Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

В итоге коллеги не вынесли обвинительного заключения против Уэкслера, и, вспоминая об этих дебатах двадцать лет спустя, он улыбался: «Бедный Роми! В случае Мэрилин он не сумел увидеть под депрессией агрессию и отвечать ударом на удар, вступить в схватку с деструктивностью своей не такой уж нежной пациентки. Это было его дело. Что до моих дорогих коллег из ЛАПСИ, я не люблю оппортунистов и ханжей. Я предпочитаю циников, которые берут власть и рискуют ей, чем трусов, страшащихся ее потерять».

Уэкслер мечтал стать писателем. В конце жизни он собирался написать роман, который должен был называться «Ромео и Мэрилин», но не сделал этого. Не из верности памяти умершего друга, а из творческой неспособности приступить так поздно к такому масштабному проекту.

Лос-Анджелес,

бульвар Пико

май 1962 года

Десятого мая Гринсон с женой наконец улетели в Европу на четыре недели. Это бегство в период, особенно критичный для Мэрилин, остается тайной. Нескольким коллегам он рассказал, что уезжает, чтобы выступать с лекциями; студии «Фокс» объявил, что его жена заболела и должна лечиться в швейцарской клинике, а Мэрилин — что речь идет о здоровье тещи.

Через четыре дня, после трех недель съемок, в течение которых Мэрилин почти не работала, она встала за три часа до выхода из дому; лимузин повез ее по пустынным улицам Лос-Анджелеса к бульвару Пико. Черный «линкольн-континентал» спустился по низким холмам Брентвуда, поднимая огромное облако пыли, которое было видно от самого Сенчури Сити. По пути к новому бунгало, который служил ей гримерной, она должна была проехать мимо административных зданий студии. Помещения, занимаемые дирекцией, находились на верхнем этаже отделанного металлом особняка — стратегическое положение, позволяющее легко наблюдать за всеми перемещениями звезд.

Среди кратких и отрывочных заметок двух последних лет жизни Мэрилин записала в красной тетради:

«Это не дневник, которому я повторяла бы день за днем: «Дорогой дневник». Это записная книжка, и мои состояния души в ней такие же растрепанные и грязные, как моя одежда, которая валяется здесь повсюду…

Я узнала, что работники службы безопасности студии «Фокс» — некоторые из них мои старые товарищи — отмечали время моего приезда и отъезда в конфиденциальных доносах. Я в бешенстве. С тех пор иногда по утрам я выхожу из машины у служебного входа и посылаю лимузин, чтобы он въехал в главные ворота. Без меня! Даже в те дни, когда я действительно не выхожу из дому, мой автомобиль с тонированными стеклами приезжает и останавливается на виду перед моим бунгало. Присутствовать или отсутствовать — какая разница? Ради кого? Зачем? Когда я думаю о том, как коротка моя жизнь, о вечности, которая была до нее и будет после нее, о том малом пространстве, что я занимаю, я пугаюсь и удивляюсь, видя, что я здесь, а не там. Нет причин, чтобы я была здесь, а не там, сейчас, а не в другой день. С этими лисами из «Фокс» я буду играть в шахматы. Уж в проигрышах-то я разбираюсь…»

Мэрилин, снова исчезнувшая после съемки первых кадров «Что-то должно рухнуть», опять появилась на три с половиной дня съемок в начале мая. Затем, 17 мая, она ушла из студии посреди съемок. Через два дня ей предстояло петь в Мэдисон Сквер Гарден в честь Президента США, который праздновал свой последний день рождения. Исполнительный комитет «Фокс» попросил актрису не покидать съемочную площадку и не лететь в Нью-Йорк. Отказываясь от необыкновенной рекламы, которую дало бы фильму это выступление одной из крупнейших его звезд, студия послала адвокату Мэрилин, Микки Рудину, письмо из двух страниц с угрозами увольнения: «В случае если мисс Монро не явится на съемки, этот поступок станет заведомым нарушением ее обязательств. В случае если мисс Монро вернется и съемки фильма возобновятся, это возобновление не будет рассматриваться как основание для отказа студией «Фокс» от права уволить мисс Монро согласно условиям ее контракта».

Генри Вайнштейн со своей стороны понял, что Мэрилин твердо намерена прилететь в Нью-Йорк, что бы ни случилось. «Послушайте, она девочка с улицы, мать бросила ее, отец исчез. Девочка, жившая в самой ужасной нищете. И вот ей предлагают петь «С днем рождения» Президенту Соединенных Штатов. Она просто не может отказаться». Его не послушали.

Тогда же Норман Ростен послал Мэрилин получасовую магнитофонную запись, на которой он читал стихи для местного радио. Он знал, что ей понравятся эти стихотворения, но прежде всего старался дать ей понять, что думает о ней. Она была очень одинока и переживала кризис. Она сравнивала свое состояние с шахматным цейтнотом: тревога от мысли, что больше нет времени подумать. Больше нет времени на то, чтобы думать о своей тревоге. Он считал, что эти стихотворения помогут ей, что они станут для нее его посланниками. Когда он вскоре приехал в Голливуд, секретарша Мэрилин сказала ему, что она везде носила его кассету с собой в сумочке как талисман. Она недавно купила новый магнитофон.

