Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, матушка сестрица, наконец-то опросталась молодая княгинюшка наша. Страх подумать, как намучилась.
— Не говори, Анна Михайловна, минута была — думала, простимся мы с ней. Слава Создателю, выдюжила! День да ночь целые промаялась.
— Так и ты, сестрица, от нее не отходила.
— А как прикажешь? Неужто повитухе доверишься?
— Назвать-то как новорожденную решили?
— Похвастать могу — по бабке: Анастасией.
— Сама захотела, сестрица?
— Не я сама, а Катерина Романовна. Князь Михайла и подумать не успел, как Катерина Романовна нас с ним просит.
— Вот и славно. Всех уважить молодая княгинюшка умеет.
— Только знаешь, сестрица, так что-то мне кажется, не больно она рада дочке. Все о сыночке толковала, радовалась, что Михайлой по отцу назовут.
— Э, матушка, дело молодое. Лиха беда начало, а там, Бог даст, и сыночков и дочек еще принесет.
— Да я ей так и сказала.
— А она?
— Что она! Молчит, головой кивает да вздыхает: тяжко больно первенец-то дался.
— А князюшка наш как?
— Рад без памяти. Мне, толкует, много наследников надобно, не угасать же дашковскому роду.
— Жены словом каким невольным не обидел?
— Веришь, сестрица, будто и не гвардеец, будто не штабс-капитан, да еще Преображенского полка — все так ласково да деликатно, с Катериной Романовной как с дитем малым.
— А дальше-то что — здесь жить станут аль в столицу ворочаться? Вон государыня какое поздравление да гостинцев крестнице на зубок прислала! Глянула на фермуар — глаза от блеску заболели. Бриллианты все прекрупные и воды чистейшей.
— Да уж своего счастья при дворе упускать никак не надобно. Только императрица отпуск князь Михайлы продолжила, чтоб при жене да при матери побыл.
— И то славно, нас всех порадует.
— Да князь Михайла положил в орловские поместья с Катериной Романовной поехать, супруге показать, может, и к хозяйству помаленьку приучать. Не век же во дворцах паркеты натирать. Коли дети пойдут, и в поместье посидеть не грех, делом заняться.
— Староста там у тебя добрый.
— Э, там! Добрый — не добрый. Все едино, свой глазок — смотрок, чужой — стеклышко. Пусть приучается.
…Снег. Снег кругом. Ровно саван все прикрывает — ни кустов, ни сада. На улице пока с утра дорожки проторятся, первые экипажи проедут. Розвальни так в пуху белом и грязнут. Дымки от труб вьются тоненькие-тоненькие. Столбом стоят. Будто жизнь еле-еле теплится, того гляди, замрет. Дворник покуда лопатой ворота откопает, с крыльца сугробы скинет. Лакеи в поварню за кушаньем побегут. Что ни день, все то же. Свекровь толкует, так бы до конца жизнь прожить — новостей поменьше да перемен. Может, старому человеку так и надо. А мне…
Сынок родился. Михайла. В семье радость. Родных пол-Москвы в моей спальне перебывало. С поздравлениями. С подарками. Говорить по-московски будто стала. Свекровь похваливает, что стараюсь. А привыкнуть сил нет. Все перед глазами покои петербургские, порядки наши, воронцовские. Верно, что здесь таких не заведешь — осмеют, за чудачку прослывешь. Князь Михайле стыду наделаешь. Как только он сам применяться может: во дворце один, в дашковском доме другой. Да и многие наши петербургские знакомцы в Москве меняются. Говорят, свободней себя чувствуют. А по мне, какая свобода — воспитание дурное да лень. Подумать только — после обеда и стар и млад на боковую заваливаются. Иные от сна пухнут, будто время убивают. Научилась: со свекровью не спорю, а только у себя в кабинетце, рядом с детской, запираюсь. Князь Михайла тоже в это время вздремнуть не прочь. Как времени не жалко!
