Наш общий друг. Часть 3 - Чарльз Диккенс

— Очень мило, Джонъ, съ твоей стороны, что тебѣ этого хочется. Слезы признательной радости выступаютъ у меня на глазахъ, когда я слышу, что ты говоришь это съ такой нѣжностью. Но мнѣ не надо нарядовъ.

— Или хоть это, — продолжалъ онъ, — вотъ мы теперь идемъ пѣшкомъ по грязнымъ улицамъ. А я такъ горячо люблю эти хорошенькія ножки, что мнѣ хотѣлось бы, чтобы грязь не касалась даже подошвы ихъ башмачковъ. Такъ естественно ли съ моей стороны желать, чтобы ты могла ѣздить въ каретѣ?

— Мнѣ очень пріятно, Джонъ, что онѣ тебѣ нравятся, — сказала она, взглянувъ на свои ножки, — и только потому, что онѣ тебѣ нравятся, я жалѣю, что на нихъ такіе большіе, неуклюжіе башмаки. Но мнѣ не надо кареты, увѣряю тебя.

— А все-таки, была бы ты рада, если бы могла имѣть карету, — скажи!

— Я и въ половину не была бы такъ рада каретѣ, какъ вотъ сейчасъ тому, что ты желаешь имѣть ее для меня. Дорогой мой! Твои желанія такъ же дѣйствительны для меня, какъ желанія въ волшебныхъ сказкахъ: они сбываются прежде, чѣмъ ты успѣешь договорить. Пожелай мнѣ всего, чего только можно пожелать женщинѣ, которую любишь, и знай: твое желаніе все равно что сбылось. Даже больше: только желаніе твое и дорого мнѣ, Джонъ!

Они не стали менѣе счастливы отъ этого разговора, и когда потомъ они вошли въ свой домикъ, онъ не показался имъ хуже. У Беллы быстро развивались геніальныя способности къ домоводству. Всѣ граціи, казалось ея мужу, хозяйничали вмѣстѣ съ ней и помогали ей сдѣлать ихъ домъ привлекательнымъ.

Ея замужняя жизнь текла мирно и счастливо. Весь день она проводила одна, такъ какъ мужъ ея съ утра, сейчасъ же послѣ завтрака, отправлялся въ Сити и возвращался только къ обѣду. Онъ работалъ въ одномъ китайскомъ торговомъ домѣ, какъ объяснилъ онъ ей, и она вполнѣ удовлетворялась такимъ объясненіемъ, представляя себѣ этотъ «китайскій домъ» въ видѣ какой-то смѣшанной кучи большихъ тюковъ чаю, рису, пропитанныхъ особеннымъ запахомъ, шелковъ, рѣзныхъ шкатулочекъ и нарисованныхъ на прозрачномъ фарфорѣ узкоглазыхъ людей въ башмакахъ на очень толстыхъ подошвахъ и съ длинными косами на голой головѣ, и не пускаясь въ болѣе подробныя изысканія. Она всегда провожала мужа до желѣзной дороги и всегда приходила встрѣтить его, такая же плѣнительная и почти такая же кокетливая, какъ прежде, и въ такомъ обдуманно изящномъ платьицѣ, какъ будто она только и думала, что о нарядахъ. Но какъ только, Джонъ уѣзжалъ на работу, и жена его возвращалась домой, это платье снималось и замѣнялось аккуратненькой домашней блузой съ передничкомъ, и Белла, подобравъ обѣими руками волосы, съ дѣловитымъ видомъ принималась за свои домашнія дѣла. И чего только не передѣлывала она за день! И мѣрила-то она, и взвѣшивала, и терла, и мѣсила, и скребла, и рубила, и мыла, и полировала, и обтирала пыль, и перекапывала, и полола, и подстригала вѣтки, и штопала бѣлье, и складывала, и провѣтривала, а главное и больше всего — изучала. Ибо мистрисъ Джонъ Роксмитъ, никогда не отличавшаяся большою любовью къ труду въ былыя времена, когда она была миссъ Беллой Вильферъ, оказывалась теперь въ постоянной необходимости прибѣгать за совѣтомъ и поддержкой къ нѣкоему мудрому сочиненію, извѣстному подъ заглавіемъ «Полной британской хозяйки», и просиживала цѣлые часы, опершись на руки головой, а локтями на столъ, въ совѣщаніяхъ съ этой книгой, точно колдунья, доискивающаяся отвѣтовъ въ книгѣ черной магіи на нѣкоторые вопросы, передъ которыми она стала втупикъ. А происходило это главнымъ образомъ отъ того, что Британская хозяйка, хоть и истая британка въ душѣ, далеко не отличалась умѣньемъ ясно выражаться на британскомъ языкѣ и нерѣдко преподавала свои наставленія все равно что по камчадальски. Въ затруднительныхъ случаяхъ такого рода Белла громко вскрикивала: «Ахъ ты, смѣшная старуха! Ну что ты хочешь этимъ сказать? Ты, должно быть, пьяна!» и, сдѣлавъ эту выноску на поляхъ, снова углублялась въ «Хозяйку», причемъ каждая ямочка на ея лицѣ выражала глубокое напряженіе мысли.

