Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Надо будет, приедет. Пусть поступает как хочет!

Бывают в истории такие ситуации, когда Президент, если он действительно Президент, должен уметь убивать людей, причем — безжалостно.

Вон Буш, уважаемый человек, и Барбара, его жена, такая приятная, а что он устроил Саддаму! Тысячу багдадских детей заживо спалил в бомбоубежище — и что? Кто-нибудь в этом мире вздрогнул?

Михаил Сергеевич всегда был исключением — был и есть. Он вообще исключение в политике. Шестидесятник! А Россия, оказывается, без войны — не может, не умеет, в России слишком много народов (даже для огромной-огромной территории много!) и почти все народы как-то обижены, давно обижены, с еще досталинских времен. Иными словами, они, эти люди, жертвы свободы, которая на них обрушилась, — так получается? А Михаил Сергеевич — жертва их и своей свободы? Был бы он убийцей, как Крючков, не был бы жертвой, конечно, но не умеет Михаил Сергеевич стрелять, точнее, умеет, пробовал, но у него это плохо получается!

Один раз — получилось. Они, Михаил Сергеевич, Бакатин, Язов и Бобков, раздавили Баку, чтобы спасти в Азербайджане Советскую власть. Дурака Везирова вывезли на вертолете с крыши Дома Правительства! Пришел Аяз Муталибов, все утихло.

А в этом году — ерунда… Михаил Сергеевич не выдержал, послал «Альфу» в Прибалтику, чтобы «Саюдис» — исчез.

Но кто-то (кто?) тут же сбил его с толку; «Альфа» взяла телецентр, а Михаил Сергеевич вдруг испугался, отозвал «Альфу» в Москву и даже, она сама слышала, заказал самолет, чтобы лететь в Прибалтику извиняться перед населением… — да Крючков, слава богу, отговорил…

Раиса Максимовна давно поняла: Советский Союз — это такая страна, в которой нельзя, просто глупо быть первым. Есть такие страны (их много, на самом деле), где нельзя быть первым, нельзя вырываться вперед.

Настоящие первые люди в СССР — всегда вторые… Они не выходят из тени, ибо выходить из тени — самоубийство. В России слишком много от Азии, гораздо больше, чем от Европы. Хорошим Президентом в такой стране может быть только тот человек, кто по своим личным качествам выше и сильнее, именно сильнее, чем весь СССР, весь целиком! Таким человеком был Сталин. Таким человеком, судя по всему, был Ленин. Но в конце жизни и они рассыпались в маразме. Ленин умер очень рано, в пятьдесят четыре года, и уже в пятьдесят выглядел глубоким стариком: слишком тяжело, невыносимо тяжело одному человеку быть сильнее, чем вся страна!

Так что, Сталин нужен, так получается? Подождите, будет вам и Сталин, дайте срок…

Раиса Максимовна хорошо помнила тот самый вечер: она лежала здесь же, в ЦКБ, в этой палате, и все, по сути, было уже решено, хотя Михаил Сергеевич виду не показывал; он мчался к ней, в ЦКБ, после встречи с Ельциным, — в этот вечер, 26 сентября 1991 года, Раиса Максимовна раз и навсегда поняла то, о чем она догадалась месяц назад, в Форосе: игра проиграна, власть ушла.

Все.

Это был страшный вечер. Она увидела пропасть. Идо пропасти — ровно один шаг.

Полшага…

— …Раиса Максимовна… — майор Копылова, начальник ее охраны, была женщиной (бойцом) неопределенного возраста. В «девятке» давно, еще с андроповских времен, служили женщины, но в охране первых лиц они появились только год назад. Такой стиль опять-таки подсказали американцы: женщине с женщиной легче найти общий язык. — …Раиса Максимовна, просили передать: Михаил Сергеевич будет через пятнадцать минут.

— Хорошо, Анюта…

Едет! Раиса Максимовна как сейчас видела эту сцену: она быстро встала, отложила в сторону томик Боратынского, самого любимого своего поэта.

Едет! А он ужинал?

— Анюта, ужин Михаилу Сергеевичу. Любые овощи, салаты, рюмку «Юбилейного»; горячее он закажет сам!

Соскучился… Любовь, если это любовь, всегда видна по сто раз на дню!..

