Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - Лев Квин

На сей раз, проведя с семьей свои законные, пропущенные за месяц выходные, я попал к полковнику Лазаку как раз в тот момент, когда у него собралось чуть ли не все руководство газеты. Шел большой хурал. Предстояло решить немаловажный вопрос: какой советский роман или большую повесть начать печатать в ежедневных продолжениях для читателей-австрийцев.

Дело в том, что почти все солидные газеты на Западе старались заполучить для этих целей произведения литературы поновее и поинтереснее, желательно прямо от издательства, где это новенькое готовилось к выпуску, либо, еще лучше, непосредственно от автора с именем. Это прибавляло газете веса в обществе и привлекало к ней новых читателей.

Наша газета для австрийцев выходила наряду с вечно враждующими между собой газетами других оккупационных властей — американской «Винер Курир», английской «Курир», более хилым французским еженедельником «Вельт ам Монтаг». Чтобы привлекать новых читателей или, по крайней мере, не терять старых, приходилось играть по местным правилам. Те помещали кроссворды в каждом номере — и мы тоже. Те любому мало-мальски привлекательному материалу предпосылали сенсационный заголовок — и наши журналисты из «Эстеррайхише цайтунг» в короткий срок тоже заделались мастерами творить сенсации из любого пустяка. Те из номера в номер печатали захватывающие дух остросюжетные романы — и нам в этом деле тоже никак нельзя было отставать, хотя выбор, честно сказать, был ограничен. Войны австрийцы наелись досыта и больше слышать о ней не хотели, романами об успехах колхозных доярок или систематически перевыполняющих план доменщиках их тоже не увлечь.

Но редакционные ребята с честью вышли из положения, решив печатать в продолжениях «Два капитана» Вениамина Каверина. Тут и приключения, и герои, и злодеи, и любовь — все необходимое для любителей ежедневного порционного чтения. И объем солидный — это тоже имело немаловажное значение. Не приходилось каждые два-три месяца лихорадочно отыскивать в оскудевших за годы войны запасниках советского детектива новую увлекательную вещь, которая могла бы устроить избалованного австрийского читателя.

Но всему в мире — доброму и недоброму — когда-нибудь да приходит конец. От большого романа Каверина остались рожки да ножки — от силы на три-четыре продолжения.

А чем же впредь газета будет подпитывать австрийских читателей из хороших остросюжетных советских книг?

Вот и собрались в кабинете у Лазака все великие мудрецы редакции. Морщили лбы кряхтели, с потугами выдавая названия возникших в умах каких-нибудь прочитанных давным-давно романов.

Лазак лишь отрицательно качал головой:

— Нет, детсадовское чтение!

— Какой же это роман! Рассказ, максимум на два номера.

— Не хватало еще дурить головы австрийцам нашими беломорканальскими делами!..

И мудрецы продолжали мучительно и бесполезно морщить лбы.

И тут мне припомнился собранный из разноформатных листов томик.

— Братцы! — азартно воскликнул я. — Тут у меня есть книжка, собственно, даже не книжка, а большой цикл рассказов о советском Шерлоке Холмсе. Вы слышали что-нибудь о майоре Пронине?

Ожили, зашевелились, с глаз спала тусклая пелена. Оказывается, многие не только слышали, но и читали.

— Книжка с собой? — деловито осведомился Лазак.

— Откуда? Я же не знал, какие вас тут одолевают проблемы. Дома лежит, за пятьсот метров отсюда. Если только Толян за время моего отсутствия до нее не добрался. Мой вундеркинд листает книги постранично, отрывая изученное и выбрасывая в помойное ведро.

— Беги тащи! Прочитаем по-быстрому и решим.

— Идет! А вы мне пока командировку в Линц выпишете. На неделю.

— В американскую зону? — Лазак сделал круглые глаза,

— Да. Вам позвонят до двенадцати. Буду изучать там вопросы подписки на «Эстеррайхише цайтунг».

— Все шуточки!.. Ох, смотри, осторожнее! Знаешь, как сейчас осложнились отношения с союзниками. Позавчера ночью опять капитан-связист исчез без следа.

— Ничего! Командировка ведь будет от вашей газеты, а они печать пока уважают,

Так и сделали. Я приволок из дому книжку. Слава богу, Толя до нее еще не добрался. Лазак выдал мне «охранную грамоту» взамен. И я, как и было согласовано, глубоко нырнул на неделю в омут американской зоны оккупации.