Минутами британская хозяйка положительно проявляла наклонность къ издѣвательству и приводила этимъ въ отчаяніе мистрисъ Роксмитъ. Съ возмутительнымъ хладнокровіемъ говорила она, напримѣръ: «Возьми саламандру», точно генералъ на войнѣ, приказывающій рядовому взять живьемъ турка. Или вдругъ отдавала приказъ: «Брось щепотку» чего-то такого, чего нельзя было достать. Въ такія минуты явнаго безразсудства хозяйки Белла съ шумомъ закрывала ее, хлопала ею объ столъ и обращалась къ ней съ такимъ комплиментомъ: «Ахъ ты, ослица старая! Ну гдѣ я тебѣ этого возьму?»

Была еще одна отрасль изученія, которой мистрисъ Роксмитъ отдавала свое вниманіе ежедневно въ теченіе опредѣленнаго числа часовъ. Регулярно каждый день мистрисъ Роксмитъ прочитывала газету, чтобы имѣть возможность бесѣдовать о событіяхъ дня съ мужемъ, когда онъ вернется домой. Въ своемъ желаніи быть ему товарищемъ во всемъ, она съ такимъ же рвеніемъ одолѣвала бы алгебру или Эвклида, если бы онъ дѣлилъ свое сердце между нею и тѣмъ или другимъ. Надо было видѣть, какъ старательно запасалась она городскими извѣстіями и съ какимъ сіяющимъ видомъ высыпала ихъ вечеромъ передъ Джономъ, не забывая упомянуть ни о томъ, какіе товары поднялись въ цѣнѣ на рынкѣ, ни о томъ, сколько золота поступило въ банкъ. Все это она выкладывала съ серьезнѣйшимъ лицомъ, пока не расхохочется сама надъ собой самымъ очаровательнымъ образомъ и не скажетъ, цѣлуя его: «Все это оттого, что я такъ люблю тебя, Джонъ».

Для человѣка, работающаго въ Сити, Джонъ, правду сказать, мало думалъ о томъ, повышаются или падаютъ въ цѣнѣ товары и много ли золота поступаетъ въ банкъ. Но зато больше, чѣмъ можно выразить словами, онъ думалъ о своей женѣ, считая ее драгоцѣнностью, которая всегда подымалась въ цѣнѣ и стоила дороже всего золота въ мірѣ. А она, воодушевленная любовью, съ своимъ живымъ умомъ и тонкимъ чутьемъ, дѣлала изумительные успѣхи въ домашнемъ хозяйствѣ и во всемъ; не дѣлала успѣховъ только въ своей привлекательности для него. Таковъ былъ приговоръ ея мужа, и въ объясненіе его онъ говорилъ, что она была такъ мила ему съ самаго начала, что стать милѣе уже не могла.

