Демон воздуха - Саймон Ливек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На пятый день эти игры заканчивались. Всем тогда становилось не до шуток. Теперь провинности уже не измерялись штрафами и бедный платил наравне с богатым. Если в течение первых четырех дней ты мог откупиться какой-нибудь одежкой или мелочью, то на пятый наступала настоящая расплата. Тебя выгоняли из жрецов. За волосы тебя волокли к озеру и там окунали в воду до тех пор, пока ты едва не захлебывался. А те, кто дружил с тобою с детства, теперь забрасывали тебя камнями. А потом тебя оставляли там в одиночестве, и рано или поздно твоим близким становилось известно о твоей участи.
Да, рано или поздно, твердил я про себя, твои близкие приходили и забирали тебя домой, и это являлось самым тяжким унижением и самым жестоким наказанием.
Глава 4
В доме стояла тишина, но я знал, что раскинувшийся за его стенами огромный город — это нагромождение дворцов, лачуг и храмов, в котором обитали многие тысячи живых душ: жрецов, воинов, торговцев, мужчин и женщин, собак и индеек, — город этот никогда не засыпал. Даже сейчас жрецы жгли костры перед храмами, воины приводили в порядок свое боевое облачение, торговцы пересчитывали добро, мужчины и женщины в своих постелях зачинали детей, спали, ворочались во сне и умирали. Боги наблюдали за нами, людьми, неусыпно, как игроки за ходом игры, и самый капризный из них, «великий насмешник» Тескатлипока, державший нас всех на своей ладони, раздумывал над тем, куда бросить следующую горсть фишек.
В какой-то момент мне начало казаться, что комната, в которой я находился, была единственным спокойным местом во всей Вселенной.
— А что за ошибку ты допустил? — спросила Лилия.
Только спустя многие годы я отважился задуматься об этом, но сейчас эти воспоминания не ранили меня, они казались занозой, в конечном счете вышедшей из-под кожи.
— Я никогда не думал, что допущу ошибку. Я успешно проходил эти испытания в течение многих лет и давно уже не боялся пятого дня. Обычно неудачу терпели другие — совсем юные или, наоборот, пожилые, — и мне всегда было их чуточку жалко. Но в себе я оставался уверен. Возможно, чересчур уверен. Да и вышло-то все из-за такого пустяка! Из-за одного-единственного зеленого помидорчика, который мне оставалось положить на верхушку горки. И я сделал это, не нарушив ее, но, когда собрался уже отойти в сторону, будто что-то ужалило меня в шею… Понятия не имею, что это было, — словно меня царапнули чем-то острым или укололи. Мне и больно-то не было, но от неожиданности я неловко отдернул пальцы. Вот тогда-то… — Я невольно сжал кулаки. — Я даже не видел, как покатился этот помидор. Я обернулся к остальным — спросить, в чем дело, кто это подшутил надо мной. Вот тогда-то я и прочел все на их лицах. Они же все смотрели не на меня, а на горку подношений перед очагом, мне показалось, в тот момент в комнате даже никто не дышал. На горку я даже не поглядел. В этом не было нужды. Глубокое потрясение и мой дальнейший приговор я прочел на этих лицах. Я не собирался спорить, оправдываться или убегать, а просто ждал, когда за мной придут. Обреченно и смиренно я сидел перед очагом, в котором столько лет заботливо поддерживал огонь.
— Ты так и не узнал, кто сыграл с тобою эту злую шутку?
Я взглянул на Лилию сквозь слезы. Проморгавшись, я с удивлением заметил, что ее глаза тоже блестят.
— Нет. Я не представляю, кто и как это сделал. Я даже не знаю, человеческих ли это рук было дело. Тогда мне показалось, что этого хотел бог, вот почему я не стал противиться.
Это и впрямь походило на проделки Тескатлипоки, который, как считалось, питал особый интерес к рабам. Вероятно, он и предпочел таким изощренным способом изменить ход событий, в результате которых я стал одним из его подопечных. Но боги всегда выбирают своим орудием людей, поэтому в глубине души я понимал, что выходка, так изменившая мою судьбу, была делом человеческих рук.
Уснуть мне никак не удавалось. Я ворочался на своей циновке, терзаемый болью ран и роившимися в голове вопросами.
Что же на самом деле случилось в тот день, когда меня изгнали из Дома Жрецов? Я всегда воспринимал это событие как знак судьбы, ниспосланный богами. Сегодняшний разговор разворошил давно похороненные в душе воспоминания, заставив меня взглянуть на них по-другому.
А кем и впрямь был человек, имевший основания ненавидеть меня?
