Супружеские пары - Джон Апдайк

— Еврейским экспансионистом, — сказал Эдди. — Не обижайся, Бен.

— Другие художники или направления в живописи? — терпеливо спросил Пайт.

— Вряд ли это поможет, Пайт, — сказала Марсия. — Это слишком в лоб. Нужен более широкий подход.

Пайт догадался, что Фрэнк заскучал, и спросил его:

— К какой пьесе Шекспира я отношусь?

Фрэнк с трудом поворочал мозгами и, глотнув бренди, ответил:

— «Антоний и Клеопатра» с точки зрения Октавиана.

— А «Тит Андроник»? — подсказала сочувствующая Марсия.

— Слишком много беспорядка, — сказал Фрэнк. — Наш герой — сама эффективность.

Фокси Уитмен (она побывала дома и сменила свой бесформенный купальный костюм беременной на канареечное гавайское платье, скрывающее живот) пыталась обратить на себя внимание.

— Как насчет «Отелло», где прав Яго?

— Он и так прав, — сказал Фрэнк и заржал.

Усталый Бен Солц поднялся и спросил:

— Кто желает еще пива? Бренди? Джина у нас полно, а вот тоник кончился.

— Что-то ты тянешь, Пайт, — сказала Джорджина. — Почему ты отвергаешь все наши подсказки?

— Вы меня смущаете. У меня не выходит из головы медицинский учебник Кена.

— Забудьте про учебник, — сказала Фокси.

— Хорошо. Напиток?

— Чай.

— Скорее, сорт сушонг, а не высший сорт индийского.

— Чай с мускатным орехом, — сказала Анджела.

— Анджела, вам этот человек нравится? — спросила Терри.

— Куда же деваться, раз это мой муж?

— Ненавижу чай, — сказал Пайт. — С мускатным орехом тоже.

— Ты же его никогда не пил, — возразила Анджела.

— Откуда такая уверенность? — Остальные зашикали, чтобы дать им поругаться. — Какая еда? — поспешно спросил Пайт.

— Рис.

— Рис, но тебе этого, конечно, мало, — сказал Бен, вернувшись с двумя бутылками пива.

— Вареный или жареный? — спросил Пайт.

— Вареный. Так чище, — ответила Анджела.

— И аккуратнее, — вставила Марсия. Терри закрыла глаза и добавила:

— Только бы не пережечь…

— Ну вас к черту! — не выдержал Фрэнк Эпплби. — Возьму и выскажу то, что пришло в голову: монах на вертеле.

Кэрол крикнула, вся изогнувшись и выбросив из-под юбки ноги:

— Это свинство, Фрэнк! Ты специально!

— Нго Днем, — произнес Пайт с огромным облегчением.

— Вот и нет! — раздался радостный крик. — Близко, но все равно мимо.

— Близко? Дальше не бывает!

— Церковь та, да не та сторона.

Последняя реплика принадлежала Джорджине. Она подала ему руку помощи, и помощь была принята, в отличие от помощницы.

— Хо Ши Мин! — крикнул счастливый Пайт, и игра рассыпалась. Пиво пошло по кругу. Терри Галлахер и Кен Уитмен поднялись одновременно и удивленно переглянулись.

— Все вы тут предатели! — горячился Пайт. — Как любовно вы изображали врага демократии! Цветочки, приглушенные краски…

Джорджина почувствовала, что упрек адресован Анджеле и Фокси.

— Ты сам просил цветов.

— Нет бы попросить животных! Получил бы горностая с бакенбардами.

— Или худосочную панду.

— За что его ненавидеть? — вмешалась Айрин, долго и нехарактерно молчавшая. — Он такой, как им хочется.

— Chacun a son gouf, как сказал бы Гарольд, будь он здесь, высказалась Марсия, хотя никто не ждал от нее лояльности к мужу.

— Я тоже проявила доброту: прямым текстом напомнила, что герой служил в Париже кондуктором, — сказала Терри. — Что ж, спасибо, мне пора. Завтра нас ждет ранняя месса, а бедняга Мэтт весь день показывал клиентам дома.

— Нам тоже пора, — подхватил Кен. — Идем, Фокс.

Но остальные, находясь под впечатлением, произведенным случайно получившейся парой — красивыми, рослыми, черноволосыми, серьезными Терри и Кеном, — пожелали немного поиздеваться над Фокси.

— Пожалуйста! — взмолилась Кэрол. — Сыграем еще. Теперь — с Фокси.

— Фокси, Фокси!

— Все беременные женщины — вон!

Фокси посмотрела на Кена. Он прочитал на ее лице трогательную нерешительность. Эта нетрезвая, вкрадчивая публика была для нее сильным соблазном. В конце концов, дома ее ждали комары, доски и опилки. С другой стороны, она устала, она его жена, верная жена…

— Нет, я буду стоять перед вами, как последняя дура. Я плохо понимаю игру.

— Отлично понимаете!

— Играть будете вы сами!

— Ваши реплики были прекрасными!

— Мы выберем персонаж попроще: Маргарет Трумэн, а не Джекки Кеннеди. Десять минут — и вы свободны.

