В жерле вулкана - Адам Холл

Линдстром с трудом промолвил:

– Я помню ваши глаза.

– Никто не смог бы забыть их, – любезно откликнулся Пуйо.

– Он был с вами на плоту? – спросил ее Рейнер.

– Да.

– А этот испанец?

Женщина оглянулась на Ибарру, который сказал Пуйо:

– Они должны говорить по-испански!

– Мистер Рейнер, полковник не понимает английского.

– А мадемуазель Видаль – испанского. Я уверен, что офицер агуадорской армии уступит леди. – Но Ибарра вскочил и вызывающе посмотрел ему в лицо.

– Вся беседа будет вестись по-испански. Вся беседа! – Он был коротышкой и старался держаться очень прямо. Британскому консулу он не понравился бы.

Рейнер сказал, тщательно выговаривая испанские слова:

– Полковник, вся беседа будет вестись на английском или французском, как пожелаете. И тот и другой – языки цивилизованных наций. Простите мою невежливость. Я понимаю, мы находимся на земле Агуадора, но эта леди – француженка и в данный момент является вашей гостьей. Кстати, пользуюсь возможностью, чтобы довести до вашего сведения, полковник: если вы еще раз пустите по моему следу этого черноглазого соглядатая, я лично кастрирую его, но только если буду в хорошем настроении. В противном случае я просто сломаю ему шею, а не запястье.

Ибарра посмотрел на Пуйо, и тот пробормотал:

– Эль лавантино…

– Они мне не подчиняются, но это не значит, что я не могу вас расстрелять. Будьте добры ответить на несколько вопросов. Во-первых, знаете ли вы место, где затонул самолет?

Рейнер спросил капитана Линдстрома:

– Вы говорите по-испански?

– Немного.

– Знаете, почему я в Агуадоре?

– Думаю, чтобы выяснить, что случилось.

– Эти парни – ваши друзья?

– Луи спас мне жизнь.

– Луис Пуйо?

– Да. Он…

– Отвечайте на мои вопросы! – потребовал Ибарра.

– Как вы спасли ему жизнь? – спросил Рейнер однорукого.

– Слишком громко сказано…

– Вы знаете, где находится затонувший самолет? – нетерпеливо спросил Ибарра.

Рейнер посмотрел на него и медленно заговорил по-английски, давая Пуйо время для перевода. Он хотел, чтобы эти слова услышал Линдстром, испанский которого наверняка оставлял желать лучшего.

– Да, я знаю точные координаты этого места и уже телеграфировал своей компании, чтобы она немедленно прислала команду спасателей. Судно находится в Панаме, меньше чем в сорока восьми часах отсюда, и моя компания понимает необходимость торопиться, поскольку есть силы, которые будут препятствовать подъему самолета.

Когда Пуйо закончил переводить, Ибарра отвернулся, встал, посмотрел на стол, взял шариковую ручку и начал постукивать ей по крышке, подражая звуку неторопливо работающего пулемета. Равнодушные карие глаза Пуйо не смотрели ни на кого в отдельности, но на его лбу проступил пот. Линдстром подошел к окну, и Рейнер не видел выражения его лица.

На включенном вентиляторе продолжали трепетать ленточки.

Затем Ибарра выпалил длинную тираду, и Пуйо возразил ему:

– Время не терпит.

– Им понадобится получить разрешение, а на это уйдут недели…

– Им достаточно только попросить разрешения, чтобы прислать сюда военные корабли!

– И показать свое подлинное лицо? Они на это не пойдут…

– Объявят здесь учения и…

– Одновременно пошлют запрос на право проведения спасательных работ в лондонский Форин оффис?[33] И ты думаешь, что это его остановит?

– Решать вам, – уже более спокойно ответил Пуйо. – Вы знаете, что можете рассчитывать на меня. Но спешка может погубить все.

– Сейчас не время говорить об этом.

Пуйо сказал человеку, который вошел с ними:

– Сообщи, что нам нужно поговорить. – Мужчина вышел.

Рейнеру не давал покоя один вопрос: что же было на борту «Глэмис кастла»?

– Вас разыскивает полиция, – сказал ему Ибарра.

– Верно.

– Нам было бы проще всего передать вас в их руки.

– Нет смысла. Мы с вами по одну сторону баррикад. Вы тоже хотите подъема самолета. Просто считаете, что еще не время.

– Откуда вы знаете?

– Из того, что вы только что сказали Пуйо. Ибарра, я дал вам срок в сорок восемь часов не потому что пытаюсь тянуть время, а потому что хочу увидеть подъем самолета, потерпевшего крушение. Ради этого я и прибыл. А в один прекрасный день вы захотите вступить в переговоры с моей компанией, потому что эти останки нужны и вам. У вас уже есть пилот; теперь вам нужен самолет.

