда мы вдвоем подхватили ящик и бросили его в окно.

— Но шнур-то у вас загорелся? В этом вы хотя бы убедились?

— Шнур? — смутился Калинин. — Не помню, товарищ Петро. Должен был загореться, ведь огонь был!

— А ты, Кочетков, — продолжал допытываться Петр, — ты видел, что шнур от твоей спички загорелся?

Кочетков при обращении к нему тоже встал. Но стоять свободно, во весь рост мешал низкий потолок бани, и он отвечал согнувшись, что делало его вид еще более виноватым.

— Спички, наверно, отсырели… Но огонь был, честное слово!.. И шнур… Как же он мог не загореться, если он бикфордов?..

— Но сам-то ты видел, что он горит?

— Не помню, товарищ Петро. У нас было так мало времени… Всего двенадцать секунд…

— Садись, Кочетков, все ясно. У кого есть папиросы?

Выкурив папиросу в несколько затяжек, он повторил:

— Ясно, все ясно, товарищи…

— Что «ясно», товарищ Петро? — встревожился, видя его решимость, Калинин.

— Ясно, что струсили, Александр. Бросили бомбу, не запалив шнура. Струсили!

— Это я струсил? — вскочил Калинин. — Не было еще такого дела, на которое я не вызывался бы добровольно. Не на такое ходил, и никто никогда меня трусом не видел. Спросите любого: в дружине Шурку Калинина знают все!

— Сядь, Калинин. Ты был командиром группы, с тебя и спрос. А ссылаться на свои прежние заслуги не нужно, они у всех у нас есть.

Наступило долгое, гнетуще-тягостное молчание. Нарушило его лишь появление Давлета, доложившего о том, что помещение полицейской части не взорвано и что никого из группы он там не застал. Увидев всех в сборе, очень удивился.

— Но ведь дом цел, только окно выбито… Как так, товарищи?

— Садись, Давлет. Мы как раз тоже думаем об этом.

— А вдруг бомба была неисправна? — подал голос один из боевиков. — Ведь может такое быть.

— Не может, — резко отрезал Петр.

— А вдруг?

— Докажи.

— Как?

— Пойди туда и принеси ее. Здесь разберем, проверим.

— Туда?!.

Желающего пойти за бомбой не нашлось. Приказать? Он мог это сделать, приказать, ведь он — командир. Но командиром он стал недавно, и посылать людей на возможную гибель ему еще не приходилось.

Опять молчали. Опять курили. Курили и молчали.

Чтобы не задохнуться в дыму, попросили Давлета открыть дверь предбанника. Давлет открыл. Потоптался у темного порога и пропал. А они все курили. Курили и молчали.

— Может, послать за бомбистами? — неуверенно проговорил Калинин.

— Чтобы они пошли  т у д а  вместо нас?

— Нет, конечно… Нет, — смешался Александр. — Я не подумал, извините…

— Ты, Александр, т а м  не подумал, — жестко сказал Петр. — Что нужно сделать, раз снаряд не взорвался?

— Расстрелять его из револьвера, — сказал кто-то.

— Верно! — словно вспомнив что-то, воскликнул Калинин.

— Но в помещении темно: ночь!

— Заберись на подоконник и посвети, — вступил в разговор третий.

— Стрелять с подоконника по бомбе? Где ты окажешься после своего выстрела?

— Но ведь приказ выполнять нужно! Сколько раз жизнью рисковали!

— А можно было и иначе: плеснуть на пол керосину и поджечь. От огня бомба сработала бы, как часы.

— Но ведь керосин мы вылили на сарай!

— Еще принести, раз такая оказия вышла!

— Да, да, еще не поздно!.. Разрешите, товарищ Петро? Клянемся: задание совета будет выполнено!

Петр с интересом слушал, но в разговор не вступал. Пусть выговорятся, разберутся, осмыслят свое положение сами. Сегодняшняя неудача — урок для каждого: настоящий боец учится не только на победах, но и на поражениях.

— А можно сделать и так: забраться через окно в дом.

— Т у д а? К  н е й?

— …забраться, говорю, в дом, поставить ящик на окно…

— Ты думаешь, ее сейчас можно трогать? Не рванет?

— …поставить на окно, спуститься самому и поджечь шнур с улицы. Отбежать времени вполне хватит. А дом разнесет по бревнышку: бомба-то ого какая, больше пуда!

— Так чего же мы ждем, надо идти!

— Зачем всем-то? Тут хватит и одного!

— Пусть идет тот, кто забыл зажечь шнур в первый раз. Теперь, поди, не забудет!

— Но ведь огонь-то был!..

— Товарищ Петро, товарищ Петро!..

Опять появился Давлет. Протиснулся к Литвинцеву, сунул в руки какой-то провод.

— Что это, Давлет?

— Шнур. Посмотри, командир, сам, был огонь или нет.

— Откуда? — дрогнул голосом Петр.

— От бомбы. Я быстро сбегал. Пока вы говорили, я обернулся.

— Кто разрешил? — вспыхнул Петр. — Кто разрешил, спрашиваю!

Давлет приложил обе руки к груди.

— Никто, товарищ Петро. Очень хотелось узнать правду. А спроситься забыл. Так задумался, что забыл…

— Ну, братишки, — не выдержал Литвинцев, — так мы много не навоюем. Придется разбор всей сегодняшней операции перенести на совет. Пусть там решат, что с нами делать, доверять ли нам оружие дальше.

Всякие разговоры мгновенно смолкли. Опять наступила тишина. Первым ее нарушил он сам.

— Шнур действительно не был подожжен. Можете убедиться сами.

Шнур пошел по рукам. Все опять оживились.

— А теперь, герой, доложи, как ты его раздобыл. Это тоже необходимо. Особенно тем, кто при одном виде бомбы теряет голову.

Давлет виновато поднялся, для чего-то стащил с головы шапку, откашлялся.

— Ну-ну, — подстегнул его Петр. — Там ты был смелее. Рассказывай.

— А что рассказывать, товарищ Петро? — пожал плечами Давлет. — Подхожу к дому… так, будто мимо иду. Возле дома — мужики… Слышу, смеются: кто-то за что-то полиции окна выбил. Останавливаюсь, будто и мне интересно. Заглядываю в дом и нарочно роняю туда шапку. «Вот теперь и лезь!» — хохочут мужики. Чего хохочут, не понимаю. Однако лезу, мне это как раз и нужно. Залезаю, нашариваю в темноте шапку. Там же и бомба. Шнур цел. Что делать? Запалить — людей побью. Без приказа не решился. А шнур обрезал: интересно же правду узнать…

— Эх, Андрюха!.. — послышался глухой стон Калинина. — Что же ты натворил, окаянная твоя голова? Судите нас, товарищи! Виноваты мы. Судите!

Литвинцев почувствовал — пришло время подводить итог, все ждут его решения. И он поднялся.

— Боец революции Давлет! За проявленную инициативу и смелость объявляю тебе свою командирскую благодарность. А за самовольство и игнорирование приказа — десять суток домашнего ареста!

Слова его звучали негромко и скорее деловито, чем строго. Однако воздействие их было огромно.

— Боец революции Калинин! За проявленную при выполнении боевого задания халатность, за невыполнение приказа командира объявляю тебе десять дней домашнего ареста и порицание товарищей по оружию.