Благословение пана - Эдвард Дансейни

Что же делать? Чего хочет камень? Наверное, Старые Камни знают. Надо идти к ним.

И взять с собой эолит? А как нести его? Странные воспоминания передались усталому человеку от древнего камня, какие разум, не претерпевший разные страхи, ни за что не воспринял бы, странные воспоминания о том, как старый топор любил, чтобы его носили.

У викария была толстая палка, которую он брал с собой в дальние прогулки по горам. Он отыскал ее. Потом, размышляя о том, чем привязать эолит к топорищу, нашел старые гамаши и стал резать их острым ножом, аккуратно поворачивая его, когда он доходил до края, пока не получилась длинная лента. Ею он привязал древний зловещий камень к толстой палке. Потом викарий погасил свечу и выскользнул из дома.

Ночь казалась особенно темной из-за старых деревьев, укрывавших все вокруг и не пропускавших свет на дорожки. Некоторое время викарию пришлось угадывать тропинку по более светлому цвету. Когда же он вышел на дорогу, то деревьев стало меньше и появились звезды, да и глаза понемногу привыкли к темноте. Обычная для этого часа прохлада усилилась, когда викарий сошел вниз; речка, которая, хоть и казалась узкой полосой, пересекающей Волдинг, днем своим сверканием как будто помогала жаркому солнцу нагревать склоны горы, а ночью от нее словно поднималась некая сила и завладевала долиной. Несмотря на эту холодную хватку, викарий все же спустился вниз, прошел через всю деревню к мосту, который был построен на самом мелком месте, и пересек реку.

Этой дорогой, верно, не раз следовал в далеком прошлом старый камень, ибо река под мостом, по которому теперь ездили телеги, всегда была тут, да и деревенская улица, и дорога, что вела на гору Волд и к Старым Камням, тоже извечно шли от горы к горе и от холма к холму в те дни, в которые человеческая история только начиналась, о которых никто не знает и в которые немногие мысли что-то значили.

Викарий миновал мост и стал подниматься по склону той тропинкой, что бежала через гору к Старым Камням; вот и ночь эта как будто была добрее к нему, чем прежние ночи, вероятно ради той примитивной вещи, что он нес в руке.

Если бы кто-нибудь наблюдал за деревней, то увидел бы английского священника девятнадцатого столетия, пробирающегося ночью в лесу и с первобытным достоинством несущего топор, который сыграл свою важную роль, когда победа Человека над другими существами была еще под вопросом и никто не знал, кому в конце концов предстоит властвовать.

Глава тридцать четвертая

КРОВЬ НА ПЛОСКОМ КАМНЕ

Свирель, которая в ту ночь увела из дома миссис Анрел, увела и всех жителей деревни, которые теперь сидели вокруг Старых Камней. Еще днем Томми Даффин обещал им особенную ночь. По-настоящему это должно быть накануне летнего солнцестояния, сказал он, а у нас будет сегодня. И все пришли: ни у кого больше не осталось сомнений, – ибо в этот день был окончательно отвергнут уклад девятнадцатого столетия (и двух тысяч лет тоже), – что нельзя противиться зову камышовой свирели. Вскоре после полуночи жители деревни собрались у Старых Камней. Собрались все: Лайли в венке из мускусных роз, по-видимому тех, что росли на старой красной южной стене в саду миссис Эрлэнд; немного дальше от длинного плоского камня сидела сама миссис Эрлэнд; на земле, словно отдыхая от сомнений, расположилась миссис Анрел; миссис Даффин тоже отдыхала, но от бесконечных рассказов о семнадцати годах жизни ее сына Томми, потому что сейчас было не время для бесед; тут же сидел мистер Даффин, утверждавший, что никогда не сомневался в способностях Томми, ведь ему все давалось легко; сбившись в кружок, стояли Уилли Лэттен и вся его банда, вооруженные палками, словно стражники Старых Камней Волдинга; сидели там Скеглэнд, забывший о своей торговле; и Марион, забывшая о дружке в Йоркшире; и миссис Твиди, забывшая обо всем на свете; и столяр Лэттен, и миссис Лэттен, и Гиббутс, и Спелкинс, и Блегг, и миссис Дэтчери, и миссис Тиченер – короче говоря, были все, кроме четырех парней, которые отправились на ферму в долину за Старыми Камнями и должны были вернуться с минуты на минуту, а пока Томми Даффин стоял возле плоского камня, не поднося свирель к губам. Рядом, но не внутри, а снаружи круга Старых Камней ждал мясник Мадден с большим молотом в руке.

Небольшой костер весело горел посреди центрального камня.

Тишину, до того тревожимую лишь ветром или случайным криком совы, неожиданно нарушил шум из долины, что была дальше Волдинга; и все, как один, повернули головы. Это четверо парней тащили с фермы быка.

Серый круг сидевших в темноте селян не распался, разве что несколько человек поднялись, уступая дорогу ведомому на веревке быку, который шел неохотно, но испуганным не казался. Его провели между людьми, потом между камнями, и вот тут-то он захрипел, словно, завидев плоский камень, все понял.

Тем временем Томми Даффин, словно ему пришла в голову неожиданная мысль, поднял свирель и заиграл мелодию, которую ни разу не играл до тех пор. При первых же ее звуках, будто бы получив некую весть, бык сверкнул в темноте белками глаз. Люди стали подниматься на ноги.

Мадден, не выпуская из рук большой молот, ступил в каменный круг.

– Нет, надо дождаться зари, – сказал Томми Даффин, перестав играть.

Его новая мелодия была чудесна тем, что пробуждала воспоминания о делах давно-давно минувших дней, считавшихся похороненными в умах людей, которые не имели о них ни малейшего представления и даже в своих грезах едва ли догадывались о них. Ей не составляло труда удерживать возле Старых Камней впавших в состояние экстаза жителей Волдинга – плотника, церковного сторожа, бакалейщика, миссис Эрлэнд и всех остальных; пожалуй, не только их, потому что в ту ночь люди слышали необычное движение в лесу, как будто шел великан, но украдкой, как будто нечто неведомое почуяло запах бычьей крови и явилось из другого времени и другого пространства, привлеченное предстоящим жертвоприношением. Но это всего лишь догадки: никто ничего не мог сказать наверняка. Несомненно одно: эхо от музыки Томми становились громче, а не тише, когда бежало от горы к горе, и приобретало, а не теряло в красоте и необычности, ударяясь о деревья; оно оживало мелодией, какую еще не творила свирель; и Томми задыхался, а мелодия летела все дальше и дальше. На глазах людей закипели слезы, соленые горячие слезы, и благодаря этим золотистым слезам люди понимали, что и они, и далекие звезды, и близкие насекомые, и Земля, и камни, и цветы нераздельны, как они знали прежде и забыли теперь. А еще, говорят, они увидели поблизости в лесу тень, что была больше человеческой и творила мелодию, которая поднимала горы и леса, но которую не все могли расслышать. И тут миссис Тиченер, с глазами которой творилось что-то странное в последнее время, отчего она видела все яснее и дальше, воскликнула: