Киноповести - Василий Макарович Шукшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И из той комнаты полилась грустная, человечнейшая мелодия.
Владимир Николаич вышел довольный.
– Как находите? – спросил.
– Хорошо, – сказала Груша. – Грустная музыка.
– Грустная, – согласился Владимир Николаич. – Иной раз включишь один, плакать охота…
Груша глянула на него… И что-то в лице ее дрогнуло – не то жалость, не то уважение за слезы, а может, – кто знает? – может, это любовь озарила на миг лицо женщины.
– Прошу! – опять сказал Владимир Николаич.
Груша села за стол.
– Нет, жить можно! – воскликнул Владимир Николаич. И покраснел. Волновался, что ли. – Я так скажу, Агриппина Игнатьевна: жить можно. Только мы не умеем.
– Как же? Вы говорите, умеете.
– В практическом смысле – да, но я говорю о другом: душевно мы какие-то неактивные. У меня что-то сердце волнуется, Груша… А? – Владимир Николаич смело воткнулся своим активным взглядом в лицо женщины, в глаза ей. – Груша?
– А?
– Я волнуюсь, как… пионер. Честное слово.
Груша смутилась.
– Да чего же вы волнуетесь?
– А я не знаю. Я откуда знаю? – Владимир Николаич с подчеркнутым сожалением перевел взгляд на стол, налил в фужеры шампанского. – Выпьем на брудершафт?
– Как это? – не поняла Груша.
– А вот так вот берутся… Дайте руку. Вот так вот берут, просовывают, – Владимир Николаич показал как, – и выпивают. Вместе. Мм?
Груша покраснела.
– Господи!.. Да для чего же так-то?
– А вот – происходит… тесное знакомство. Мм?
– Да что-то я… это… Давайте уж прямо выпьем!
– Да нет, зачем же прямо? Все дело в том, что тут образуется кольцо.
– Да неловко ведь так-то.
– Да чего тут неловкого?.. Ну, давайте. Смелей! Музыка такая играет… даже жалко. Неужели у вас не волнуется сердце? Не волнуется?
– Да нет, волнуется… Господи, чего говорю-то?.. Зачем говорить-то об этом?
– Да об этом целые книги пишут! – взволнованно воскликнул Владимир Николаич. – Поэмы целые пишут.
Груша все никак не могла уразуметь, почему надо выпить таким заковыристым образом.
– Ну? – торопил Владимир Николаич. Он и правда волновался. Но жесты его были какие-то неуверенные, незавершенные. – Ну? А то шампанское выдыхается.
– Да давайте прямо выпьем, какого лешего мы будем кособочиться-то?
– Так образуется два кольца. Неужели непонятно? После этого переходят на «ты».
– Ну и перейдем на «ты»… без этих фокусов.
– Мы сломаем традицию. Традицию не надо ломать. Смелей!.. Просовывайте сюда вот руку… – Владимира Николаича даже слегка трясло. – Музыка такая играет!.. Мы ее потом еще разок заведем.
– Вот наказание-то! – воскликнула Груша. И засмеялась.
Витьку принялись подгонять в учебе сразу три отличницы: сестра Оля и две ее подружки, Лидок и Валя. Все девушки рослые и, как показалось Витьке, на редкость скучные. Особенно Витька невзлюбил Лидок. Лидок без конца сосала конфеты и поглаживала Витьку по голове. Витька стряхивал ее руку и огрызался. Девушки смеялись.
– Ну! – скомандовала Оля. – Повторим домашнее задание.
– Хоть уж в воскресенье-то… – попробовал было увильнуть Витька. Но Оля была непреклонна.
– Никаких воскресений! Ты у нас будешь… Циолковским.
– Нет, он у нас будет Жолио Кюри. – Лидок погладила Витьку по голове. – Верно, Витя?
– Да иди ты! – Витька так тряхнул головой, что у него шея хрустнула.
Девушки засмеялись.
– Не хочет. А кем же ты хочешь, Витя?
– Золотарем.
Лидок не знала такой профессии. Решила, что это что-то связанное с золотом.
