Снег идет 100 лет… - Вячеслав Малежик

Но про какой Бенилюкс вспоминают наши, обзывая новые поселки подобными именами и завлекая в них новых жителей? Кстати, почему-то чайнатауном они поселок не назвали? А недавно я в городе Пушкино Московской области обнаружил название «О’Пушино». То ли это была усадьба, то ли опять же питейное заведение. Но это вот ирландское О (вспомните ирландские фамилии О’Брайен, О’Ши)… Что бы это могло быть? Знак восхищения, как у Фазиля Искандера (помните «Маленький герой большого секса» – «О, Марат!»). Не знаю…

Но вот уже на Рублевке встречаю эпигона «О’Шалей». До конца я не выяснил, имеет ли это название отношение к французскому типовому строительству домов с почти плоской крышей, потому что, въехав в поселок с вполне русским названием Николино, мы с женой действительно О’шалели от богатства домов, их архитектуры, заборов, окружающих эти дворцы, домиков для прислуги и всего прочего, без чего жизнь не выглядит О’хренительной.

О’твал башни происходил еще и оттого, что нам сообщили компетентные люди, будто 79% домов пустуют. Их выкупили, чтобы вложить деньги. Я почувствовал О’блом, не оттого что я, неплохо зарабатывающий артист, никогда не смогу жить за такой «решеткой». Это мысль была изгнана из сознания с ненавистью, едва появившись. Просто вспомнились участившиеся в последнее время передачи на нашем телевидении, когда нас, граждан, побуждают всем миром спасти еще одного больного ребенка, на лечение которого нет денег. О’шалеть…

Ожидая своей очереди в череде артистов, развлекавших гостей именинницы, я написал стишок, где были впечатления от О’балденного поселка, где живут О’тменные люди и бизнесмены, О’кружившие себя комфортом.

Я О’шалел, чего скрывать,Не лучше бы совсем не знатьСтраны, где О’шалевшие живут,Твердя про мир, про май, про труд.

И там, видать, свои законы,Другие яства – вина пьют,И женщин там других салют,И доллары считают в тоннах.

А после пати, одуревОт наркоты и от процесса,Приятно в телике узнать,Что ты еще – гарант прогресса.

II

Думаю, мои невеселые размышления были обусловлены присутствием жены, у которой заметно испортилось настроение. Дело в том, что когда-то для себя я придумал образ «нарисованного мира» и благополучно в нем существовал. Попадал ли я в подобные декорации? Да, но я смотрел на это как на оформление сцены, на которой мне предстоит выступить. Но в этот раз как-то сошлись воедино многие факторы, и с настроением произошел полный О’шалей.

И мне вспомнилась наша с Татьяной поездка на Гавайи. Мы туда отправились с друзьями Смитами из Сиэтла. Когда мы прилетели в Гонолулу, был уже седьмой день нашего пребывания на американской земле, и мой английский, который, правда, прогрессировал день ото дня, и русский Джефа уже несколько раздражали. Хотелось от пуза с кем-то поболтать по-нашему и накормить душу звучанием правильного «великого могучего» с мыслями, которые глубже, чем «Маша мыла раму» или «Peter and Ann are friends».

Однажды мы поехали на пляж, что был в окрестностях Гонолулу, предварительно съездив в печально известную для американцев бухту Перл-Харбор. Наш пляж был расположен в заливе, почти идеально круглом. В нем был заповедник, и рыбы, словно в аквариуме, плавали рядом с отдыхающими, создавая хорошее настроение. Мы изучали не только рыб и кораллы, но и публику. Обратили внимание на девушку-инвалида с удивительно красивым лицом, но которая имела проблемы с ногами. Сопровождавшие ее на руках относили в море (а она была в гидрокостюме), и потом уже она самостоятельно долго плавала в море в маске и ластах. Сейчас задумался, как же она использовала ласты, если не могла передвигаться? Но это и не важно… Мы также обратили внимание даже не на интернациональные пары, а на межрасовые… Особенно много белых и азиатов. Может быть, близость Японии обусловливала такие сочетания. В общем, загорали, глазели и вяло обменивались информацией об увиденном.

Ко мне подошел сорокалетний мужчина и на чистом русском языке спросил:

– Извините, вы – Малежик?

– Да, – ответил я. – Вот занесла судьба на край света.

– Меня зовут Семен, я из Одессы.

– Я из Одессы, здрасьте? Как говорил Буба Касторский.

– Нет, теперь я живу в Лос-Анджелесе. Но в Америку мы перебрались из Одессы.

– Ну раз вы меня узнаете, – сказал я, вставая с лежака, – значит, вы не так давно в Штатах.