Сама себе не верю: неужто скука? Ничто не радует, ничто не дивит. И князь Михайлу хочу прежним видеть. Петербургским. Он иной раз спросит: что пригорюнилась? Да разве правду скажешь! Лучше к шутке свести. Скучно! Господи, как скучно! Неужто в другой раз на лето в поместье ехать? Батюшке бы знак какой подать, чтоб князь Михайлу в Петербург позвали, в полк явиться обязали. Да кому доверишься? О великой княгине здесь и разговоров нет. Немка, и весь сказ. О наследнике лучше говорят, потому что законный, потому что цесаревны Анны Петровны сын. А что голштинец по делам и мыслям, что образованности никакой, не поминают. Будто известия из чужого царства — никому до двора дела нет. Ко двору на службу ездят, живут да отдыхают в Москве и те, что опальные, и те, что в фаворе. Будто граница русская промеж Москвой и Петербургом легла. Свои обычаи, свои суды. О книгах и толковать не с кем. Князь Михайла и тот отмахивается. Профессоров Московского университета чуждаются. В домах, как наш, никогда не принимали. Да и им такая честь нужна вряд ли. Только и радости — последней почтой дядюшка Михайла Ларионыч Гельвеция «О разуме» прислал. Новостей от них почти что никаких. Известно, как дядюшка канцлерскую должность получил, тетушка Анна Карловна в обергофмейстерины произведена. Сестрица Аннет с супругом не очень счастливо живет. Не то что раздоры, а так — не по душе он ей пришелся. Куда больше с сестрицей Лизаветой Романовной дружит да время около наследника проводит. На то и поговорка: от одной яблони одинаких саженцев не жди. Сколько Воронцовых, а каждый своим умом живет, в свою сторону тянет. Батюшка проездом был, на внука поглядел, сказывал, у них с дядюшкой прения идут. По-былому ничто не складывается. Никогда дядюшка на стороне великой княгини не был, но и за наследника не высказывался, а нынче, батюшка сказывал, только о наследнике и толкует. Может, и впрямь век государыни к закату клонится?..
— Дождалась сестрицы, Лизавета Романовна?
— Дождалась, дождалась, ваше высочество.
— С сынком приехали?
— А как же, с сынком, Петрушенька. Такой младенчик утешный, на руки возьмешь — так бы и не отдавала!
— А мой подарок-то передала?
— Как же иначе! Передала. Катерина и князь Михайла благодарить ваше императорское высочество велели. Днями сами приедут предстать перед великим князем. Сестрица малость после дороги приболела.
— Никаких болезней! Все бабьи гримасы да глупости! Передай, чтоб немедля ко мне явились. Князю Дашкову по службе надлежит перед командиром полка явиться, а уж о княгине особо напоминаю. Видеть ее хочу. Немедля!
— Все передам, все передам, Петрушенька. Полно тебе себя волновать. Рабы мы все твои покорные — как велишь, так и будет.
— Не мои вы рабы, а то бы руку мою узнали. Все за тетушку прячетесь: как императрица, да что императрица. А вот не станет императрицы, тогда мы с тобой, Романовна, им решпекту покажем. Как один к ручке твоей подходить будут, в тебе заискивать. Знаю эту свору жадную, навылет их всех знаю!
— Ой, не болтай, Петр Федорович, зазря. Придет твое время, вот тогда…
— Тогда и толковать с тобой, Романовна, не стану, и просить тебя не буду: как велю, так и делать будешь. Для всех царица, а для меня одного…
— Служанка верная, как же иначе, ваше императорское — чуть не оказала «величество».
— Самую малость ждать осталось, Романовна, потерпи!
— Господи! Господи, тошно-то как! Не продохнуть. Который день легкости нет. Думы одни — что было, чего не было. Иной раз хоть в омут головой, да где его, омут, сыскать. Где?
— Государыня матушка, граф Разумовский по зову твоему пожаловал. Просить ли?
— Проси, Василий, проси. Заждалась, сил моих нет.
— Ваше императорское величество…
— Оставь, Алексей Григорьич, не для церемоний звала. Поговорить мне с тобой надобно — боле не с кем.
— Что прикажете, ваше величество?
— Говорю же, брось, брось это, Алеша. Друг мне верный да старый нужен, потому за тобой и послала. Сядь; сядь поближе, как бывало, развей тоску ты мою смертную…
— Что ты, матушка, что ты! Как можно! Тебе-то, красавице нашей, о смерти поминать, не дай Господь, в недобрый час скажешь.
— Знаю, Алеша, что любишь. Знаю, что обидела любовь твою, только ты прости меня, голубчик, вот сейчас, сегодня прости, потому много у нас с тобой хорошего было.
— За тебя, государыня, не скажу, а со мной что хорошего было, все от тебя.
— Вот и скажи, кому любовь да лад наш поперек дороги становился. Помнишь, в Тайной канцелярии дел невпроворот — все тебя костили. Каких только грехов смертных не вешали.
— Бог им судья, матушка, чего старое-то ворошить.
— Да я из-за старого тебя и видеть хотела. В колдовстве ведь тебя винили: малороссиянин-колдун, иначе не называли. Будто Петра Федоровича, наследничка моего богоданного, со свету сжить собирался. Покойница Маврушка пересказывала со слов шуваловских, будто шесть раз на живот его покушался. Про дом в твоих Гостилицах, где ты на плечах своих балки рухнувшие удержал, и то с подозрением говорили. И что команда твоя из малороссов всех русских губила. И что из дворцов моих вещи матери своей отсылал, а она их в Польше прятала.