Любовь и другие иностранные слова - Эрин Маккэн

Не единожды, но трижды за вечер мама увещевала Кейт, уговаривая ее прекратить свадебную болтовню. Под конец ей пришлось прибегнуть к строгому «Катриэна, достаточно. Сегодня день рождения твоей сестры».

Да, я говорю «единожды», но лишь в присутствии тех, кто хорошо знает джозийский. Если бы я сказала такое в школе, меня бы уже давно заперли в раздевалке. Я бы и не сопротивлялась: знала бы, что это мне по заслугам.

У всех нас французские имена в честь маминых предков. Но использует их мама, лишь если мы переступаем все возможные границы. Я-то часто слышу в свой адрес обращение «Джозефина», но чтобы Кейт назвали Катриэной или тем более обратились к Мэгги как к Мадлен – такое случается редко.

Мне нравится, как звучит имя Катриэна, и еще больше нравится, как выглядит раздосадованный румянец на щеках сестры. Вот бы мама называла ее так почаще.

Кейт сама напросилась. Когда я забираюсь в машину к Россу и Мэгги, Росс говорит:

– Я рад, что ты едешь с нами. Мы хотим послушать про этого парня из Кэпа. Слышал, что сегодня утром он угостил тебя завтраком? А как его зовут? Кейт молчит как рыба.

– О, да это ерунда, – лгу я. – Просто видимся на лекциях.

Росс и Мэгги обмениваются быстрым взглядом, и я понимаю, что обмануть их не удалось. Но они по крайней мере достаточно тактичны, чтобы сразу же сменить тему.

Росс включает приемник, и тут же начинает играть «The Best of Times»:

Сегодня ночью мы войдем в историю,Милая, ты и я…

Именно в машине Росса и именно после этих строк я влюбилась в Денниса ДеЯнга. Мне было одиннадцать. Они с Мэгги тогда только поженились, и, как и сегодня, я ехала с ними на ужин в клуб. Только Росс завел мотор, как сразу из динамиков полился восхитительный голос Денниса ДеЯнга, и я влюбилась. Никаких колебаний. Никаких сомнений. Это была любовь.

После того самого ужина я обнаружила, что Росс тайком положил мне в сумку диск «Paradise Theater». Перед сном я написала ему длинное восторженное письмо с благодарностями, в котором промелькнули слова медоточивый и несказанная.

Медоточивый – голос Денниса ДеЯнга.

Несказанная – моя благодарность за «Paradise Theater».

Я уже была по-детски влюблена в Росса, и этот подарок еще прочнее утвердил его место в моем сердце.

Однако даже этой песне не удалось угасить мой гнев: теперь я знала, что Кейт всей семье выболтала то, чем я поделилась с ней по секрету. Она рассказала им все, кроме имени Итана. Будто все остальное хранить в тайне было необязательно.

Как и всегда, десерт меня приободряет. Мы собираемся дома в гостиной, все поют мне «С днем рожденья тебя», и мама вносит поднос с шоколадными пирожными в глазури: их испекли мы с миссис Истердей. А еще миссис Истердей подарила мне открытку, которую подписала своим безупречным учительским почерком: Ты превращаешься в очаровательную юную леди, Джози, и я рада, что мы знакомы. Она поздравила меня с праздником и поцеловала в щеку.

В каждое из пирожных воткнута свеча. Торты я не очень люблю. Когда все заканчивают петь, Джофф замечает:

– Но ведь пирожные похожи на торт. Даже консистенция у них бывает одинаковая. И как ты можешь всерьез утверждать, что пирожные тебе нравятся больше?

– Вот так и могу. А еще я могу всерьез сказать, что Софи Вейгмейкер нравится мне больше, чем Эмми Ньюэлл. Они обе девочки, но разница между ними есть.

– Отлично, – посмеивается папа.

Позже тем вечером, когда все разошлись по домам и Кейт уединилась в своей комнате, чтобы поработать, я помогаю родителям вымыть посуду. Ножом соскребаю излишки глазури с подноса, подбираю ее пальцем и ем.

– По шкале от одного до десяти, – обращается ко мне папа. – Когда единица значит «ужасно», а десять – «превосходно», как бы ты оценила свой шестнадцатый день рождения?

– Девятка. С козой все было бы совсем идеально.

– Важно, чтобы нам оставалось чего хотеть в жизни, – говорит мама.

– А по шкале от одного до десяти, – продолжает папа, – когда единица значит «ужасно», а десять – «превосходно», как бы ты оценила педагогические навыки своей матери?

– Ну, папа, – я улыбаюсь, глядя, как он обнимает маму за талию, пока она домывает последнюю тарелку в раковине.

– Отвечай! Маме нужны отзывы и предложения.

– За то, что я еще терплю вас обоих, ставлю себе десятку, – говорит мама. Я расцеловываю ее, а потом благодарю родителей за праздник и желаю им доброй ночи.

Я уже двадцать минут лежу в кровати и пытаюсь читать, но все продолжаю кадр за кадром проигрывать в голове события сегодняшнего вечера. Папа стучит в дверь, ждет, пока я скажу «Входи», и садится на угол кровати. Он протягивает мне маленький сверток.

Я разворачиваю плотную бумагу кремового цвета, и папа комментирует:

– Это нечто совершенно особенное.

Под оберткой скрывался блокнот в красной кожаной обложке, с разлинованными страницами: строчки узкие, как я и люблю.

– Папа!

– А теперь, Джози, послушай меня. Это не просто подарок, над ним надо потрудиться. Я хочу, чтобы ты пользовалась этим блокнотом ежедневно, и с определенной целью. – Он прикасается к обложке. – Это будет твой личный дневник, куда ты станешь записывать свои мысли, впечатления и суждения о том, что происходит сейчас в твоей жизни. Свои подлинные переживания. О себе, друзьях, школе, Кейт и своем сердце.

– Я знаю, что она рассказала тебе, – я пожимаю плечами. – Ну, разное из того, что я ей говорила недавно. Вот видишь, как она поменялась. Это не та сестра, что была у меня раньше.

– Неважно, что она мне рассказала. Я хочу, чтобы ты писала для себя и о себе, из глубин своего существа. Если хочешь, мы будем говорить об этом. И не будем, если не хочешь. Но, пожалуйста, пиши сюда ежедневно: так у тебя будет хотя бы одно место, куда ты сможешь изливать свои самые глубокие размышления. И это очень важно.

– Спасибо, – отвечаю я и подкрепляю благодарность поцелуем.

– Ты хорошая девочка, Джози. Обычно.

Он закрывает за собой дверь, и я пару раз пролистываю блокнот, чтобы разлепить новые страницы. Мне нравится этот свежий хруст. Потом я достаю ручку из верхнего ящика тумбочки и замираю. Я готова писать: ноги скрещены, блокнот открыт, ручка под идеальным углом нависает над первой восхитительно чистой страницей. Я целую вечность таращусь на бумагу, а потом перед глазами все расплывается белыми пятнами.

Я несколько раз моргаю и наконец пишу:

Это все очень неловко, лучше бы папа подарил мне свитер.