Я представлял себе чье-то вымазанное сажей лицо с длинными перепачканными жертвенной кровью волосами — абстрактное размывчатое лицо жреца. Только белевшие на черной коже глаза помогли бы мне как-то распознать это лицо, но меня смутил другой образ — он маячил позади первого и был не так отчетлив и почему-то бледен — возможно, благодаря слою желтой охры.
Я сел на постели — как будто так мне легче было сравнить эти лица.
— Я знаю, кто ты! — пробормотал я.
Какой-то шум во дворе прогнал мои видения, и я, несмотря на боль и скованность во всем теле, пополз к двери.
Луна и звезды пробивались сквозь туманную дымку; мое собственное дыхание облачком заклубилось перед моим носом, когда я выглянул в темноту. Я зябко кутался в одеяло. Утром, наверное, и вовсе подморозит.
Тихий звук во дворе повторился. Я прислушался и понял — это легкий шорох юбки.
Стройная фигура выскользнула из тени, пересекла бледное пятно лунного света и вновь исчезла в темноте.
Немногие из ацтеков отважатся выйти ночью на улицу в одиночку. Ведь встретить в ночи почти любое существо — сову, хорька, койота, скунса — все равно что узнать в лицо свою смерть. А хуже всего чудовища, чьи образы мы испокон века сами рождали в своих головах. Немногие из нас согласились бы по доброй воле отправиться блуждать по улицам, где разгуливают, издавая глухие стоны, безголовые и безногие тела и скелеты.
Сам-то я, правда, будучи жрецом, обходил с дозором холмы вокруг озера, имея при себе факел, кадило, раковину-трубу и огромные охапки пихтовых веток для жертвенного костра. В мою задачу как раз и входило отпугивание таких чудовищ, с тем чтобы граждане нашего города могли спокойно спать на своих тростниковых циновках. Поэтому еще с тех времен ночь не пугала меня.
Сбросив одеяло и стиснув покрепче зубы, я осторожно последовал за женщиной через двор. Вскоре рядом с комнатой, где она скрылась, я заметил слабый свет. Помещением этим оказалась кухня, где находился очаг.
Я шагнул к двери.
Очаг был гораздо больше тех, на которых обычно готовят пищу, так как предназначался еще и для поклонения Уэуэтеотлю, древнему богу огня, и покровителю торгового люда Якатекутли. Тугой узелок с походным скарбом, притороченный к дорожному посоху, стоял у стены перед самым очагом. Женщина сидела перед ним, низко опустив голову, так что лица ее я не видел, и только громадные тени плясали на стене у нее за спиной.
Вдруг в руке ее блеснул узкий обсидиановый клинок, который она поднесла к уху и надрезала себе мочку. Кровь потекла по клинку. Левой рукой Лилия поднесла к уху маленькую глиняную миску. Собрав в нее кровь, она перевернула ее над огнем и потрясла, выливая все до последней капли. Потом она приложила к раненому уху узкую ленту из белой бумаги, хорошенько промокнула рану и встала на ноги.
Я знал, что она собирается сделать. Она принесла свою кровь в жертву богу огня и теперь собиралась совершить то же самое для другого бога, покровителя торговцев.
Подношения Якатекутли не сжигались, и Лилия не собиралась бросать бумажку со своей кровью в огонь. Она подошла к дорожному узелку и обмотала бумажку вокруг него.
Потом она принялась разговаривать со своим богом, земным олицетворением которого являлся такой вот дорожный узелок, имевшийся в доме каждого торговца. Посох с этим узелком путник всякий раз втыкал рядом с собой во время привалов и, просыпаясь, вспоминал о своем боге, дававшем ему веру и утешение в дальних краях. На этот посох он опирался, странствуя вдали от родимых мест по пустыням, лесам, болотам и землям, кишащим свирепыми злобными дикарями. А если в пути его настигала смерть, то узелок с посохом сжигался вместе с телом хозяина на вершине высокого холма.
Лилия бормотала очень тихо, но я все же многое сумел расслышать, прежде чем осторожно удалиться.
На меня произвели впечатление даже не слова, мало напоминавшие обычную молитву, а глухие горестные стоны, то и дело вырывавшиеся из груди женщины, когда она твердила:
— Только мальчика!.. Спаси и сохрани его!..
Эти стоны, подумал я тогда, больше всяких слов должны были тронуть справедливого Повелителя Путников.
Глава 5
— Ты не спишь?
Лунный свет упал на пол из дверного проема. Вытянутая женская тень обозначилась в самой его середине.
— Нет. — Я так заметно дернулся при звуке ее голоса, что притворяться теперь не имело смысла.