Борьба за Краков (При короле Локотке) - Юзеф Крашевский

В то время княгиня была уже немолода. Высокая, прекрасно сложенная, с удлиненным овалом лица, покрытого преждевременными морщинами, она приковывала внимание печальным выражением глаз. Неизгладимый след оставили в ее душе годы изгнания Локотка, когда она, укрываясь у сердобольного мещанина, кормившего и поившего ее, жила, как бедная женщина, пригретая из милости, обливаясь горькими слезами, часто сама себе стирала мелкие вещи. И хотя Бог вернул ей мужа, порадовал детьми и дал ей первое место в столице, обещая еще корону впереди, она так и осталась по внешнему виду прежней печальной изгнанницей.

На земле, изрытой железным плугом, как бы густо ни покрыли ее трава и цветы, всегда останутся борозды.

Двор княгини не отличался ни величиной, ни пышностью. Женщины не падали перед нею на колени, а говорили с нею попросту и смеялись в ее присутствии. Комната ее была уставлена прялками, колыбельками детей и их игрушками, по стенам висели картины религиозного содержания, вот и все ее украшение. По несколько раз в день ксендз Станко, ее духовник, приходил к ней и читал молитвы.

В ту минуту, когда Мартик, попросивший свидания с княгиней по важному делу, входил к ней, она сидела с маленьким Казимиром на руках, а ксендз читал что-то по книжке с молитвами. Она не удивилась его приходу, к ней часто обращались с различными просьбами.

— Милостивая государыня, — еще с порога начал Сула, — я осмелился просить пропустить меня сейчас же, потому что дело идет о человеческой жизни. Мещане и войты хотят погубить человека, который служил нашему князю, именно за то, что он был ему верен. На него возвели вымышленные вины. Надо спасти его!

— Уже судили? — спросила княгиня.

— Если не сегодня, то завтра, наверное, вынесут приговор, — сказал Мартик, — они, верно, будут спешить, чтобы никто не мог вырвать жертву у них из рук. Может быть, ваша милость заступится за него…

Ксендз Станко начал расспрашивать о деле Гамрота. Он часто бывал послом от княгини к мещанам, когда надо было спасать кого-нибудь, и теперь княгиня возложила на него избавление Гамрота.

Мартик горячо просил и убеждал.

В то время, как все это происходило, войт Альберт, только что вернувшийся из своего путешествия, уже знал обо всем, что выследили в его отсутствие его люди, и отдавал соответствующие распоряжения.

Действительно, Гамрот был схвачен по его приказанию, и по его же приказанию спешили с обвинением юноши в приписываемых ему злодеяниях. Клевреты Альберта собрались к нему на совет: тут были снова Герман из Ратибора, Зудерман, Пецольд и Хинча Кечер.

Хмурое лицо войта свидетельствовало о том, что он перенес немало за эти дни.

Все его посланные один за другим возвратились из своих поездок и дали ему отчеты. Доставленные ими вести были не очень утешительны. Это-то и озаботило войта.

Посол из Сонча привез очень слабую надежду на поддержку мещан. Они не захотели даже и слушать тех, кого считали своими врагами и соперниками.

Сонч был явно предан Локотку и ни о ком другом не хотел и слышать.

И только из Силезии пришли хорошие вести: Болеслав, к которому обратились послы, еще помня унижение, испытанное им двадцать с лишком лет назад в борьбе с Локотком, взявшим его в плен, готов был отомстить ему тем же. Охота к тому была у него большая, но и страх перед Локотком — немалый. Он хорошо знал князя и не заблуждался в том, что победа достанется нелегко. Он хотел сам говорить с войтом и убедиться, что мещане не подведут его. И с ним также ничего еще не было решено.

Когда очередь дошла до войта, ездившего в Чехию с предложением отдать Краков и другие земли, которые должны были признать власть Болеслава и пойти в ленное владение королевскому роду Вацлава, Альберт начал свою речь так:

— Мне не удалось выполнить все так, как я задумал. Как вы знаете, я ехал, положившись на обещание Ульриха Босковича и его единомышленников, — выхлопотать мне помощь короля Яна Люксембургского. А случилось как раз так, что король сам предпринял поход против Босковича, завоевывая их замки и принуждая зачинщиков к послушанию. Король Ян был так разгневан на своих взбунтовавшихся подданных, что с ним трудно было сговориться. Он очень грозил маленькому князю. С силезцами он тоже не хочет иметь дела и говорит, что сам придет и возьмет назад то, что ему принадлежит.

