Уроки Толстого и школа культуры. Книга для родителей и учителя. Монография - Виталий Борисович Ремизов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нетрудно тому, кто знаком с духовными исканиями Толстого, почувствовать всю близость размышлений С. Лаперуза мыслям русского просветителя. Вот одно из характерных свидетельств.
«Вопрос мой, — звучит текст в „Исповеди“ — тот, который в пятьдесят лет привел меня к самоубийству, был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребенка до мудрейшего старца, — тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: „Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, — что выйдет из всей моей жизни?“»
Иначе выраженный вопрос будет звучать так: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» Еще иначе выразить вопрос можно так: «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?» (23, 16–17).
Особая соразмеренность должна сопутствовать человеку при решении проблемы общечеловеческого и национального.
Важно отметить, что общечеловеческое не противопоставлялось Толстым национальному (народность и национальная самобытность — неотъемлемые черты его творчества) в том случае, если последнее не вело к узкому национализму, связанному с замкнутостью нации на самой себе и с утверждением своей исключительности перед другими нациями. Для Толстого народно-историческое и общечеловеческое — это две большие ветви одного большого дерева, а дерево это — жизнь с ее законом всеединства любви. В гармонии этих двух начал писатель видел основу согласия между людьми разных стран, возрастов, национальностей.
III. Предметное знание и Культура образования
Культура человека — это культура многих смыслов в упряжке мудрости. Не так натянул одну уздечку — весь механизм приходит в расстройство. Нечто подобное происходило и с восприятием творчества Толстого читателями его эпохи. Писатель негодовал от однобокого и искаженного отношения современников к его творчеству. Вот что об этом он писал в своем дневнике 1898 г.:
«Есть обычные, иногда умышленные, иногда неумышленные недоразумения о моих взглядах, которые, признаюсь, раздражают меня:
1) Я говорю, что Бог, сотворивший мир в 6 дней, пославший сына, сам этот сын, — не Бог, а что Бог есть то, что одно есть, непостижимое благо, начало всего; против меня говорят, что я отрицаю Бога.
2) Я говорю, что не надо насилием противиться насилию, против меня говорят, что я говорю, что не надо бороться со злом.
3) Я говорю, что надо стремиться к целомудрию, и на этом пути будет в первой степени девственность, во второй — чистый брак, в третьей — не чистый, т. е. не единственный, но брак; против меня говорят, что я отрицаю брак и проповедую прекращение рода человеческого.
4) Я говорю, что искусство есть деятельность заражающая, и чем более заразительно искусство, тем оно лучше. Но эта деятельность хороша или дурна независимо от того, насколько она удовлетворяет требованиям искусства, т. е. заразительности, еще и потому, насколько она удовлетворяет требованиям религиозного сознания; т. е. нравственности, совести; против меня говорят, что я проповедую тенденциозное искусство и т. п.» (53, 207).
Непонимание современниками Толстого его мировоззренческих взглядов не ушло в прошлое, оно сохранилось по сей день, причем носит характер массовый и подчас обывательски высокомерный: мол, «старик» был со странностями, «недопонимал», «не дорос», одним словом, чудак. Но у «старика» была своя логика восприятия и оценки жизни. Несмотря на интенсивность духовного развития, склонность к постоянным внутренним переменам, Толстой в то же время имел несколько констант (постоянно действующих установок). Проявившись в молодости, они давали о себе знать в каждом его произведении. Они лежали в основе его взглядов на жизнь, воплотившихся в разных формах самовыражения.
Как известно, Толстой — разносторонний гений, энциклопедически образованный человек, одна из вершин золотого века русской литературы. Он не только писатель, педагог, религиозный мыслитель, но и выдающийся общественный деятель, Просветитель русского народа и всего человечества. Но главная его особенность, скреплявшая все остальное, была доминанта культуры, вобравшей в себя лучшее из аристократического и народного кодексов жизни. Потому он и сумел связать образование с культурой, предложив свое ви́дение проблемы культуры образования.
Действительность начала ХХ в. была не менее трагичной, нежели сегодняшняя эпоха. Наряду со многими политическими и социально-экономическими проблемами остро стояли вопросы образования и культуры, а в более общем плане — задачи идеологической оснащенности Российского государства. Три кита общества — Самодержавие, Православие, Народность — находились под прицелом разных социальных групп и партий, которые тянули страну в разные стороны. Неграмотность народа и ослабление церковного влияния на его жизнь, богоискательство и атеизм интеллигенции, декаданс в культуре, заметное расширение желтой прессы, рост революционного движения, противоборство «верхов» и «низов» — это и многое другое указывало на то, что Россия стояла на распутье, пребывала во мгле. Что касается образования, то оно влачило жалкое существование.
Учителя России никогда не жили богато, материальная база учебных заведений в 1900-е гг. оставалась на низком уровне. Главная болезнь русского просвещения этого времени — отсутствие общественных идеалов. Тенденция дала о себе знать и во время встречи российских учителей с Львом Толстым. Она состоялась в сентябре 1909 г. и подробно описана в мемуарах А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого»[44]. Ранее, весной этого же года, к выдающемуся русскому педагогу с просьбой высказать точку зрения на проблему образования обратился В. Ф. Булгаков, молодой человек, работавший потом у писателя секретарем. Ответ Толстого позже был напечатан отдельной статьей под названием «О воспитании».
«И воспитание и образование нераздельны, — так начал свой ответ Булгакову Лев Толстой. — Нельзя воспитывать, не передавая знания, всякое же знание действует воспитательно.
