Муравейник - Ольга Чепишко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всю поездку до Лодейного Поля я пыталась поспать, но запах выхлопных газов в салоне автобуса мешал мне провалиться в сон, да и на неудобных креслах было никак не расслабиться. Через пару часов меня начало мутить и разболелась голова. Хорошо, что я взяла с собой бутылку воды и таблетки от укачивания. Без них я бы не выдержала долгой дороги в общественном транспорте.
До этого я никогда не бывала в интернатах для престарелых. Конечно, знала о таких домах из фильмов и книг. Но чтобы увидеть это место своими глазами – раньше у меня даже мыслей подобных не возникало.
Наконец, я приехала. Вышла на своей остановке и стала смотреть по сторонам. Лодейное Поле напоминало мне деревню: маленькие улочки с дорогами, выложенными щебнем и песком, низкие двухэтажные домики, один продуктовый магазин на всю округу и люди, одетые в какую-то старую одежду, вышедшую из моды лет 20 назад.
Я залезла в заметки своего телефона, чтобы еще раз уточнить адрес, который мне нужен, и, посмотрев на улицу и номер дома ближайшего ко мне здания, пошла по проселочной дороге дальше. Через 20 минут я была на месте, но сразу в интернат не зашла. Остановилась у входа и долго рассматривала дом. Потом глубоко вздохнула и открыла дверь.
Я до сих пор помню, как будто это было вчера: полуразрушенное трехэтажное здание советского типа, облупленная краска на стенах, сырость, холод и ужасная вонь от грязи, лекарств, мочи и других человеческих испражнений, перемешанных в единый мерзкий запах, от которого начинало тошнить. По коридорам ходили, ползали и передвигались на костылях и в инвалидных колясках одинокие и печальные старики, в основном мужчины. Их было много. При этом, казалось, каждый находился в себе, не замечая остальных.
В интернате была молельная комната для верующих, почтовый ящик, куда старики опускали письма родственникам и друзьям, небольшой книжный шкаф и коробка с настольными играми – шахматами, шашками и нардами. Но, к сожалению, постояльцы всем этим почти не пользовались, а слонялись по коридорам без дела.
Все, кто встречался мне на пути, безумно радовались новому лицу и тут же начинали болтать со мной. Чаще всего старики спрашивали о жизни за пределами дома для престарелых, интересовались новостями в мире. Я чувствовала себя не в своей тарелке, словно инопланетянин. Понимая, что навещают стариков здесь редко, мне хотелось уделить каждому как можно больше внимания, но я не могла – меня ждал отец.
В коридоре я встретила медсестру. Назвала ей фамилию папы и попросила помочь его найти. Она указала пальцем на комнату. Я поблагодарила женщину и выдохнула с облегчением. Он жив. Услышать это в тот момент было для меня самым важным.
Войдя в палату и впервые увидев отца спустя столько лет, я разрыдалась. Зрелище, которое открылось мне, было страшным. Папа исхудал так, что одежда на нем висела, щеки впали, да и внешне старик совсем мало походил на того мужчину, которого я знала в детстве. Он был болен и опечален тем миром, в котором ему приходилось жить. Мне было стыдно за себя и за бабушку, что допустили такое, бросили папу на произвол судьбы.
Я подошла к нему, крепко обняла и, продолжая лить слезы, попросила прощения: за себя, за бабушку и за ужасную жизнь, которой ему приходиться довольствоваться. «Ни один муравей, ни одна тварь в этом мире не достойна той участи, которая постигла моего отца, – думала я. – Родителей, какие бы они ни были, надо ценить и оберегать до конца их дней». Горечь предательства и собственная никчемность пропитывали меня насквозь, пока я гладила папу по спине. Он улыбнулся так искренне и тяжело, что мне хотелось взвыть от боли, пронзившей в тот миг мое сердце. Каким же ничтожеством я себя чувствовала…
В комнате, где он жил, было шесть кроватей с такими же больными, одинокими, никому ненужными стариками, советский телевизор и окна, которые намертво были забиты гвоздями и не открывались. Спертый воздух в помещении душил и погружал в атмосферу дикой тоски. Отец был слеп с того дня, когда выпил метилового спирта вместе с моей мамой, и с трудом двигался, но ради меня попытался выбраться из постели. Его добивали старческие болячки. Я одела папу потеплее, усадила в каталку и вывезла на улицу, за что он был мне очень благодарен. Долгое время отец не выходил на свежий воздух, не вдыхал ароматы зелени, не чувствовал прикосновений теплых солнечных лучей.
Мы немного прокатились вокруг интерната, а потом остановились у одной из скамеек, которая пряталась среди кустов шиповника.
– Если старики в таких домах не в состоянии передвигаться сами, помогать им в этом никто не будет, – грустно произнес он и опустил слепые глаза вниз. – А говном здесь так пахнет, потому что справлять нужду приходиться в памперс, который выдается постояльцам один раз в сутки, – он печально вздохнул. – У многих стариков дизентерия или еще какая-нибудь ерунда с кишечником, желудком или жопой. Карантины здесь не заканчиваются никогда, – отец усмехнулся. – В общем, надеюсь, ты понимаешь, что раем это место назвать точно нельзя, хе-хе. Не рекомендую! Лучше езжай на море… Кстати, у тебя сигаретки не найдется? – пальцами руки он быстро изобразил движение, как будто подносит к губам папиросу.
– Нет, пап. Здесь запрещено курить, ты же знаешь, – ответила я и улыбнулась.
Мы разговаривали несколько часов. Я делилась с ним новостями из жизни и рассказывала о себе, муже, сыне и о нашем доме. Описывала природу поселка Ильичева и светлое будущее, которое совсем скоро ждет и его, как только я решу вопросы с документами и мы уедем отсюда. Все это время он, не отрываясь, смотрел куда-то вдаль и улыбался так, словно я не предавала его, не бросала на произвол судьбы, всегда заботилась и любила.
Ужасные чувства овладевали тогда мной – чувства отвращения к самой себе. Я не чуточку не жалела, что нашла папу, приехала в этот дом «мертвых старческих душ», поговорила с родным мне человеком и подарила ему пусть кратковременную, но улыбку.
Каким бы слабым человеком он ни был, как бы ни губил раньше свое здоровье, что бы ужасного ни делал в жизни, – в первую очередь
