Переворот - Иван Кудинов

— Вот и я говорю! — обрадовался поддержке Митяй. — Добрый конь. Нехай теперь послужит революции…

«Так вот какой подарок приготовили мне», — подумал Огородников, не в силах отвести взгляда от жеребца. Представил себя на миг в седле на этом чистокровном скакуне из табунов Аргымая. И вдруг презрительно отвернулся и строго сказал:

— Отведите коня обратно. И чтоб я больше не видел такого самовольства. А повторится — пеняйте на себя.

Огородников спустился к реке, умылся, блаженно покрякивая и отфыркиваясь. Речка Сема делала тут крутой поворот и влетала в деревню на полном скаку, яростно вспененная и неудержимая… Степан присел на камень и долго смотрел на причудливые извивы водяных струй, как бы вытекающих одна из другой и тут же одна с другой сливающихся. Вода вспыхивала так, словно свет падал не сверху, а шел из глубины, отчего окраска воды менялась постоянно. Он пытался уловить момент этой вспышки, но глаз не успевал — и вспышка оставалась где-то за пределами постижимого, а виден был лишь отраженный свет. Тайная сила воды давно привлекала и завораживала Степана Огородникова — был ли то крохотный лесной ручеек или вот эта река, с причудливой игрой воды и света, были ли то крутые морские волны, движение которых загадочно и непредсказуемо… Природа сотворила мир по каким-то своим законам, постигнуть которые непросто. И человек, вопреки всему (а может, и не вопреки), пытается построить свой мир. Каким он будет? — думал Огородников, глядя на реку. Конечно, мир этот как таковой пока не существует. Он только зарождается — и его надо выпестовать, за него надо драться, кровью платить…

Шум реки не отвлекал Огородникова. Отвлекало что-то другое, и он никак не мог понять, откуда этот посторонний, мешающий звук. И только когда обернулся — увидел сбегавшего вниз, по склону, Михаила Чеботарева, кованые сапоги которого резко стучали, высекая из камней искры… Огородников поднялся ему навстречу. Михаил, еще не добежав до него, негромко, с придыханием сказал:

— Селиванов велел передать: гости явились.

— Какие гости?

— Гуркин приехал. И какой-то комиссар из Омска.

— Гуркин? — удивился Огородников и, ни о чем больше не спрашивая, быстро пошел вверх по склону, на ходу приводя себя в порядок, — застегнул ремни, поправил кобуру.

Селиванов огорошил его новостью.

— Приказано отвести отряд.

— Куда отвести? Кто приказал?

— Комиссар Центросибири Соболевский.

— Это который из Омска? — догадался Огородников. — Когда же он успел отдать приказ?

— Пока ты купался… Огородников шутки не принял:

— Ты что, уже разговаривал с ним?

— Да так… на ходу.

— Приказы на ходу не отдаются.

— Смотря какая обстановка…

— Ну, и какая же… по мнению Соболевского?

— Об этом он тебе сам скажет. А что это ты так активно настроен против Соболевского? Еще и в глаза его не видел…

— Не против Соболевского, а против приказов, которые он отдает на ходу… А Гуркин зачем приехал? Кайгородова вызволять?

Селиванов помедлил.

— Послушай, Степан, давай не будем делать поспешных выводов.

— Хорошо, не будем. Послушаем, что скажет комиссар Центросибири.

Увидев же комиссара, Огородников удивился и несколько даже разочаровался: приготовился к встрече с представителем солидным и важным, а перед ним стоял совсем молодой, по-юношески ладный, подтянутый человек. Хотя, как выяснилось позже, ни по возрасту своему — двадцать шесть лет, ни, тем более, по своему партийному стажу — член партии большевиков с одна тысяча девятьсот десятого, Соболевский не был юноша, а был зрелый, закаленный боец. Он улыбнулся Огородникову, протянув руку, и весело сказал:

— Так вот ты какой! А я тебя представлял несколько иначе…

— И я вас, товарищ комиссар, тоже другим представлял, — признался Огородников. И они задержали руки несколько дольше, чем полагается для рукопожатия, глядя друг другу в глаза. — Это правда, что есть приказ об отводе отряда из Мыюты? — спросил Огородников, расслабляя ладонь и не отводя взгляда. Соболевский отпустил его руку, но взгляда тоже не отвел:

— Давайте обсудим этот вопрос.

— Разве приказы обсуждаются? — язвительно прищурился Огородников. «А впрочем, — тут же подумал, — и выполняются не все. Прошлым летом вон какие грозные приказы отдавал Керенский кронштадтским морякам, а что из этого вышло? Так что поглядим по обстановке…» Вслух же прибавил: — Можно и обсудить.