– Ну, Витя, это тяжело. Это где-то в Сибири – там холодно.
Витя в свою очередь посмеялся от души. И не стал объяснять невестам, кто есть золотарь.
Сели за стол.
– Ты таблицу умножения знаешь, конечно? – начала Лидок.
– Знаю, конечно.
– Перемножь вот эти цифры. Только не сбейся.
Витька умножил скучное число на число еще более скучное, получил скучнейший результат.
– На.
– Пра-льно. Еще. Тренируйся больше.
– Ну и дура ты! – не выдержал Витька.
Лидок сделала большие глаза и перестала сосать конфетку.
– Витя, да ты что?! – изумилась сестра Оля. – Разве так можно?
– А чего она?..
– Чего она?
– «Тренируйся»… Кто же тут тренируется? Тренируются на турнике или в футбол.
– А зачем же обзываться-то? Нехорошо это.
– А еще городской! – вставила Валя.
– Они, городские-то, хуже наших, – заметила Лидок. – Получают там раннее развитие… и начинают. – Она опять принялась сосать конфетку. – Давай дальше. Умножь от это на это.
Витька стал умножать.
Лидок склонилась над ним сзади и следила.
– Не пра-льно, – сказала она. – Семью осемь – сколько?
– Пятьдесят шесть.
– Ну… А ты сколько пишешь?
– Шесть пишем… А!
– Ну, о-от.
Витька принялся снова вычислять.
Лидок стояла над ним.
– Та-ак, та-ак…
– Перестань сосать свои конфеты! – взорвался Витька.
Лидок толкнула ладошкой Витьку – носом к тетрадке.
– Умножай.
– Дура, – сказал Витька.
– Папа! – позвала сестра Оля.
Из горницы вышел дядя, строгий и озабоченный: он составлял какой-то отчет, на столе в горнице лежал ворох всяких ведомостей.
– Как же ему помогать? – пожаловалась Оля. – Он на нас говорит – «дуры».
– Зайди ко мне, – велел дядя Коля.
Витька не без робости зашел к дяде в горницу.
– Вот что, дорогой племянничек, – заговорил дядя, стоя посреди горницы с бумажкой в руке, – если ты будешь тут язык распускать, я с тобой по-другому поговорю. Понял? Я тебе не мать. Понял?
– Понял.
– Вот так. Иди извинись перед девками. Они целые невесты уж, а ты… Сопляк какой! С ним же занимаются, и он же начинает тут, понимаешь… Иди.
Витька вышел из горницы. Сел на свое место.
Девушки неодобрительно посматривали на него.
– Попало? – спросила Лидок.
Витька взял чистый лист бумаги… подумал, глядя на крупную Лидок… И написал размашисто, во весь лист: «ФИФЫЧКА». И показал одной Лидок.
Лидок тихонько ахнула, взяла лист и тоже что-то написала. И показала Витьке.
«ШИРМАЧ ГОРОДСКОЙ» – было написано на листе.
Витька не понял, что это такое. Взял новый лист и написал: «СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА».
Лидок фыркнула, взяла лист и быстро написала: «ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОРОС».
Витька долго думал, потом написал в ответ: «СВЕЖАСРУБЛЕННОЕ ДЕРЕВО ДУБ».
Лидок быстро нагнулась и выхватила лист у Витьки. И пошла было с ним в горницу.
– Ну, давай умножать-то?! – воскликнул Витька. – Чего ты бегаешь-то туда-сюда?
Какой-то родственник Владимира Николаича защитил диссертацию. По этому случаю давался банкет в ресторане. Приглашены были и Владимир Николаич с Грушей.
Опять шли улицей городка. Опять было воскресенье; где-то из громкоговорителя рвалась железная музыка.
Шли под ручку. И были нарядны пуще прежнего.
– Я вот этого знаю, – негромко сказал Владимир Николаич. – Только не оглядывайся! Попозже оглянись.
Груша прошла несколько шагов и оглянулась.
– Ну? И что?
– Он раньше в Заготконторе работал… Мы однажды приехали с ним в командировку, он говорит: «У меня
