Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов

– Навыки у нас от отца к сыну по наследству переходили. Несмотря на то что «родное чадо», шкурили так некоторые – сесть на задницу не могли по три дня.

– А «некоторые» – это ты?

– И из моей задницы вообще ремни нарезали. Пластунов в Крыму и на Северном Кавказе враги особо боялись, а среди казаков особо почитали.

– Немудрено.

С такими удивительными способностями Цыганков мгновенно оказался в сфере пристального внимания Леонида Семёновича.

Владимира сначала забрал к себе Шульженко и попытался сделать из него подрывника. Но тут произошла осечка – заряд не рванул. И не потому, что отсырел или был бракованный, у Семенова открылся другой талант – к ювелирной стрельбе. Наверное, сказался натренированный взгляд художника. Рассматривая пейзаж сквозь прицел, запоминал его, как живописную картинку, и долго хранил в зрительной памяти. Если враг открывал огонь, то ещё не затихал звук выстрела, а Владимир уничтожал стрелка, положив пулю точно между глаз. Что днём, что ночью. Так мог не всякий бур, что вызывало у Пети восхищение и гордость за своего друга. Так что разлучённые ненадолго «сиамские близнецы» снова воссоединились под командованием поручика Покровского.

Владимир и в прошлой жизни был далёк от всего армейского. Поэтому не мог судить, чем взаимоотношения и атмосфера в добровольческом отряде отличались от регулярных частей российской армии. Но то, с чем он столкнулся в Южной Африке, нравилось ему с каждым днём всё больше и больше. Добровольцы были готовы встать друг за друга горой, принимая за руководство к действию прекрасный и вечный девиз: «Один за всех и все за одного!» С удовольствием расскажут об особых солдатских приёмах и нехитрых полевых мудростях: от заматывания портянок до безотказного способа чистки ружей и определения пригодности воды. Оказывается, любая вода могла пойти в дело, если котелок наполовину выпарился на костре.

Происходило странное и непонятное. Чем ближе к смерти приближался художник, тем прочнее он держался за жизнь. Он был на волосок, ходил по краю, а дышалось легко, да так, что казалось: взмахни он руками – воспарил бы над землёй. Уже не хватало пальцев на обеих руках, чтобы перечислить тех, за кого из легиона он, не раздумывая, отдал бы свою жизнь.

Не помог даже счёт до ста! Хотя это было проверенное средство. Владимир извертелся на сене, но шелест сухой травы нисколько не успокаивал, а покалывание начало бесить и раздражать. Он сдался и тихо выполз из палатки.

Его тут же накрыл бархатный небосвод с пуговками звёзд, до чего они здесь были яркие. Они мерцали над головой, создавая иллюзию медленного приближения. Он смотрел наверх не в первый раз, но всякий раз перехватывало дыхание от восторга! Грандиозный замысел, выполненный с такой тщательностью и прилежанием. Учтено всё, нет ни одного промаха, за исключением… «Создал ли Господь наш мир одиноким или там среди этой бездны звёзд есть ещё кто-то? И он точно так же задрал голову, смотрит и видит наше Солнце крошечной звёздочкой? Неужели и там жизнь погрязла в ненависти и жадности до такой степени, что каждый каждого готов извести под корень? Почему, когда одному хорошо, у другого хищным зверем просыпается зависть? Она, в свою очередь, будит жадность и алчность? Ведь так просто трудиться вместе или порознь, обмениваясь после делом рук своих. С анатомической точки зрения улыбнуться легче, чем оскалиться, – напрягается меньшее количество мышц. Тринадцать против сорока. Проще жить с улыбкой, чем пытаться сжечь чужой дом, перегрызть соседу горло: чтобы неповадно было жить лучше и краше него самого. Зависть редко вызывает желание работать лучше, сделать нечто подобное, только лучше, чтобы все вокруг восхищённо цокали языками. Чаще она понуждает забрать всё в обмен на чужую кровь, женские крики, детские слёзы и пепелище. Почему?» И вопросы роились, множились, и ни на один он пока не знал ответа.

Розовая полоска уже меняла зелёную с синей. Заря уже обозначалась на востоке. Ветер на этом фоне теребил черные, как сажа, кисточки пальм. Луна пропала, но звезды ещё чеканили свой караул по небосводу. Скоро сыграют подъем и командо поведут на английские позиции.

«Строки, которые вы прочтёте ниже, написаны не ради эпатажа или шантажа. Они следствие долгих раздумий и нелёгких умозаключений. Как это не прискорбно, Елизавета Борисовна, но прихожу к печальному для себя выводу: скорей всего, наша переписка носит односторонний характер не вопреки скверной работе почтовых служб нескольких государств, а благодаря вашему нежеланию пролить хоть каплю чернил хотя бы на четвертушку писчей бумаги. Видимо, права народная поговорка: „С глаз долой – из сердца вон!“ Подробно исследуя в памяти наши взаимоотношения, понимаю, что никогда в вашем сердце и не был. А у вас не доставало сил и желания мне об этом сказать или хотя бы намекнуть. Кто ж скуку будет разгонять…

Ну да ладно, не о ней речь, да и Бог вам судья. Будем считать, что любые данные вами обязательства были всего лишь эмоциональной данью ситуации, и с момента прочтения вами этих строк вы не связаны никакими, пускай даже мифическими, обязательствами. А чтобы это не выглядело нелепым жестом, я слагаю с себя обязательство о своих письменных отчётах вам. Тем более, как показывает время, вам это совершенно не интересно.

Исключение может быть только одно: если вдруг, паче чаяния, я получу ответ на это послание. Но, к сожалению для меня, я и сам слабо верю в ваш ответ. Завершая записку, опять же замечу, вас она ни к чему не обязывает. Если мой тон хоть как-то вас задел, то приношу вам свои искренние извинения. За сим желаю оставаться вам такой же прекрасной, весёлой и счастливой, какой я вас запомнил и помню. Не прощаюсь, в связи с тем что в данном случае это является полной бессмыслицей. Автор письма Леонид Фирсанов».

Клапан синего почтового конверта упорно не хотел закрываться, видимо, противясь горечи слов, в нём заключённых. Но, в конце концов, и он сдался. Быстро, хоть и с сожалением, был написан адрес и письмо отправилось искать получателя.

С шумом и грохотом в невидимую пропасть рухнул кусок жизни, изменивший его судьбу. После принятого решения стало значительно проще. Осталось только привыкнуть к ощущению пустоты в левой части груди. Какой-то бублик без мака, а не сердце. И как оно бьётся в таком виде? Было бы прекрасно, если сквозняк, рвущийся сквозь это отверстие, не вызвал бы оледенение души, не сковал бы сердце