Коррида - Мишель Зевако

Однако если Филипп II и Эспиноза были твердо убеждены, что шевалье, не вооруженный для такой неравной борьбы, должен неминуемо погибнуть, то Фауста, точно так же желая Пардальяну смерти, целиком пребывала во власти суеверия, внушившего ей мысль о неуязвимости француза, и твердо верила, что в схватке с животным он окажется победителем.

Когда бык рухнул, принцесса очень просто и без всякого торжества в голове сказала:

– Ну, что я вам говорила?

– Поразительно! – отвечал король, и в его голосе послышалось нечто похожее на восхищение.

– Я полагаю, сударыни, – отозвался Эспиноза со своей привычной невозмутимостью, – я полагаю, вы правы: этот человек неуязвим. Мы сможем нанести ему удар, лишь прибегнув к тому способу, который вы нам указали. Другого пути я не вижу. Я буду стоять за этот способ, ибо он кажется мне удачным.

– И правильно поступите, сударь, – веско произнесла Фауста.

Сам же король любил иногда пользоваться длинными и извилистыми путями, ведущими к цели; он умел выжидать, и при этом его злопамятство не знало границ.

– Быть может, – сказал он, – после всего, что произошло, было бы уместно отложить выполнение наших планов на более поздний срок.

Эспиноза, к которому прежде всего были обращены эти слова, посмотрел королю прямо в глаза и медленно, лаконично, с выражением холодной решимости в голосе и с резким взмахом руки, ответил:

– Мы и так едва не опоздали!

Фауста с облегчением вздохнула. На какой-то миг ей показалось, будто великий инквизитор согласится на просьбу короля.

Филипп, в свою очередь, взглянул в глаза великому инквизитору, а затем лениво отвернулся, не настаивая более на своем.

Этот жест короля стал приговором Пардальяну.

Глава 8

ЧИКО ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ПАРДАЛЬЯНУ

Поскольку последовавший засим бой никоим образом не связан с нашим рассказом, мы оставим благородного идальго, которому выпало выступать вслед за Красной Бородой (тот, по-видимому, очень серьезно пострадал при падении), предоставив ему биться, не жалея сил, и отправимся вместе с шевалье де Пардальяном в шатер Тореро.

Он вошел в круговой коридор, опоясывавший, как и в наши дни, всю арену.

Но в отличие от наших дней весь этот коридор был занят свитами сеньоров, которые должны были принимать участие в сегодняшних боях, и целой толпой суетящихся мастеровых.

Так тогда считалось нужным, и, хотя обслуга была чрезвычайно многочисленна, если бы здесь находилась только она, пройти все-таки еще можно было бы. Но, кроме того, здесь еще скопилось бесчисленное множество дворян, по обыкновению жаждавших покрасоваться именно там, где их присутствие более всего мешало.

Помимо того, сюда же ринулись все те, кого привело в восторг непредвиденное вмешательство француза. Они устремились в коридор, желая приблизиться к месту схватки.

Это место являлось в каком-то смысле частью кулис, всегда обладавших особо притягательной силой для праздношатающихся. Таким образом, толпа, которая хотела оказаться как можно ближе к арене, буквально взяла его штурмом, и коридор превратился в прямо-таки непреодолимое препятствие.

После того как Пардальян миновал дверцы ограждения, толпа, приветствовавшая победителя, любезно посторонилась, чтобы пропустить его, и шевалье оказался лицом к лицу с тем, кого он искал, то есть с Тореро. Тот, по-видимому, даже не успел толком одеться: он держал плащ в одной руке, шпагу – в другой и задыхался, как это бывает с людьми после длительного физического усилия.

Тореро одним из последних узнал о том, что приключилось с Красной Бородой, потому что, удалившись к себе в палатку, он занимался своим туалетом со всей заботой и тщательностью, вкладываемыми в те времена в процедуру одевания, почитавшуюся первостепенно важной.

Хотя дон Сезар имел немало законных поводов рассматривать великана как своего врага, он был слишком великодушен, чтобы колебаться в выборе поведения в подобной ситуации. Не имея времени закончить свой туалет, он, схватив плащ и шпагу, побежал на помощь – таков был его первый порыв.

Тореро думал, что достигнет арены в несколько прыжков, и надеялся подоспеть вовремя, чтобы, отвлекая на себя внимание разъяренного животного, спасти своего врага.

Но храбрец не учел уже описанного нами столпотворения. Пробиться сквозь такую плотную толпу оказалось делом нелегким. Он продвигался вперед очень медленно, слишком медленно для своего нетерпения.

Зажатый со всех сторон в толпе, сквозь которую он тщетно пытался протиснуться, он именно в коридоре узнал поразительную новость о французском дворянине.

Имени этого дворянина не называли, но дон Сезар не мог ошибиться. Только Пардальян был способен на такое проявление храбрости и великодушия. И если дон Сезар, не колеблясь, бросился на помощь своему врагу, то легко представить, какие усилия – впрочем, тщетные – он предпринял, устремляясь на помощь другу, который был ему так дорог. Как и у большинства присутствующих, у Тореро почти не оставалось сомнений: смельчака ждет неизбежная смерть.

Нет ничего более жестокого, нежели толпа зевак, жаждущих что-то увидеть, особенно если им не удается удовлетворить свое любопытство. Свора бездельников, заполнявших коридор, где им вовсе незачем было находиться, неопровержимо доказывала выдвинутую нами истину.

Тореро выкрикивал свое имя, громко доказывал, что непременно должен сразиться с быком, распихивал всех локтями, яростно пробивался вперед – ответом ему были лишь вялые улыбки. В толпе бормотали: «Тореро! А, это Тореро!», но ни пяди пространства ему не уступали.

И вот, сдавливаемый со всех сторон, кипя от ярости и гнева, снедаемый тревогой, кусая от отчаяния кулаки, дон Сезар был вынужден довольствоваться показаниями очевидцев – видевшие со своего места арену (или хотя бы ее краешек) рассказывали о происходящем, а затем эти рассказы переходили из уст в уста, обрастая многочисленными подробностями и комментариями. (Естественно, что все эти люди, толпящиеся в круговом коридоре, скажут потом: «Я там был. Я все видел и все слышал!»)

Громкий приветственный клич, последовавший за смертью быка, не смог избавить Тореро от беспокойства. Ведь он знал – в своем увлечении этими свирепыми схватками возбужденные зрители равно приветствуют животное и человека, если удар приводит их в восторг.

К счастью, последовавшие засим разъяснения принесли немного надежды. Юноше оставалось только прислушиваться, чтобы уловить самые различные восклицания:

– Бык рухнул как подкошенный!

– Одного, одного-единственного удара хватило, сеньор!

– И каким-то жалким кинжальчиком!