Она дрогнула, но тут поверх голов прозвучал голос Кена — участливый, но одновременно пугающий. Его облик был непреклонен. Казалось, его слова достигли ее слуха по проводам.

— Лично я выдохся, Фокс. Но ты поиграй. Тебя подвезет Марсия.

— Нет, так не пойдет. Марсия займется Гарольдом. Я поеду с тобой.

— Нельзя! — заголосили все. — Вас уже назначили. Надо играть!

— Останься, — сказал Кен и развернулся, чтобы идти. Она почувствовала себя отвергнутой. Наверное, ему надоела ее беременность. Она просила его помочь ей справиться с нерешительностью, а он столкнул ее вниз, вместо того, чтобы подать руку. Она сердито кивнула и пошла наверх, как до нее Пайт.

Решение было принято быстро, так как июнь оказался богат на новости: смерть Папы Иоанна, самопожертвование Кван До, полет в космос Валентины Терешковой, отставка Джона Профумо, отмена молитвы в государственных школах США. Скоро Джорджина позвала ее, подойдя к лестнице:

— Элизабет! Элизабет Фокс Уитмен, спускайтесь. — Голос был точь-в-точь как у ее тетушки из Уилмингтона.

Фокси вошла в гостиную, как ребенок, получивший нагоняй. Сияющие лица показались ей необузданными. Ей больше понравилось наверху, в темноте, среди пришпиленных к стене карт, разбросанных игрушечных рельсов, бесшумно спящих детей. Она вспомнила свою спальню и луну, мучающуюся вместе с ней бессонницей. Пустую подушку рядом с Кеном — свою подушку.

Кен и Терри Галлахер уехали, Фрэнк Эпплби уснул, закинув нога в сандалиях на лжеколониальный кофейный столик Солцев, разинув рот и похрапывая. Из кухни доносился шепот. Фокси недосчиталась в гостиной Эдди Константина и Айрин. Шестеро оставшихся (четверо — женщины) глядели на нее устало и угрожающе. Фокси поняла, что лучше ей было уехать с мужем. Игра исчерпала себя, и они всего лишь проявляли вежливость, желание окружить ее, новенькую в компании, любовью. Быстрее догадаться — и домой!

— Какой… какой я океан? — Фокси опасалась, что правила запрещают пользоваться уже звучавшими ассоциациями, и хотела получше себя проявить. Пайт Хейнема, сидевший рядом с женой на шишковатом диване, уставился в свой стакан.

— Океан? — отозвалась Кэрол. — Как странно! Штормящий, наверное.

— Иногда штормящий, иногда неподвижный, — вступила в игру Марсия. — А иногда с волнами в дом высотой.

— Без следов, — сказал Пайт.

— Как это?

— Корабли плавают по вам взад-вперед, не оставляя следов. Вы принимаете всех. Они не оставляют на вас отпечатка.

— Кусочек океана, — сказал Бен с улыбкой, — где живет русалка.

— Только без прямых намеков! — напомнила Кэрол. Фокси, внезапно страшно засмущавшись, спросила:

— Какой я все-таки океан, Анджела?

— Не океан, — ответила та, — а маленький грустный пруд.

— Грустный?

— Вроде зацветшего болота, — оскорбительно брякнула Джорджина. Все, включая мужчин, согласно захихикали.

— А время дня?

— Два часа ночи.

— Одиннадцать утра, мятые простыни.

— Любое. Весь день напролет.

И снова недобрый смех. Лицо Фокси медленно заливала густая краска. Как они ни старались, она хотела полюбить персонаж, который изображала.

Анджела предприняла попытку ее спасти.

— Я вижу этого человека часов в десять вечера, идущего по освещенному городу, счастливого, ни о чем не думающего.

— Или даже, — подхватила Марсия, — в половине пятого дня, в парке, с непокрытой головой, улыбающегося старикам, белкам и младенцам.

— Мы слишком увлеклись! — пропела Кэрол, с резким поворотом головы, как балерина в пируэте, косясь на дверь кухни, откуда все еще доносился шепот.

Пайт подсказал, что надо думать об Англии. Королева Елизавета (застоявшееся болото)? Вирджиния Вульф («Волны»)? А как быть с мятыми простынями? Женоподобный, нездоровый мужчина? Литтон Стрэчи. Уайлд. Плавающие взад-вперед корабли из реплики Пайта — актерские роли? А как же заросший пруд? Какая она дурочка! Боится ошибиться, застенчивая, дремучая… На нее давила обстановка в гостиной Солцев: темные бархатные кресла с салфеточками на подлокотниках, кленовые полки с журналами «Сайентифик Америкен», «Ньюсуик» и «Лук», пытливые переносные лампы слева от каждого кресла, солнечный Ван-Гог на стене, свадебные фотографии, замершие на желтозубом пианино, неуклюжая вешалка и древнее овальное зеркало в темной прихожей, узкая лестница, уходящая круто вверх, по которой дети взбираются каждый вечер, борясь со страхом. В таких домах — узких, окруженных кустами гортензии, где ребенок мог пописать или спрятаться от назойливых родственников, — жили в Делавэре кузины ее матери. Наследниками среднего класса стали евреи — других охотников на это добро не нашлось.