Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот и он. Она прикидывала, стоит ли читать или нет, но тут же разозлилась: не хватало еще учителю литературы страшиться классики.
Он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом, всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?
Уверены ль мы в бедной жизни нашей?
Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там — в глуши голодна смерть иль петля.
— Я хочу поблагодарить уважаемую Ларису Сергеевну за экскурсию. Она указала на схожесть эпох, а это объясняет, почему «Борис Годунов» остается великим произведением. Оно универсально, как всякая классика. Пушкин ведь боялся, что публикации не будет. Уж слишком Годунов напоминал Николая. По его же словам, он вовсю пытался «спрятать торчащие уши» параллелей с современной ему Россией и императором, но удавалось это с трудом.
Николай Александрович подхватил следом:
— А знаете, кто возродил в свое время культ Грозного? Человек, который хотел заполучить собственный культ. История ходит по кругу. О чем вы, Лариса Сергеевна, нам любезно напомнили.
Лариса Сергеевна поджала губы.
— Знаете, я столько экскурсий отвела — никто не возмущался, только вы!
— В том-то и беда, Лариса Сергеевна. В том-то и беда.
Стоило им выйти из музея, как Андрей отправился курить. К нему подошел Тима, и Андрей, не мешкая, охотно раскрыл перед мальчишкой пачку и щелкнул зажигалкой. Перехватив гневный взгляд Софьи, Андрей только пожал плечами.
Софья огляделась в поисках Николая Александровича, но он рассказывал детям историю площади, где находился музей. Софья метнула на Андрея еще один возмущенный взгляд, на который, однако, откликнулся Тима.
Он подошел с легкомысленной усмешкой:
— Бросьте, Софья Львовна, это ж не школа. И мне почти восемнадцать.
— Вот именно. Почти. А пока что за тебя отвечают старшие.
— Вы даже не мой классный руководитель, Софья Львовна. Вы за меня не отвечаете, — отбрил он.
Вихрев слишком высоко взлетел. Майский демарш сделал его школьным героем, так что мальчишка все чаще вел себя вызывающе — особенно с ней.
— Не хмурьтесь, морщины будут, — лениво процедил Тима и попытался выпустить дым, но не сдержался и зашелся в жалком лающем кашле.
Софья прищурилась и перевела взгляд на руку, не умеючи сжимавшую сигарету.
— Ты ведь не куришь. Так чего выпендриваешься?
В глазах мальчика вспыхнул злой огонек. Можно было уже остановиться, но тот же демон, что заставлял ее дразнить, жалить, кусать Андрея, дернул продолжить и здесь:
— Ты как закончишь, еще бычок мимо мусорки кинь и харкни в сторонку. Так еще взрослее будет. Так же ведут себя взрослые мужчины, по мнению маленьких мальчиков?
Тонкие пальцы так сжали сигарету, что она сломалась. Тима фыркнул и, глядя Софье в глаза, швырнул окурок на землю.
— Так куда плевать?
С Тимой она трудный возраст не проходила, и вот пожалуйста. Она только покачала головой. Мальчик вытащил из кармана рюкзака сложенный вчетверо листок и протянул ей.
— Что это? — Взяла скорее машинально.
— Сами просили.
Тут же отвернулся и резко окликнул:
— Вера! Да пойдем уже!
Из окна автобуса Софья видела, как Вера с Тимой спорили. Вихрев размахивал руками и что-то доказывал, Вера складывала руки на груди. Тима развернулся и пошел прочь. Вера постояла на месте, потом топнула ногой и побежала следом за ним.
— Ну что, все на месте? — Николай Александрович вооружился списком и карандашом.
— Можем ехать. Ваши отвалились, — задумчиво ответила Софья.
Андрей кивнул на листок с неровными строчками, который она крутила в руках:
— Чего это?
Софья, все еще раздосадованная, поспешно убрала листок в сумку.
— Список литературы. Ты зачем мальчика плохому учишь?
— Кого? Этого, что ли? Да ладно тебе, какой там мальчик. Мужик уже.
Рассвета
Редкие линии льют,
Артиллерия
Поливает поля.
Мы стоим
А нам в головы бьют.
Нам
Держаться еще до утра
Дети
Политических вьюг
Вчера
школа, сегодня — окоп.
Наде
Пуля прилетает в лоб
Вере
Под ребро угодит штык.
Вчера
За партой строчили,
Я и ты.
Друг мой,
Глаза открой и люк.
Утром
В атаку пойдём и вдруг
По флангу ударим, и враг
Побежит, пуля за пулей
Ружье ко штыку,
И песня
Прикроет полет.
Беспилотников в тыл
И слава
О нас поет:
Надя, Вера,
Я и ты.
А где же
Любовь?
* * *
— Зачем вы туда пошли? Тем более, как я понимаю, у вас-то особое отношение к этому празднику… По всем причинам. Зачем лишний раз себя накручивать?
— Новый тематический музей. Подходящее время. Это казалось логичным.
Он качает головой:
— Не знаю, не с вашим анамнезом. — Пожевав губы, выпаливает: — Могли бы уж и промолчать, Софья Львовна.
Она прищуривается.
— Отчего же?
— Там же были дети, а вы со своими придирками. Это не педагогично. Чему вы их учите?
Софья кривится:
— У меня как раз на подходе история про педагогичность.
и дети прячутся
Софья закинула обновленную концепцию развития образования в стол к остальным, давно уже там забыто пылившимся. Ее чувство языка не пережило неудобоваримые формулировки и пунктуационные ошибки в первом же абзаце, потому она сразу убрала брошюрку подальше, отметив про себя, что говорить о любви к Родине следовало бы на хорошем русском языке. Василий Степанович, казалось, особого участия в делах школы не принимал, на месте чаще всего отсутствовал, а если и объявлялся, то всегда разговаривал с кем-то по телефону, только улыбаясь посетителям с выученной приветливостью. Впрочем, школа была механизмом, способным работать самостоятельно, поэтому отсутствие сильной руки не ощущалось как что-то фатальное.
Новая учительница основ православной культуры оказалась вчерашней студенткой. Взяли ее из экономии: новенькой предстояло компенсировать пропущенные уроки за прошлый год, а нанимать по договору почасовика на рабских условиях куда выгоднее, чем брать в штат уже опытного преподавателя. Поговаривали, впрочем, что девушка Маша получает отчего-то