А когда через неделю, отфыркиваясь, благополучно вынырнул, все уже решилось.

— Печатаем твоего Пронина, — твердо сказал Лазак, принимая у меня командировочное предписание со всеми обязательными пометками: прибыл — убыл... — В самый раз: и завлекательно, и политически выдержано, Только заголовок меняем: не «Синие мечи» — что-то это больше о мейсингском фарфоре говорит, чем о схватке двух гигантов разведки. Назовем «Дело Роджерса». Каково?

— По-моему, здорово.

Существовал в рассказах антипод майора Пронина, его опасный противник и чудодей разведки, тоже майор, только английский — Роджерс.

Переводчики сработали молниеносно. Уже через три или четыре дня после окончания романа Каверина и соответствующей рекламы в газете появилась начало новой публикации: «Лев Овалов. «Дело Роджерса». И друг против друга напряженные лица двух майоров: одно — волевое, прямое и честное, другое — лисье, коварное и алчущее крови. И для первого раза не один подвал с началом произведения, а целых два.

В свой очередной вояж я уехал чрезвычайно довольный. Во-первых, сумел оказаться полезным для приютившей меня, бездомного, газеты. Во-вторых, хоть чуточку, хоть с дальнего конца слегка приобщился к великому делу литературы, о чем я втайне мечтал еще с довоенных лет.

А когда я снова вернулся в Вену, здесь уже бушевал девятибалльный шторм по десятибалльной шкале Рихтера с уверенной тенденцией к дальнейшему усилению.

Наши газеты для заграничных граждан предварительной цензуре не подвергались. Подозреваю, что у цензуры на местах не было для этого подходящих кадров. Вернее испытанные цензоры, которые по устремлениям своим и многолетнему опыту могли бы не оставить от каждого номера газеты камня на камне, не ведали, к сожалению, иностранных языков. А хорошо знающие иностранные языки люди, как известно, особым доверием цензуры и стоявших за ней влиятельнейших органов не пользовались.

Поэтому на самых верхах было принято мудрое решение: газеты выпускаются под личную ответственность редакторов-коммунистов, а затем каждый вышедший номер отправляется в Москву и там подвергается всесторонней экспертизе группой проверенных в деле людей. Их заключения, подтвержденные подписями ответственных лиц, отправляются высшим военным начальником на места, и уже там раздаются по заслугам, кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки.

Лазак был человеком решительным, издавал газету так, как ему подсказывали совесть и чутье опытного журналиста, цензуры как предварительной, так и последующей не боялся. Естественно, на его долю доставалось большее количество синяков и шишек, чем всякой печеной вкуснятины. Впрочем, над выговорами, строгими и не очень, он только посмеивался, так как снять его с работы и заменить таким же старшим офицером, знающим в совершенстве как немецкий язык, так и газетную работу, возможности не было. Кстати, и такая гипотетическая ситуация его тоже не пугала, так как он давно стремился к демобилизации. В любой момент его взяли бы на престижную преподавательскую работу в высшие учебные заведения родного Ленинграда.

Но шторм, разразившийся на сей раз, в практике газеты «Эстеррайхише цайтунг» вообще не имел прецедентов. Достаточно сказать, что на имя командующего Центральной группы войск поступила объемистая шифровка, из которой следовало, что в руководстве газеты Красной Армии для населения Австрии засели самые настоящие враги народа.

Короче говоря, газета печатает гнусные пасквили на советскую контрразведку, сочиненные в свое время неким Львом Сергеевичем Шаповаловым (литературный псевдоним, так сказать, маска, прикрытие — Лев Овалов), арестованного сразу же после начала войны и осужденного скорым и справедливым советским судом на пятнадцать лет за контрреволюционную деятельность. Таким образом, пока злобный враг советской власти Лев Овалов отбывает длительный срок наказания за свои черные дела, газета Красной Армии печатает для ничего не подозревающего, не искушенного в политике австрийского населения его «творения», насквозь пропитанные смертельным ядом антисоветизма.

Разумеется, печатание «Дело Роджерса» оборвали на самом взлете, невзирая на традиционную концовку, завершавшую предыдущий отрывок в газете: «Продолжение следует». Полковнику Лазаку со стороны командования влепили очередной строгий выговор, а по партийной линии готовилось собрание, на котором с участием высокого начальства должны были рассмотреть вопрос «О потере бдительности в партийной организации редакции». Как видите, роковую формулировку насчет врагов народа несколько приглушили.