Ибарра снова отвернулся, ссутулился и задумался. Рейнер понял, что несколько выстрелов, сделанных им наудачу, не слишком отклонилось от цели.

– Как поживает ваш сын? – спросил он Пуйо по-английски.

– Нормально. – Карие глаза мрачно изучали лицо собеседника.

– Что вы сказали? – требовательно спросил Ибарра.

– Сеньор проявил любезность.

Ибарра снова посмотрел на Рейнера.

– Вы знаете, почему самолет потерпел катастрофу?

– Нет.

– И вам не терпится выяснить причину?

– Не слишком. Через сорок восемь часов я увижу это собственными глазами.

– Вы опросили всех. Всех! В доме у доктора вы спрашивали меня, что случилось с…

– Это было до того, как я обнаружил место катастрофы. Я пробыл здесь пять недель и могу подождать еще два дня. – Он решил не упоминать о том, что Уиллис летит в Лондон с законченным делом.

Ибарра посмотрел на Луиса Пуйо и ничего не сказал. Затем он подошел к столу.

– Где мы могли бы связаться с вами, сеньор Рейнер? – Пол понял, что он имеет в виду компанию Т.О.А., а не ее представителя. Эти слова означали, что его отпустят отсюда подобру-поздорову. Вместе с Жизелью.

– На борту спасательного судна, как только оно прибудет.

– Какой пост вы занимаете в Т.О.А.?

– Суперинтендант лондонского аэропорта.

– Есть ли у вас бюро в этом городе?

– Нет. Только в аэропорту Сан-Доминго.

– Если мы вам понадобимся, позвоните доктору ван Кеерлсу.

– Он не доверяет мне.

– Мы сообщим ему, – он оторвал глаза и посмотрел в лицо Рейнеру, – что наши отношения предполагают невмешательство в дела друг друга.

Солнце золотило песок и поверхность моря. Вытащенные на берег лодки лежали на боку, напоминая мокрых кашалотов. С них свешивались имбирно-коричневые сети. Люди лежали в тени и спали, потому что проработали всю ночь.

Гайавата Мозес сидел скрестив ноги и с высоты своего гигантского роста наблюдал за крабом величиной с ноготь. Изумрудно-зеленый краб снова зарылся в мягкий золотистый песок, но Гайамо выковырял его обратно и повторил фокус. Песок напоминал жидкое золото, а краб – тонущий в нем изумруд. Только что он был здесь и вдруг исчез; смотри хоть сто лет, все равно не увидишь, как это произошло. Был – и нету. Он снова зачерпнул песок.

От домов с черепичными крышами к берегу шел человек. Походка его была уверенной несмотря на адскую жару. Он направлялся к лачуге Эль Анджело.

Рыбаки спали в тени своих лодок.

Ладонь зачерпнула изумруд из золота и снова дала ему упасть.

В стене лачуги Эль Анджело была дыра, служившая окном. Ее прикрывал деревянный ставень, висевший на одной петле и имевший две подпорки. Это позволяло использовать его как для тени, так и для пропуска воздуха. Хибара была выстроена из обесцвеченного дерева, но тень отбрасывала черную. Однако цветового однообразия не чувствовалось: светлое серебро сменялось темным, и вдруг вспыхивало что-то красное и шафрановое, напоминавшее огонь. Но бояться было нечего; просто Эль Анджело постелил на подоконник индейский коврик.

Гайамо больше нигде не видел такого коврика. Коврик был прекрасен и заливал огнем стенку лачуги; мальчик глядел на него как зачарованный, пока от солнца не заболели глаза. Затем он снова зачерпнул песок, но изумруд навсегда исчез в золоте.

Человек вышел из хибары и снова пошел к белым городским домам с черепичными крышами.

Накатила волна, оставила на песке пену медового цвета и с шумом отхлынула назад.

Человек, сидевший в тени лодки, вынул из жестянки табачный лист, свернул сигару, оперся спиной о киль, прищурился и начал следить за Гайаватой Мозесом, игравшим в песок. Затем он зажег сигару, закопал спичку, положил руки на поднятые колени и стал рассматривать мир, оставленный им на время сна. Мир не изменился, если не считать цветастого коврика, озарявшего окно лачуги Эль Анджело.

– Hombre… – сказал он человеку, лежавшему рядом. – Rafael! – толкнул он соседа ногой.

– Que hay?

– Mire… mire, hombre! La manta…[34]

Сосед потер лицо ладонями, чтобы прогнать сон, и застонал от жары. Приятель продолжал толкать его и не давал покоя, пока Рафаэль не посмотрел на берег и не полюбовался «la manta», лежавшим на подоконнике лачуги.