Войт помолчал немного и прибавил:

— Чехи для нас не так важны, да у них и дома много дел… Скоро не соберутся. С нас было бы довольно Болеслава, я должен уговорить его.

Все собравшиеся также подтвердили, что никто не сумеет так подействовать на Болеслава, как войт, и стали уговаривать его ехать без промедления. Ему действительно необходимо было ехать самому.

— Да, — возразил Альберт, — но за мной уже следят, уже о чем-то догадываются, и мне трудно выбраться.

Он опустил голову и задумался.

— Ну будь, что будет, — закончил он, — я сделаю, что должен сделать.

Герман из Ратибора предложил по делу Гамрота выслушать Отченаша, который ждал внизу около лестницы. Его тотчас же провели. Вкрадчивый, улыбающийся, подмигивающий услужливый доносчик, стараясь всем угодить, как только вошел в горницу, так и начал говорить о своем деле, да так быстро, что невозможно было ничего понять. Альберт приказал ему молчать и отвечать только на вопросы.

Стали его спрашивать, и тогда оказалось, что Гамрот был доверенным опасного разведчика из замка, Мартика Сулы, любимца князя, который имел связи в городе, всюду расхаживал, наблюдал за всем, устраивал заговоры, втянул в свои интересы Павла с Берега и его племянницу и постоянно засиживался у них.

Отченаш знал и о том, что еврей Муша был на услугах у Мартика, а все евреи вообще были настроены против мещан.

Выслушав все, войт Альберт холодно заявил, что для примера всем следует наказать Гамрота смертною казнью. На общем совете было решено торопиться с этим делом, потому что все понимали, что в замке заступятся за виновного.

Хотя не все присутствовавшие держались одного мнения, но все соглашались с войтом и расходились только в выборе способа казни. Но это уже был вопрос второстепенного значения, и Отченаш скоро был отпущен, а заговорщики продолжали обсуждать без него.

Было решено сдать город. Силезцы должны были подойти к Кракову в то время, когда Локоток уедет из города, оставив в замке лишь слабую охрану. Княгиня одна не сможет отстоять замка, в котором окажется епископ и поможет открыть ворота.

Решено было также заранее вызвать в город Мускату, а Силезца предупредить, чтобы он был наготове и мог прибыть во всякое время. Оставалось еще много невыясненного и неподготовленного к решительному выступлению. Многие трусили и колебались, только войт твердо верил в задуманное дело и в то, что он доведет его до благополучного конца. Пренебрежение, которое явно показывал ему Локоток, раздражало его самолюбие, железная рука маленького князя давила его, и он во что бы то ни стало хотел сбросить с себя это ярмо. Он верил в свой ум и силы и надеялся при помощи Силезца избавиться от своего противника.

Не скоро господа городские советники, выходя по одному, разошлись из дома войта и разбрелись по своим домам. Решено было, не теряя времени, продолжать начатое дело.

Мартик, не внимая предостережениям Греты, больше времени проводил в городе, чем в замке. Он стал только более осторожным и почти всегда брал с собой двух сильных оруженосцев, а своего оружия никогда не снимал с пояса. И образ жизни его не изменился: он по-прежнему ходил к Шелюте, засиживался в пивной под ратушей и в других шинках и завязывал знакомства, с кем пришлось.

Пока войта Альберта не было в городе, все сходило ему с рук, но с его возвращением изменилось и отношение к нему людей. Мартика стали избегать, при нем неохотно вступали в разговор.

Но он этим не смущался, всюду расхаживал и ко всему прислушивался. В пивной под ратушей говорили, что Гамрота будут еще не скоро судить, потому что за ним находили все новые преступления, и выискивались все новые свидетели. Из Бохнии привезли дочку Гануси, с различных мельниц собирали бывших свидетелей-мельников, которые успели с того времени разбрестись и нанялись в других местах.

Ночью при Мартике всегда были оруженосцы, потому что он не верил войту. Теперь ему приходилось реже бывать у Греты, так как Павел с Берега сказал ему, что за домом следят, и просил его не приходить так часто. Грета за себя не боялась, но Мартику велела приходить к ней через боковую калитку, чтобы избегнуть людских толков.

Прошло три дня, и дело Гамрота как-то заглохло, казалось, оно было отложено. Сула пробовал было подкупить надзирателя тюрьмы и квартальных, чтобы они позволили ему хоть поговорить с заключенным, но их никак невозможно было уговорить: страх перед Альбертом был сильнее искушения.