Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

узловых пунктов железной дороги около Берлина и в его окрестности. От них я получил сведения, что около Далема [район на юго-западе Берлина. — А. В.] помещается какой-то военный штаб, что туда ездят и оттуда возвращаются самокатчики и автомобили. Было ясно, что правительство организует военную силу против Берлина. По требованию ЦК я не покидал своей квартиры, ибо Либкнехт утверждал, что мой арест может очень затруднить положение: скажут, что восстание организовано русскими»[315].

9 января он написал записку Карлу Либкнехту, в которой изложил свое видение сути событий: в силу своей политической неопытности левые социалисты и попытались превратить движение протеста в захват власти, обреченный на поражение. Посланец Москвы требовал прекратить борьбу любой ценой, даже ценой сдачи оружия, т. е. фактической капитуляции рабочих. «Всякие соображения о революционном самолюбии должны померкнуть перед действительным соотношением сил»[316]. Аналогичное требование с более подробной мотивацией было отправлено им Розе Люксембург.

Радек настаивал на том, что призывать к созданию рабочего правительства без опоры на массовые организации рабочего класса (подразумевались Советы, руководимые коммунистами) — бессмысленно. Даже если восставшие возьмут в свои руки контроль над столицей, через пару дней «провинция их изолирует и задушит». В случае если силы реакции одержат верх, развитие революции будет остановлено на несколько месяцев, а то и лет. «Единственная сила, которая может остановить несчастье — это вы, Коммунистическая партия»[317].

Роза отвергла аргументы Радека, который напрямую ссылался на опыт большевиков в июле 1917 года, когда те отступили перед превосходящими силами противника. Она соглашалась с тем, что «если не восстанет провинция, то взятие власти в Берлине есть бессмыслица»[318], но опасалась, что сигнал к отступлению ляжет на только что созданную партию несмываемым пятном[319]. Когда руководство КПГ обсуждало вопрос об этом, в Берлин уже входили воинские части, верные правительству СНУ. Надежды на то, что вступление войск в революционную столицу вызовет массовые протесты рабочих, не оправдались.

В германском общественном мнении был весьма популярен образ русских революционеров как бандитов и поджигателей

Предвыборный плакат Баварской народной партии

1920

[Из открытых источников]

Ничуть не оправдывая командования армейских частей и добровольческих соединений (фрайкоров), старавшихся превзойти друг друга в жестокости по отношению к восставшим рабочим в Берлине, Бремене, Мюнхене и других городах Германии, следует иметь в виду атмосферу Апокалипсиса, которая охватила значительную часть населения страны. От хваленого немецкого порядка остались одни лохмотья. Хотя прямого сообщения с Советской Россией после начала революционных событий у Германии не было, по Берлину ходили слухи о прибывших из Москвы эмиссарах с чемоданами денег, на которые спартаковцы организуют массовые демонстрации. «Буржуазная печать, разумеется, представляет дело так, как будто мы — она предполагает присутствие здесь большой массы русских большевиков — толкаем к вспышкам»[320], — информировал Радек Москву.

Январская попытка захвата власти путем массовых демонстраций и радикальных деклараций еще больше расколола революционный лагерь. Несмотря на ее кровавое подавление, радикальные элементы этого лагеря выдвинули лозунг «второй революции», утверждая, что правые социал-демократы во главе с Эбертом предали идеалы марксизма, пойдя на союз с военщиной и буржуазными партиями. В противовес их соглашательству следовало вести революцию вперед, переходя от политических к социальным преобразованиям.

В то же время многие из тех, кто считался искренним сторонником продолжения и углубления революции, назвали произошедшее путчем. «В Берлине была разыграна игра в заговор, играли смело и безрассудно, играли человеческими жизнями и революцией», — признавался один из лидеров «революционных старост» Эмиль Барт[321]. Лидеры КПГ колебались между политическим разумом и анархистским путчизмом. Противники последнего, Роза Люксембург и Карл Радек, не заняли решительной позиции в первые дни январских боев, очевидно считая, что победителей оправдает история. В основе их поведения лежало предсказание, сделанное Радеком еще в первые дни революции: «Правительство народных уполномоченных будет стрелять в народ, но пролитая кровь будет взывать к небу, поднимая миллионы на восстание против этого правительства»[322].

Эти расчеты оказались беспочвенными. 15 января пролилась кровь самих вождей КПГ — Роза Люксембург и Карл Либкнехт были убиты офицерами гвардейских частей, переброшенных с фронта в Берлин. Чистой воды спекуляцией является версия о том, что ответственность за это преступление лежит на Карле Радеке, который якобы испытывал давнюю зависть к лидерам только что созданной КПГ и косвенно выдал их властям[323]. Легенда о святых мучениках «второй революции», якобы затоптанной солдатскими сапогами, жива и по сей день, хотя имеет значение только для небольшой части немецкого общества, которая до сих пор солидарна с идеями крайне левых. Следует согласиться c немецким исследователем Ули Шелером, пришедшим к следующему выводу: «…представить себе, чтобы Ленин и Люксембург могли бы продуктивно сотрудничать в рамках одной партии или Интернационала, попросту невозможно»[324].

Об этом свидетельствовали отклики советской прессы на январские события в Берлине. При всей искренности траура, связанного с потерей одного из самых видных соратников за границей, волна некрологов и статей о Розе Люксембург, появившихся в первые недели и месяцы после ее гибели, сознательно замалчивала некоторые положения ее политической программы, которые никак не согласовывались с реалиями партийной диктатуры в России. Скорбя о ней, лидеры РКП(б) отдавали себе отчет в том, что теперь они избавлены от весьма опасного друга. Для них не было секретом негативное отношение Розы к ленинской концепции кадровой партии, к централизму и заорганизованности, они помнили о ее нежелании спешить с образованием КПГ и нового Интернационала. На погибших вождей можно было списать пассивность партии во время январских событий. Карл Радек писал об этом вполне определенно: «Убийство Розы и Карла, вызвавшее во всем государстве в широких рабочих массах колоссальное возбуждение, помогло перейти через берлинское поражение»[325]. Через несколько дней после убийства вождей КПГ на одной из явочных квартир был арестован и герой настоящего очерка.

2.8. Узник тюрьмы Моабит

Среди бесчисленных радековских анекдотов, украшающих любую из его биографий, есть и такой. На вопрос анкеты о том, что он делал до революции, Радек написал: «сидел и ждал». На вопрос о том, что он делал после революции, дал ответ: «дождался и сел». Хотя в подтексте этой шутки чувствуется оппозиционная составляющая биографии нашего героя, начавшаяся в середине 1920-х годов, его первая «посадка» после 1917 года случилась именно в Берлине.

Арест был следствием неумения немецких сотрудников Радека вести подпольную работу. «Снимал я две комнаты у вдовы военного врача… Я мог свободно весь