— У тебя такой запасъ веселья! — нѣжно говорилъ онъ ей. — Ты какъ ясный свѣтъ въ домѣ.

— Неужто правда, Джонъ?

— Правда ли? Еще бы! Только ты еще свѣтлѣе, еще лучше.

— А знаешь, Джонъ, — сказала она, взявшись за пуговицу его сюртука, — бываютъ минуты, когда я… Не смѣйся, Джонъ! Ну, пожалуйста!

Ничто не заставило бы Джона засмѣяться, когда она просила его не дѣлать этого.

— … Когда я серьезно задумываюсь.

— Тебѣ, вѣрно, скучно одной, моя крошка?

— О, нѣтъ, Джонъ! Время такъ летитъ. У меня минутки не бываетъ свободной за недѣлю.

— О чемъ же ты задумываешься, моя дорогая? И когда ты задумываешься?

— Когда смѣюсь, напримѣръ, — сказала она, положивъ головку ему на плечо и смѣясь. — Вы, можетъ быть, не повѣрите, сэръ, что вотъ сейчасъ я думаю очень серьезно, а между тѣмъ это такъ.

Она опять засмѣялась, и что-то блеснуло у нея въ глазахъ.

— А можетъ быть, тебѣ все-таки хотѣлось бы быть богатой? — ласково спросилъ онъ.

— Фу, Джонъ! Какъ можешь ты задавать такіе глупые вопросы!

— Не жалѣешь ли ты о чемъ-нибудь, голубушка?

— Жалѣю? — Нѣтъ! — отвѣчала она твердо. Но вдругъ прибавила, не то смѣясь, не то плача: — Ахъ да, жалѣю. Жалѣю о мистрисъ Боффинъ.

— И я тоже очень жалѣю, что намъ пришлось съ ней разстаться. Но это, Богъ дастъ, ненадолго. Богъ дастъ, обстоятельства сложатся такъ, что намъ можно будетъ попрежнему видѣться съ ней.

Быть можетъ, Белла и очень тосковала по мистрисъ Боффинъ, но этого не было замѣтно теперь. Съ разсѣяннымъ видомъ она теребила пуговицу на сюртукѣ своего мужа, когда неожиданно явился къ нимъ папа провести вечерокъ.

Въ ихъ домикѣ у папа былъ свой уголокъ и свое отдѣльное кресло, на которое не смѣлъ садиться никто другой, и, не въ обиду будь сказано его семейному счастью, нигдѣ не чувствовалъ онъ себя такимъ счастливымъ, какъ здѣсь. Всегда забавно было видѣть ихъ вмѣстѣ — папа и Беллу, но въ этотъ вечеръ мужу Беллы казалось, что никогда еще не шутила она съ своимъ папа такъ мило и такъ смѣшно.

— Какой вы добрый мальчикъ, что прибѣжали сейчасъ же, какъ только вырвались изъ школы, — сказала Белла. — Ну, разскажите же, какъ васъ сегодня муштровали въ школѣ.

— Видишь ли, моя крошечка, я вѣдь, собственно говоря, учусь въ двухъ школахъ, — отвѣчалъ херувимчикъ, потирая руки и улыбаясь, пока она усаживала его въ его уголкѣ: — во-первыхъ въ учебномъ заведеніи Минсингь-Лэна, а во-вторыхъ въ академіи твоей матери. Про которую же школу ты спрашиваешь?

— Про обѣ,- отвѣчала Белла.

— Про обѣ?… Сказать по правдѣ, дружокъ, сегодня мнѣ въ обѣихъ попало. Ну, да такъ и слѣдовало ожидать. Корни ученія горьки, знаешь… А что такое жизнь, какъ не ученье?