И только сейчас заметил сидевшего подле окна человека, скуластое и смуглое лицо которого, с резкой и жесткой линией рта, обрамленного сверху коротко стриженными усиками, показалось ему знакомым, хотя видел он его впервые… И он тотчас догадался: Гуркин. Испытав при этом чувство некоторого замешательства — слишком уж неожиданным и рискованным был приезд председателя Каракорумуправы. На что же он надеялся? Во всяком случае, держался Гуркин спокойно и уверенно, слишком даже уверенно, как будто всем своим видом говоря, что он у себя дома и, будьте любезны, с этим считаться. «Ну что ж, — подумал Огородников глядя Гуркину прямо в лицо и как бы принимая вызов, — и мы тоже не в гостях». А вслух повторил: — Можно и обсудить.

— Вот и хорошо, — кивнул Соболевский. — Хочу вас, товарищи, сразу предупредить: руководство Центросибири крайне озабочено создавшейся в Горном Алтае обстановкой. Речь идет не о классовом антагонизме, когда пролетариат и сознательное крестьянство с оружием в руках отстаивают завоевания революции, борются против своих угнетателей — это закономерно и неизбежно. Речь идет о совершенно неоправданной вражде между русским и туземным населением Алтая, разросшейся до вооруженного столкновения… Наша задача, товарищи, мирным путем урегулировать этот конфликт. Чтобы впредь подобные эксцессы не повторялись…

— Мирным путем не выйдет, товарищ Соболевский, — возразил Огородников. — Слишком далеко зашли.

Соболевский удивленно посмотрел на него, повернулся к Гуркину:

— И вы так считаете, Григорий Иванович?

— Нет, я так не считаю, — ответил Гуркин. — Конфликт произошел на территории округа, а не в пределах Бийского совдепа, куда мы не вторгаемся…

— Конфликт произошел на территории Советской республики, — уточнил Огородников. — А у нее границы единые.

— И потом, есть еще одна тонкость, не учитывать которую было бы ошибочно и даже опасно, — добавил Фадеев, сидевший боком к столу и лицом к лицу с Гуркиным. — Во-первых, далеко не все алтайцы поддерживают Каракорум. А во-вторых, и в самой Каракорум-Алтайской управе, во главе наиболее важных ее отделов, военного, скажем, во главе так называемых «гвардейских» формирований да и среди самих «гвардейцев» немало людей отнюдь не туземного происхождения…

— А что, разве в совдепе одни только русские? — спросил Гуркин. — Почему же вас это не беспокоит?

— Нет, и в совдепе люди разных национальностей. Революцию совершали не только русские… Но роднит и объединяет этих людей одна задача: отстоять дело революции.

— У нас тоже одна задача — отстоять право алтайского народа на самоопределение, — поднялся Гуркин и неторопливо прошел до двери и обратно, мягко ступая по половицам — ходок в нем угадывался незаурядный. — Разве революция не предоставила нам такого права? — остановился в двух шагах от Фадеева. — А если это не так, тогда я не понимаю Советской власти…

— А вы ее и так не понимаете, — резко сказал Фадеев. — О каком понимании можно говорить, если под знаменем Каракорума собрались и объединились в большинстве своем враждебные революции элементы — эсеры, монархисты, областники и националисты разных мастей… Лозунгами об автономии и самоопределении алтайского народа они лишь маскируют истинные свои цели.

— Они уже и маскироваться перестали, — заметил Огородников.

Гуркин посмотрел на него с неприязнью:

— Это не так, ошибаетесь.

— Так. Можем подтвердить это примерами.

— А разве само название вашей управы и будущей столицы вашего округа, которую собираетесь вы построить на берегу Катуни, между Маймой и Манжероком, разве само это название, Каракорум, не содержит в себе враждебного по отношению к русскому народу смысла? — углубил вопрос Фадеев. — Вам ведь известно, откуда такое название?

— Дело не в названии.

— И в нем тоже, — стоял на своем Фадеев. — Слишком многое за этим скрывается.

— Что же за этим скрывается?

— А я уже сказал: враждебные революции элементы Гуркин провел рукой по жесткому ежику волос, ото лба к затылку, как бы успокаивая и сдерживая себя, и горестно усмехнулся:

— Ну что ж, теперь мне, по крайней мере, ясно: серьезного и объективного расследования не будет. Вести же пусто порожние разговоры я не намерен.

— Это вы напрасно, Григорий Иванович, — вмешался Соболевский. — Истина, как известно, рождается в спорах… Давайте разберемся.