Час возвращения - Андрей Дмитриевич Блинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, зачем, Серафима? Еще два месяца, подобьем итоги…
— Какие там итоги, Вер? Голосуй! Девочки, поднимайте руки. Кто «за»?
Доярки неловко мялись — одни ничего не понимали, другие не хотели выказывать свое отношение к подруге, а третьи просто считали все это вздором.
— Ну что стыдитесь? Голосуйте! Иль нет смелости, робкие больно? Кого боитесь? Вер, неужто тебя боятся?
— Я не волк, а ты не Красная Шапочка, — сказала Вера. Ей неприятна была эта затея Серафимы. Неприятно было и то, что наболтала Евдокиму, чего, может быть, и не стоило делать. Но отступать еще хуже…
— Так кто «за»? — вмешалась она.
Смело подняла руку только Ксюша Ветрова, остальные девушки зашумели: рано еще — два месяца, посмотрим. Двое проголосовали против: Стеша Постник и Зоя Прилепина. Остальные воздержались. Воздержалась и Вера. Она не хотела «давить» на бригаду. И Серафиму ей было все же жалко.
— Ну, ну, — сказала Серафима, поникнув. — Значится, упала моя популярность…
Она ждала, пока выйдут доярки, чтобы остаться с бригадиром один на один. Дождалась, прихлопнула дверь. Повернулась к Вере, перебиравшей за столом наряды на концентраты.
— Ну, подружка, я тебе припомню, — сказала, приступая к столу. Седые волосы ее выбились из-под шали, глаза лихорадочно горели. — Припомню этот синяк. По твоему навету.
Вера подняла глаза от бумаг.
— Евдоким, что ли? Вот размахался! — искренне удивилась Вера, не ожидавшая от инвалида такой прыти. — А насчет навета ты зря. Не было навета. Тебя же, дуру, хотела уберечь.
— Ладно, с тобой сочтусь, не унывай. Но мой голубок… Да я его… Учую душок-запашок — ночевать будет за порогом.
23
Поздно вечером у дома Бахтина сверкнули автомобильные фары, свет пробежал по стенам и окнам: значит, машина развернулась и встала. Василий Спиридонович был на кухне. Отблеск света, скользнувший по посуде, привлек его внимание. Когда он взглянул в окно, фары уже погасли. Но хлопнула дверца машины, и он понял — к нему гости.
— Заскучал по Талому Ключу. Извини, что поздно, — входя, оправдывался Вавилкин. — Да ты, гляжу, один и тоже скучаешь? — Гость снял о себя и повесил на крючок вешалки шапку и кожаную черную куртку.
Они вошли в зал — большую комнату на первом этаже, где стоял длинный стол, за которым принимали гостей, а по вечерам собиралась вся большая бахтинская семья на ужин. Широкие окна выходили на пруд, и в зале было еще светло от снега.
Вавилкин стоял у окна, едва улавливая за спиной движения хозяина. Тот, видимо, хлопотал насчет ужина.
— И что ты там увидел, никак не дозовусь? — наконец дошел до него голос Бахтина.
— Вспомнил, как ты сажал тут яблони… Дают урожай? — спросил Вавилкин, отойдя от окна.
— Как же, дают. Хотя какой еще с них спрос, молоды, — сказал Бахтин и, ставя на стол бутылки и кувшин с молоком, добавил: — Извини, Петр, все домочадцы в отъезде. И Анисья тоже. Общий выезд в московские театры, а мне пришлось поддежуривать по дому. Слышишь, вещает? — Сверху долетал, будто катился по крутой лестнице вниз, звонкий крик чем-то недовольного ребенка. Бахтин, не скрывая радости, прокомментировал: — Во защищается. Этот постоит за себя. Ну, так что, чем отметим наше свидание? «Столичная»? Молоко?
— Молоко! Работа еще сегодня. — Вавилкин тихо засмеялся чему-то.
— Ладно. Молоко так молоко…
— Вот и отлично, Спиридоныч. А заехал я, понимаешь, посоветоваться.
Налив из кувшина молока, Бахтин пододвинул поближе к гостю хлебницу с пирогами и шанежками, приговаривая:
— Ешь, ешь. Домашние. Анисья, знаешь ведь, ох хитрюга. Чтобы скрасить мое положение, напекла всякой всячины и улизнула.
— Театр — это хорошо. Знал бы, присоединился. А то никак не выберемся с женой.
— Учту. Помню твои слова: не жить бирюками…
— Так вот… — Вавилкин на мгновение задумался. — А что ты скажешь, Спиридоныч, если мы вас на бюро послушаем?
«Ах вот почему он нас толкнул на райисполком!» — запоздало прозрел Бахтин.
— По какому вопросу?
— А что, нечем поделиться? — Вавилкин отпил молока, пощелкал языком от удовольствия. — Оформили коллективное членство в Обществе советско-чехословацкой дружбы?
— Как же, оформили. Об обмене делегациями условились. В следующем году мы поедем в один словацкий городок, кстати, за него я воевал и там меня пуля немецкая подцепила.
— Интересно.
— Но не только с этим нам идти на райком. Ты уж открывай карты: что тебе от нас надо?
— Открою, а как же! — Вавилкин встал, снова подошел к окну, пригляделся к лежащим на снегу теням. Обернувшись, продолжил: — Понимаешь, Спиридоныч. Жизнь родила соревнование как средство воздействия на души людей, на сознание. Мы же зачастую превращаем его в метод голого выколачивания плана. И только. А как человек преодолевает в себе лень и вялость, инертность, трусость, в общем, качественно растет — мы этого не замечаем. На следующий месяц, квартал, год опять: «Давай, давай!»… Что, не так?
— Так-то так. Но куда ты клонишь, Петр?
— Куда, куда! Да я и сам еще не знаю. Только выполнение любой задачи — это преодоление человеком самого себя и его рост в этом процессе, в том числе и духовный рост. Вот тут мы упускаем дело из рук. Меня это давно мучает: всякий раз мы начинаем работу с человеком с нуля, не учитывая, что дал ему предыдущий опыт, а значит, его расхолаживаем и сами много теряем, ибо работаем впустую. А надо бы как делать? Вот передовые люди, они широко шагают. Скажем, Постник. Его бригада собрала по двадцать пять центнеров с гектара зерна. Небывалый урожай! А может он дать больше? Наверняка! Значит, надо изучить, как он добился, как люди в этом участвовали, какие есть резервы. На следующий год, скажем, его бригаду надо ориентировать на двадцать семь центнеров. Шажок вперед заметный! И вот чтобы не было это с потолка, а обоснованно, надо подготовить материальную базу будущего успеха. Но этого мало. Изучить возможности каждого человека, особенно отстающих. Чтобы шажок этот сделали все. А что для этого надо? Учить! Агрономии, машинам, связи дела с природными условиями. Политический и культурный уровень поднимать. Вот тогда вы лучше используете возможности каждого, конкретно поможете побороть слабости тому, кто отстал.
— Как ты каждого оценишь в подрядной бригаде?
— Ну, Спиридоныч! По трудовому участию. Как в зеркале! — Вавилкин замолчал, наморщив лоб. — Давно я мечтал подобраться к этому делу, да все не получалось. А теперь вижу зеленый свет в коллективном подряде, в оценке труда по конечному результату…
— Я и сам думал, что как-то надо перестраиваться. Подряд,
