«Мне ли не пожалеть…» - Владимир Шаров

Так, питаемые Господом, беззаботно, будто птицы небесные, они жили до весны сорок второго года, когда отец Иринарх сказал им, что все — искус окончен: несколько дней они должны поститься, не есть ничего, кроме манны, и ту — раз в день, а потом он поведет их в пустыню, где они должны будут предстать перед Господом. Он сказал им, что они — народ, который Господь вывел из рабства, ради которого творил чудеса, народ, который Он спас; теперь пришло время, когда Господь решил заключить с ними Завет, сделать их Своим народом.

Передав им это, отец Иринарх поплыл на лодке на первый остров, куда призвал его Господь, они же, оставшись одни, вдруг вспомнили, что они зэки, вспомнили все, чему научила их лагерная жизнь. Они были тертые, дошлые люди, и, конечно, они сразу поняли, что значат слова отца Иринарха. Даже если он говорил правду и Господь действительно творил ради них чудеса, а теперь был готов заключить с ними Завет, они не хотели идти к Нему в пустыню. И из-за себя, и из-за своих детей они не хотели, боялись становиться евреями.

Тем же вечером один за другим они начали исчезать с острова. Они или вплавь перебирались на соседние, или на лодках уходили прямо на материк. В стране из-за войны все тогда пришло в движение и для человека из России затеряться в Средней Азии было проще простого.

Позже, через несколько лет и даже после пятьдесят шестого года, когда все они были уже амнистированы и никому ничего не грозило, встречаясь ненароком или на базаре, или на улице, или в поезде, они никогда друг с другом не заговаривали, будто и не были знакомы. И детям своим о том острове они тоже никогда ничего не рассказывали, если же кто спрашивал, отвечали, что лагерь, в котором они отбывали срок, был очень тяжелым и выжили они чудом. Каждый понимал это как хотел.

В 1937 году полный провал коллективизации, организованной Сталиным и поддержанной эсерами, был уже очевиден всем. Сталин в это время практически отошел от власти, а большинство в политбюро впервые после нэпа снова вернулось к скопцам. Ими и была высказана мысль о необходимости покаяния партии, затеявшей этот безумный эксперимент, покаяния не только перед Богом, но и перед народом. В это время несколько скопцов вспомнили о сыне Бальменовой — Алексее, и на одном из заседаний ЦК было сделано предложение, сразу же единогласно поддержанное эсерами, что, возможно, он — Христос — согласится взять на себя и этот грех, и тогда естественным путем возглавит политбюро и страну на ее пути к спасению.

После заседания ЦК, НКВД было поручено выяснить возможность убедить Алексея взять на себя этот крест. Ничего сверх. Во все, так или иначе касающееся взаимоотношений Алексея с Богом, и главное, в его решение пойти дорогой Спасителя, НКВД вмешиваться не было дозволено ни под каким предлогом. Он сам должен был захотеть прийти в мир, чтобы пострадать за него и спасти его. Тогдашнему главе НКВД Ежову это было разъяснено чрезвычайно жестко, и у нас нет ни малейших оснований предполагать, что он хоть раз превысил свои полномочия.

В результате долгих совещаний, анализа и экспертиз десятков планов было все же решено, что ЦК имеет право попробовать помочь сыну Бальменовой вырваться из привычного порядка вещей и круга лиц, и это не может быть сочтено вмешательством в Промысел Божий.

Сын Бальменовой давным-давно мечтал поехать с археологической партией в Среднюю Азию. Там друг Крауса Югорский (некогда он тоже был эсером, но, как и Краус, отошел от движения) копал на территории бывшего хорезмского ханства большое средневековое городище — Топрак — Кала. В свое время Югорский обвинялся в узбекском национализме, пробыл в лагере три года, затем по амнистии был отпущен, правда, в обмен на подписку о сотрудничестве с «органами». В рамках этого сотрудничества ему было предложено взять Алексея на осенний сезон с середины августа по середину ноября к себе в экспедицию.

В Среднюю Азию Алексей попал пятого августа тридцать седьмого года, и все наиболее важное, что с ним там происходило, нам известно по отчетам сразу нескольких агентов, работавших независимо друг от друга, даже ничего друг о друге не знавших.

Позднее, когда все участники этой неудачной операции в свою очередь были один за другим арестованы и после окончания следствия немедленно расстреляны, не было выявлено никаких признаков сделанности, организации тех эпизодов, о которых ниже пойдет речь. НКВД было лишь их внимательным наблюдателем и регистратором. Каждый из них возбуждал в политбюро очень большие надежды, тем горше было разочарование.

