Москау - Георгий Зотов

Куратор Министерства просвещения и пропаганды, оберфюрер СС Иван Фролов.

Глава 5. Биоматериал

(«Райский город», гостиница «Мэйдзи»)

Доктор Сорокин из «Лебенсборна» ничуть не напоминал доктора в привычном понимании этого слова. Никакой бородки клинышком, старомодного пенсне и интеллигентного вида, как у арийца Чехова. Двери полулюкса в «Мэйдзи» открыл крепкий старик с короткой стрижкой «седой ёжик», одетый в футболку с рисунками слонов и шорты до колен. Сдвинув на нос чёрные очки, он раскрыл мне объятия:

– Ладушки… Какие люди, и без охраны. Чувствуй себя как дома, мой мальчик!

То, что мальчик явился ещё и с девочкой, Сорокина вовсе не смутило.

«Райский город» вполне оправдывал свое название. Номер в оранжевой гамме – три комнаты, включая гостиную и спальню, чудесные пуфы, кресла, даже столикбар, и тот из оранжевого стекла. Бесперебойно работают водопровод и электричество. За объятиями последовал заказ пиццы из ресторана «Дуче» (боги, вот тут и оценишь с голодухи несчастную пиццу!) и очень много местного кукурузного виски. Не слушая возражений Ольги (хоть кто-то их не слушает), доктор вызвал по телефону портного-китайца: тот снял мерку, обещая к утру доставить платье – вместо кимоно.

Через три часа, когда от пиццы остались только корки, а графин с виски опустел, я деликатно перешёл к делу – и рассказал, почему мы здесь. Сорокин помрачнел. Понимаю, наверное, так будет разочарован каждый человек, если к нему явится в гости сын, а потом попросит об услуге. Сухо кивнув, доктор вышел в соседнюю комнату.

– Вы уверены, что он не позвонит в гестапо? – шепнула Ольга.

– Уверен, – с полным ртом ответил я, уничтожая последний кусок пепперони. – Он мне как отец. Понятно, что таких же детей у него ещё человек пятьсот, но Сорокин всегда отличался от других киндерфюреров «Лебенсборна». Хотя бы тем, что действовал не согласно инструкции, а пытался вести нас по тому пути, к коему лежала душа каждого ученика. Он заметил мой интерес к скандинавской мифологии и развил его, устраивая поездки в лагеря «юных жрецов» в Норвегии. Он был моим первым учителем в таких вещах, как фехтование на мечах, японские боевые искусства, курсы «Майн Кампф», история национал-социализма… Да, сейчас этот предмет в школах уже давно отменили.

Она кивает, вдыхая табачный дым. Формально Калифорнийская Республика – клон Третьей империи с японским колоритом, но вот сигареты здесь запретить не смогли.

– Они похитили вас у настоящих родителей, – замечает девушка. – Как вы можете любить человека, который отнял у вас всё? Вы просто привыкли к нему. Он вам не отец.

Я отрицательно качаю головой:

– Я не знаю своих родителей. Кем они были? Замечательные, любящие отец с матерью? Все так уверены, что неведомые папа с мамой идеальны. Даже биография фюрера засекречена, нигде нет ни слова о его отце Алоизе, кроме как – «честный человек и патриот, верный фатерланду». Ну а то, что Алоиз избивал и фюрера, и его мать, – такое запрещено говорить, антигосударственная пропаганда. Кто знает, кем бы я стал с родителями? Многие люди сами сдавали собственных детей в «Лебенсборн» – им платили компенсацию, предоставляли продуктовые талоны и льготы для проезда в автобусе. Сорокин относился ко мне как к сыну. Сами убедились, он до сих пор рад меня видеть. Да, он носил эсэсовскую форму, но, по сути, идеология доктора никогда не интересовала.

Девушка не успевает ответить – Сорокин возвращается в комнату. В руках он держит плоскую чёрную коробочку, внешний диск от компьютера. На боку привинчена эмблема, знакомая мне с детства: треугольничек, две скрещенные молнии и надпись латиницей:

LEBENSBORN

– Ты не ошибся, мне давно известна фамилия Локтева, – глухо произносит он, включив стоящий на оранжевом столе «бух». – Его привезли в Москау примерно тогда же, когда и тебя, шести месяцев от роду. Правда, в другой приют. Вскоре этот мальчик проявил неординарные способности. Вундеркинды – не редкость, но ими всегда восхищаются, а Павел Локтев был уникален – о нём часто упоминали на конференциях «Лебенсборна». Он обладал феноменальной памятью, с пяти лет разбирал и собирал «штюрмгевер», отлично стрелял, говорил на нескольких языках. В руководстве Управления имперской безопасности внимательно отслеживали успехи таких детей. Когда Локтеву исполнилось десять лет, «Лебенсборн» в Москау посетил человек, которого доктора должны были называть не по имени, а просто Врач. Старый, худой, сгорбленный. Он привёз секретное разрешение с печатью Триумвирата: отобрать детей для «Спецпроекта МГ». Врач просмотрел сотню кандидатов из десятка приютов и увёз в Берлин двоих – Локтева и ещё одного мальчика, сына французского офицера и украинской девушки, сдавшей ребёнка в приют перед смертью от лейкемии… У него была забавная фамилия – Плотвичка или Сазанчик… Так всем докторам понравилась, что даже не стали менять.

Он разворачивает ко мне экран компьютера. Я вижу фото морщинистого, седого старика.

Ольга успевает прореагировать первой:

– Господи боже мой… Да это же гауптштурмфюрер Йозеф Менгеле!

Признаюсь, тут и я с трудом удерживаюсь на стуле.

– Простите, доктор, – произношу я. – Но как такое может быть? Менгеле умер ещё в шестидесятых годах. Да и вы сами говорили мне, что его работа в Биркенау – миф, придуманный большевиками-подпольщиками с целью опорочить национал-социализм.

Сорокин вздыхает, кладёт мне руку на плечо.

– Одно из главных разочарований жизни, мой мальчик, – каждый человек имеет такое прошлое, какое ему было бы желательно забыть. Эта истина верна и по поводу любого режима. Менгеле был объявлен мёртвым в 1961 году, ты тогда ещё не родился. Телеканал «Викинг» сообщил в новостях: «опель» Врача на Анхальтерштрассе в Берлине подорвали противотанковой миной. Последовали пышные похороны, установка памятника: на деле это была спецоперация по исчезновению. Менгеле стал многим неудобен. Слухи о его изуверских экспериментах будоражили даже наших союзников-японцев. Решением канцлера Третьей империи Врача перевели на нелегальный режим работы. Официально мёртвый, он без проблем продолжал опыты в лаборатории гестапо.

У меня перехватывает дыхание. В дискуссиях с Ольгой мы обсуждали личность Йозефа Менгеле. Девушка всегда говорила о нём с ненавистью, рассказывала немыслимые вещи. Якобы Сёгунэ забито свидетельствами очевидцев о том, что творил Менгеле – работник медицинской службы в СС в Биркенау, одном из районов Освенцима. «Он колол человеку химикаты прямо в зрачок, чтобы изменить цвет глаз. Вырезал у детей органы, сшивал вместе близнецовдвойняшек. Из трёх тысяч близнецов, взятых им для опытов, в живых остались только триста. Оперировал трёхмесячных младенцев без обезболивания, стерилизовал монахинь, кастрировал мальчиков. Менгеле испытывал пристрастие к карликам и лилипутам, он погружал их в снег, чтобы выяснить, как долго человек выдержит холод».