Как-то вечером ей захотелось, чтобы Норман послушал свои стихотворения вместе с ней. Она все приготовит. Он приедет не поздно, Юнис сварит кофе, и они будут слушать вместе. Лежа на кровати, она сможет нажимать на клавишу перемотки вперед или назад, сколько захочет, и заснет, когда аппарат остановится автоматически. «Конечно, — добавила она, — если ему понадобится уйти до конца». Когда он пришел, она была в пижаме. Кофе был готов. Они пили, разговаривая о работе, о его и ее планах. О его жене и дочери. О работе в Голливуде, о том, что он будет делать, когда уедет из Голливуда. Мэрилин надеялась, что съемки фильма будут продвигаться вперед успешно. Она была встревожена, но полна решимости. Затем она легла в постель, Норман сел на пол, рядом с магнитофоном. Она сказала: «Я приняла снотворное как раз перед твоим приходом. Может быть, я засну, слушая твой голос. Ладно? И возможно, что я незаметно уйду, не дождавшись конца».

Нью-Йорк,

Мэдисон Сквер Гарден

май 1962 года

Оглушительный рокот мотора возвестил о прибытии огромного вертолета, который приземлился на территории киностудии «Фокс», рядом с площадкой № 14. Питер Лоуфорд выскочил из летательного аппарата, одолженного у Говарда Хьюза, и направился в гримерную Мэрилин, чтобы проводить ее к ярко-синему вертолету, который доставил ее в аэропорт Ингельвуд. Через два часа Мэрилин вылетела из Лос-Анджелеса в нью-йоркский аэропорт, который тогда еще не носил имени Дж. Ф. Кеннеди. На торжественном представлении в честь президента ей предстоит выступить на сцене перед многочисленной публикой впервые после ее легендарного выступления перед тысячами американских солдат в Корее. В самолете она пела «Happy Birthday». Как и 17 000 зрителей гала-концерта, она заплатила за вход 1000 долларов и сказала Джоан Гринсон: «Это нормально. Я столько лет плачу твоему отцу за возможность с ним поговорить. Теперь мне приходится платить за то, чтобы петь». С помощью Джоан она несколько дней репетировала свое поздравительное выступление.

Ей предстояло вновь встретиться с Джоном Кеннеди, который был одним из ее любовников. Шесть дней назад ее бывший муж, Артур Миллер, сидел по правую руку от Джеки Кеннеди на банкете в честь Андре Мальро. За почетным столом — писатели Сол Беллоу, Эдмунд Уилсон и Роберт Пенн Уоррен, художники Эндрю Уайет и Марк Ротко, музыкант Леонард Бернштейн и представители театра и кино Джордж Баланчин, Теннеси Уильямс, Илья Казан и Ли Страсберг. Мэрилин не была приглашена. Супруги Кеннеди, казалось, подчеркнули сложившееся положение в судьбе актрисы, которое она пыталась преодолеть, поселившись в Нью-Йорке и выйдя замуж за Миллера: с одной стороны, слова и культура, с другой — тело и образы.

Вернувшись в Нью-Йорк, Мэрилин Монро была счастлива, как ребенок, допущенный в общество взрослых. Она колесила по городу в такси. Она просила отвезти ее не в «Даунтаун» или «Аптаун», а «в этом направлении, сюда, туда». Город был праздником, а она — его королевой; город был шахматной доской, над которой она властвовала красотой и силой своих ходов. Она разыгрывала воображаемые партии на клетках кварталов, не зная, с кем играет. Белого короля не видно, но вокруг него организована вся игра. Другие фигуры: мать — черная королева; Мэрилин — белая королева; Гринсон — белый всадник. Или черный? Братья Кеннеди — два черных офицера. Манхэттен отомстит за нее Голливуду. Манхэттен — это больше чем воспоминание, это рассказ, история, в которой говорится о ней.

Города похожи на языки. Некоторые могут казаться красивыми, но на них никогда не заговоришь. В Лос-Анджелесе названия потеряли свой смысл. Она читала «Сансет Стрип», «Анахейм» или «Эль Пуэбло» — и видела только неопределенный цвет, указание на национальность, незаконченный маршрут. Эти названия были как в снах: они виделись ей странными и знакомыми, красивыми или пугающими, но она их не понимала. Зато непоследовательность Манхэттена заставляла Мэрилин самостоятельно становиться связью пережитого и увиденного во времени и пространстве. Даже ни с кем не говоря, она ощущала там свою причастность к жизни. Нью-Йорк был городом связей, он заставлял ее забыть о городе расставаний, бесконечных расстояний между людьми и стирающихся границ между действительностью и выдумкой.