Счесть тот ряд событий, центром которых становился Алексей, простой цепью случайностей невозможно; пока все это продолжалось, ни у кого из посвященных в данную историю не было и тени сомнений, что там, в пустыне, в такой же пустыне, в какой когда-то началась вера в Единого Бога, где столь мало ненужных деталей, суеты, столь мало лишнего, Алексей в самом деле долго колебался, решая, должен ли он встать на путь Христа, и так же колебались на счет его призвания Высшие силы.

Эпизод № 1. После высадки из вагона на станции Тахиаташ экспедиция на двух грузовиках и более чем пятидесяти верблюдах отправилась к развалинам крепости Топрак-Кала, где должны были вестись основные раскопки и где, соответственно, предполагалось разбить лагерь. Сына же Бальменовой Югорский по собственной инициативе отправил в Хиву, около которой в прошлый сезон велись пробные раскопки и где осталось много экспедиционного имущества. В Хиве за две недели он должен был дополнительно нанять три десятка рабочих (в городе была уйма безработных, и сделать это можно было очень дешево), упаковать и организовать перевозку снаряжения в Топрак-Калу.

В городе не было ни одной гостиницы, и он поселился на турбазе, в которую недавно превратили гарем бывшего хана. Канцелярия помещалась на первом этаже, там прежде был ханский кабинет, украшенный огромным, из необыкновенно ярких изразцов голландским камином; очень похожий он видел как-то в одном из домов на Арбате. Здесь, на турбазе, Алексей и снял себе номер, сразу же расплатившись за весь срок, чтобы больше об этом не думать.

Потом оказалось, что номер — это просто альков, или глубокая ниша. Впрочем, турбаза была пуста, Алексей был единственным постояльцем и то, как он устроился, ему даже понравилось. Наверное, когда-то в каждом алькове жила или жена, или наложница; все ниши выходили на открытый балкон, кругом огибающий внутренний дворик с небольшим садом и изящным фонтаном. Делать ему в первый день было нечего, и Алексей, оставив вещи, пошел пройтись. Через ту же канцелярию он вышел на площадь перед дворцом: с внешней стороны его тоже окружала галерея — тень, где можно было гулять и в самые жаркие часы. Держалась она чуть ли не на двухстах колоннах из толстых стволов карагача, снизу доверху покрытых таким изощренным орнаментом, какого ему еще не доводилось видеть. Резьба была настолько тонка и сложна — бесконечные обвивающие друг друга стебли растений, — что лишь на третий день ежевечерних прогулок он вдруг сообразил, что все колонны разные, нигде не повторяется даже деталь.

В Хиве большую часть дня он с радостью занимался всем, что ему было поручено Югорским. Несмотря на то, что Алексей вырос в глухой деревне, он оказался неожиданно способен к любым организационным делам. Наем людей для экспедиции — вещь весьма сложная, жить в малом пространстве лагеря непросто: ни от кого и ни от чего нельзя уйти, спрятаться, поэтому набрать рабочих, которые будут усердно трудиться и в то же время никоим образом не станут пытаться этот малый мир разрушить, — сложно. Вдобавок Алексею пришлось брать людей, не понимая ни их языка, ни обычаев; говорить с ними он мог только-через переводчика — местного, хорошо знающего здесь всех и каждого и с каждым находящегося в совершенно не понятных постороннему отношениях. Собственно, он и переводил не то, что его просили, а эти отношения, потому что считал, что это его, исконное его право — нанимать людей для Югорского. Тем не менее, донесения НКВД из Хивы свидетельствуют, что даже человек, знающий местные языки, вряд ли сумел бы набрать людей лучше, чем это сделал сын Бальменовой. То есть в нем несомненно была и интуиция, и знание людей, и дар организатора, и редкое трудолюбие: отпущенных двух недель ему вполне хватило и на то, чтобы найти рабочих, и на то, чтобы привести в порядок, собрать и упаковать экспедиционное имущество.

В середине срока его пребывания в Хиве турбаза наполнилась народом. На сутки приехала совсем нищая киносъемочная группа. Им было даже не на что опохмелиться, и они упросили Алексея расписаться чуть ли не за полсотни статистов, после чего, получив деньги, тут же устроили попойку. Приглашали и его, но он не пошел. Весьма заинтересовались им трое соседей — студенты Алма-Атинского университета, впрочем, позже оказалось, что бывшие, выгнанные за принадлежность к церкви адвентистов седьмого дня. Они объезжали свои общины по всей Средней Азии и звали Алексея с собой.