– Ну, во-первых, у нас тут есть русское телевидение, где мы видим все новости, а во-вторых, вы правы – мы всего третий год, как обосновались в Эл-Эй-е[7].

– Семен, ну, и как вы тут в Америке живете? – спросил я.

– Да по-разному живем…

– Поконкретней, поконкретней, а то мы там в Москве отравлены пропагандой, а хочется что-нибудь услышать из первых уст.

– Да все обычно, это же не ваша яркая жизнь на сцене.

– И все-таки, факты, судьбы, что-то вас удивило в Америке? Пожалуйста, несколько слов для наших радиослушателей, – изобразил я из себя репортера.

– Все хорошо не бывает, но работа есть, а это уже полдела. Конечно, скучаем. Но вот прилетели отдохнуть на Гавайи. Разве об этом можно было мечтать в Одессе?

– Ну, мечтать-то вам, положим, никто не мешал…

– Да… Но вот так, чтобы на Гавайи, как в Сочи.

– А вы теперь об Одессе мечтаете?..

– Вы правы, а представляете, что я еще незапланированно с вами встретился. Это удача.

– Да уж… «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой…» – продекламировал я Пушкина.

– Пожалуй, – задумчиво произнес Семен. – Я расскажу вам историю одной семьи, с которой мы выехали из Одессы.

Мы прогуливались по пляжу, и Семен как гостеприимный хозяин предложил мне зайти и что-нибудь выпить за знакомство. Я отказался, и мы сошлись на кофе. Заказали кофе с водой, и Семен приступил к своему рассказу.

– Наша семья приехала в Калифорнию в восемьдесят девятом, имея кое-что на кармане. Я и моя жена были дантистами, и в Одессе имели хороших клиентов и хорошие деньги. Илюша, наш сын, был шестилетним мальчиком, и мы, трезво оценивая наши возможности, сняли себе жилье и через еврейскую общину начали искать работу. Сейчас мы неплохо живем, ну, по нашим запросам: у нас апартаменты с двумя спальнями, наш мальчик учится в школе недалеко от дома, мы можем себе позволить раз в год поехать отдохнуть.

Так вот, теперь о наших земляках. Назвать их друзьями не могу, но поскольку выезжали вместе, то все перипетии смены места жительства прошли сообща. Одесса – Москва – Вена – Штаты. Всю дорогу Гутерманы твердили о счастье, что удалось вырваться из Союза. Степень ненависти ко всему советскому у них была столь высока, что говорить что-то положительное о прошлой жизни ни я, ни моя жена даже не пытались.

Семья Гутерманов скорее русская, чем еврейская. Его звали Анатолий, но как только мы пересекли границу, он попросил обходиться без всех Толиков, только Натан. Его жена – русская девочка Катя, в меру симпатичная, смешливая, этакая пампушка. Но жизнерадостность Катерины тонула в тягучем занудстве Натана, который все время рассказывал, как надо и что наконец-то… Сонька, их двенадцатилетняя дочь, была любимым божеством семейства и, наверное, «главой клана», как это ни смешно выглядит. В Союзе Натан был ведущим специалистом в электронике и не сомневался, что сможет найти применение своим знаниям.

Еще в Вене они сообщили нам, что для лучшей адаптации, приземлившись на «обетованной» земле Соединенных Штатов, перестанут общаться по-русски и будут говорить только по-английски.

– А еще, – говорил Натан, – мы снимем жилье в самом фешенебельном районе Лос-Анджелеса и устроим Соню в самую что ни на есть лучшую школу. Я буду день и ночь пахать, но Сонька будет учиться среди лучших и мужа тоже найдет не на помойке.

– А на себя и на Катю ты махнул рукой? – спросил я Натана.

– Мы так решили и будем неукоснительно следовать намеченному плану.

– Ты, как большевик, строишь планы, а потом их перевыполняешь.

– Не напоминай мне о большевиках. Ненавижу.

Гутерманы сняли себе жилье в Беверли-Хиллз. Сонька учится в школе с записными миллионерами, а маменька с папенькой горбатятся на работе, считай, круглые сутки. Работают и подрабатывают… Короче, стали заложниками своей идеи сделать дочь счастливой и богатой, а может, наоборот – богатой и счастливой. Прошло лишь два года, как Сонька пошла учиться в школу в Беверли-Хиллз, а из нее уже вырос настоящий монстр.

– Как – монстр? – удивился я, явно не ожидая подобного поворота событий.

– Да так, монстр… Она училась с миллионерскими детьми, и как ни старались ее родители, они не могли дать девочке тот уровень достатка, что был у ее одноклассников. Джинсы не той модели, машина, на которой ездит папа, тоже не та и так далее. Сонька замкнулась и возненавидела весь мир, а особенно своих родителей, которые не соответствовали…