Наполеон - спаситель России - Андрей Буровский

Сарафан — это не просто свободная удобная одежда — это еще и походка, которая вырабатывается ходьбой в та­ком сарафане и в легких (легче сапог и ботинок) лаптях. Это и привычка особенно осторожно обходить глубокую грязь и лужи — ведь лапти промокают гораздо сильнее кожаной обуви.

Отсутствие карманов и носовых платков — это и при­вычка сморкаться в два пальца, и носить деньги и мелкие предметы завязанными в узелок или во рту (с точки зрения русских европейцев, это очень неопрятная привычка).

Жизнь в избе — это и привычка спать в спертом возду­хе — ведь в избе спят множество людей, а форточек в ее окнах нет. И летом, когда в доме прохладно, и зимой, в нато­пленном доме, попросту говоря, душно. По-видимому, при­вычные люди вовсе не испытывают от этого особых страда­ний, но с тем же успехом могу сказать — и в современной... ну, почти что в современной России, еще в 1970-1980-е годы по крайней мере некоторые сельские жители закупо­ривали на ночь свои дома так, что городской, привычный к форточкам человек в них попросту начинал задыхаться.

Не раз в различных экспедициях автору этих строк до­водилось сталкиваться с ситуацией, когда «экспедишники» дружно вопили хозяину дома — мол, давайте наконец откроем окно! А хозяин качает головой и укоризненно го­ворит что-то типа: «Сквозник же...» А его супруга смотрит на бедных городских с выражением сочувствия и ужаса, как на рафинированных самоубийц. Причем только что эти милые люди сидели на лавочке и без всякого вреда для себя вдыхали свежий вечерний воздух, напоенный запа­хом цветущих растений, сохнущего сена и влаги. Но стоит им отправиться спать — и тут же появляется железная не­обходимость любой ценой отгородить себя от струй све­жего воздуха, совершенно непостижимая и неприятная для городского «экспедишника».

Для современного россиянина... по крайней мере для абсолютного большинства россиян, невозможность про­ветрить помещение было бы неприятным и даже попро­сту мучительным. В этом мы нашли бы понимание у людей верхушечной русской культуры, у «русских европейцев». Но «русские туземцы» нас бы попросту не поняли, что тут поделать.

«Туземцев» не волновало и обилие насекомых, особен­но тараканов. «Искаться» — это обычнейшее занятие для сельских жителей еще в начале XX века. И что такое «ис­каться», вы знаете? А это вот что: один или одна ложится на колени головой к другу (подруге), а та перебирает волосы, выцепляя там насекомых, в первую очередь вшей. Выглядит не очень «аппетитно», согласен, но таких малоприят­ных деталей довольно много в жизни людей того времени. Искались ведь не только на Руси. В Европе этот обычай тоже бытовал все Средневековье, а уничтожила его урба­низация быта. Начиная с XVII—XVIII веков слишком много людей в Британии, Скандинавии, Голландии, Северной Франции начали жить в проветриваемых домах, мыться чаще, чем раз в неделю, следить за чистотой белья и полу­чают представление о пользе мытья рук и чистки зубов.

До этого и во всех аграрно-традиционных обществах очень много всего «неаппетитного». Описание, скажем, традиционного дома скандинавского крестьянина способ­но вызвать попросту тошноту, в том числе у современных шведов и норвежцев. Было в этом доме почти всегда холод­но (экономили древесину для протопки) и сильно пахло не­свежей мочой — в моче стирали, и потому в земляном полу делалось углубление, в которое мочились все домочадцы; так сказать, не покидая жилья, впрок запасали необходи­мое в хозяйстве.

А обычай молодых мам высасывать сопли из носа мла­денцев исчез совсем недавно; в Британии он отмечался в эпоху наполеоновских войн (как яркий признак некуль­турности батраков, мелких фермеров и прочих малообра­зованных слоев населения); в Германии он описывался в конце XIX века, а в России зафиксирован последний раз еще в 1920-е годы, уже перед коллективизацией.

Жизнь в крестьянской избе — это и умение вести себя непринужденно в постоянном скопище людей, без всяко­го уединения. Крестьянская изба, не разделенная на раз­ные комнаты, в которой основное место занимает русская печь, нам бы уж точно не показалась ни особо знакомой, ни так уж сильно привлекательной. Глядя на это в общем-то небольшое пространство (даже богатой северной избы), всегда удивляешься — да как же они все тут поме­щались?! Несколько супружеских пар, принадлежащие к разным поколениям, куча ребятишек и подростков обое­го пола, старики... И все эти десятки людей — на сорока, от силы 50-60 квадратных метрах?! А ведь помещались, помещались...

У туристов, впервые посещающих музеи под откры­тым небом, где хранятся памятники деревянного зодчества (они есть в Суздале, под Новгородом), обязательно возни­кает вопрос: что, отдельных комнат ни у кого вообще не было?! Нет, ни у кого не было. И... это... у супружеских пар не было?! Не было. А как же... А вот так! А дети?!

Но в том-то и дело, что никого из обитателей изб в те простенькие времена особенно не волновало — видят дети чьи-то половые действия (в том числе и половые действия родителей) или не видят. Даже лучше, чтобы видели и учи­лись. Дети и учились, и не только на примере всевозмож­ных животных, домашних и диких, но и на примере своих ближайших родственников.

Жизнь в избе — это и умение так же непринужденно вы­ходить пописать и покакать за овин. Выпархивает девичья стайка и на глазах всякого, кто захочет подсмотреть, рас­полагается... благо, сарафаны и рубахи на них длинные.

Впрочем, парни обычно не подсматривают, они под­смотрят скорее девичье купанье — ведь изобретение ку­пальника таится во мраке грядущего. Купаются девушки голыми, и мало ли чьи глаза горят в густом кустарнике поодаль... К чему Лизе тоже предстоит привыкнуть, если ей захочется играть в крестьянку постоянно, хотя бы не­сколько суток, а не несколько часов.

Но купаться хорошо летом, а оно не очень продолжи­тельно в Великороссии. В баню ходят регулярно, раз в не­делю, но вот более интересный вопрос — а как мылись в перерыве между банями? Так сказать с субботы и до сле­дующей субботы?

Ответ способен огорчить человека, приписавшего предкам больше достоинств, чем надо, и привести в пол­ную ярость «патриота» советско-Жириновского розлива. Потому что ответ этот — нерегулярно, а то и попросту ни­как. Трогательная картинка — девушка, которая умывает­ся из ручейка по раннему утру, на заре. Из мультфильма в мультфильм, из экранизированной сказки в сказку пере­ходит этот милый образ... Только вот сразу вопрос — а как умываться людям постарше? Тем, кому не очень хочется наклоняться и плескать себе ладошкой в «портрет»? Что, если погода в этот день плохая? И вообще — как умывает­ся та же девушка 7 месяцев в году, с октября по апрель? Не говоря о том, что до ручейка от дома может оказаться довольно далеко идти, и каждый день, пожалуй, не нахо­дишься.

Стоит задать себе эти «непатриотичные» вопросы, и быстро выясняется — в крестьянской среде отсутствует культурная норма, предписывающая умываться каждый день. Грубо говоря — вне банных дней можно было мыть­ся, а можно было и не мыться. Некоторые чистили зубы... а большинство — нет, не чистили.

Стало классикой зубоскалить по поводу грязных дам в рыцарских замках. Но ведь и в Московии не было тра­диции ни умываться, ни мыть уши, шею или под мышка­ми, тем более (тысяча извинений!) подмываться. Ну что поделать, если не было такой традиции, и вполне можно сопроводить любую романтическую историю соответ­ствующими комментариями.

Крестьянский быт — это совершенно иные объемы жи­лища, другие помещения, другие предметы. Нет, напри­мер, шкапов или столов с выдвижными ящиками, комодов и стульев. Есть сундуки — то есть в дворянском быту они тоже есть, но играют не такую значительную роль. А тут вещи класть больше и некуда.

Чтобы жить в избе, нужно уметь пользоваться ухватом, спать на лавке, обметать сажу куриным крылышком, шить и прясть ночью, и даже не при свече, ведь свеча — это дво­рянская и городская роскошь. А при лучине.

Другие привычки, другие движения тела, языка и души. Другая память, в том числе память о детстве.

У крестьян не просто худшего качества еда. Это еда, состоящая из совершенно других блюд, которые приго­товлены другими способами и совсем иначе поедаются.

Повседневная еда низов общества убийственно одно­образна и превосходно описана в двух народных пого­ворках: «Щи да каша — еда наша», и «Надоел, как пареная репа». И вкус у народной пищи, и ее биохимический со­став отличается от дворянской еды. И к той, и к другой еде надо привыкать, по существу, всю жизнь.

Если продолжать тему «пожить, как крестьянка», то Лизе Муромцевой очень скоро пришлось бы обнаружить еще одно отличие, весьма существенное как раз для де­вушки — крестьяне сами готовят поглощаемую ими еду.

Каждое блюдо надо готовить долго, это непростой про­цесс — каждый раз надо колоть дрова, топить печь, носить воду. Это женская работа; если барышня-крестьянка за­хочет пожить в деревне несколько дней, как «своя», ей придется колоть дрова и каждое утро, не успев побывать за овином, идти с ведрами за водой к речке или к колодцу. В каждую бадейку — по два современных ведра, на коро­мысло — по две бадейки, и вперед! Потому и стараются ва­рить что-то одно, но много, — целый чугунок щей или каши. Едят редко, без полдников, «чая в четыре часа» и прочих приятных перекусов: на еду у них особенно нет времени, да и просто надо экономить воду и дрова.