«Как я сегодня? Быстро, быстро, где черное платье?»

— Анюта, переодеться!

На самом деле Раиса Максимовна всегда, не только здесь, в Москве, но и в прежние годы ощущала в себе некое государственное начало. Она не сомневалась, что ей дано понять каждого человека и что каждый человек готов доверить ей свои тайны; ей казалось, она легко объединяет людей.

По сути, Раиса Максимовна всегда тяготела к клубной работе; таким клубом стала для нее вся страна.

— Застегни…

На Раисе Максимовне было красивое черное платье.

«Надо что-то беленькое сюда, на грудь…»

Когда Михаил Сергеевич ездил за границу, его всегда сопровождала интеллигенция. Когда была поездка в Японию, в список делегации включили девчонку, которая голой снималась в «Маленькой Вере». «Или я, или она, — возмутилась Раиса Максимовна. — Только стриптиза в самолете не хватало!» Так Ревенко, помощник Михаила Сергеевича, даже обиделся! «Девочка эта, — говорит, Наталья Негода, не актриса, она больше, чем актриса, она — сексуальный символ перестройки!»

Снять трусы при всех… это что, символ, что ли?

Люди, люди, что с вами происходит…

Каждый, впрочем, может прийти в себя, если немножко подождать.

Порывисто, не раздеваясь, вошел Горбачев.

— Ну, здравствуй!

«Выглядит замечательно», — отметила она.

— Здравствуй, Михаил Сергеевич, — она протянула руки, — здравствуй! У нас все в порядке?

— Как всегда! — ответил Горбачев.

Майор Копылова вышла из комнаты.

— Ну, как ты?

— Потом, все потом… — она быстро стянула с него пальто, — мой руки и говори!

Горбачев ловко выдернул руки из рукавов, кинул пальто на пол и вдруг поцеловал ее в губы.

— Слушай, а что здесь сидеть-то? Поедем куда-нибудь, а? Поужинаем как люди?

Она улыбнулась:

— Ты, Миша, приглашаешь меня в ресторан?

— Ну… — Горбачев засмеялся. — Давай, мчимся на дачу, утром тебя привезут — без проблем!

— Мой руки. — Она нагнулась и подняла пальто. — И за стол!

— Между прочим, уважаемая Раиса Максимовна, мы не виделись шесть дней.

— Да, я ждала…

— Мне было не до любви.

— Не злись…

— Нет-нет, я не злюсь…

За тридцать восемь лет, проведенных вместе, Горбачев так и не нашел для Раисы Максимовны ни одного интимного имени или словечка; ласкаться друг к другу в их семье было не принято.

Иногда, очень редко, он звал ее Захарка — давным-давно, еще студентами, они были в Третьяковской галерее, где она долго стояла перед картиной Венецианова; ему казалось, что именно в этот день их любовь стала настоящей страстью.

Стол был накрыт в соседней комнате. Здесь же по стойке смирно застыл официант — в бабочке и с салфеткой на согнутой руке.

— Хорошо живете, — бросил Горбачев, увидев бутылку коньяка.

Официант пододвинул кресло Горбачеву и только после этого помог сесть Раисе Максимовне.

— Салат Михаилу Сергеевичу!

— Погоди, а огурчики соленые есть? Чтоб из бочки?

— Сейчас выясню, — официант наклонил голову и ловко поднял бутылку «Юбилейного». — Вы позволите, товарищ Президент?

Горбачев кивнул головой.

— Я, Михаил Сергеевич, хочу показать тебе одно письмо, — тихо начала Раиса Максимовна, — из Бахчисарая. Сегодня передали из Фонда культуры. Помнишь, был бахчисарайский фонтан? Представь себе, его больше нет.

— А куда он делся? — Горбачев поднял рюмку. — Сперли, что ли?

Официант налил в бокал первой леди немного красного вина.

— Там, Михаил Сергеевич, перебои с водой, — пояснила Раиса Максимовна. — Фонтан есть. Нет воды.

— Погоди, это тот фонтан, где Гоголь плакал?

— Ой, там все плакали, Михаил Сергеевич. Иностранцы тоже: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…»

— У них что, у блядей этих, воды на слезы не хватает?! — взорвался Горбачев. — Ты сделай так… — Горбачев внимательно посмотрел на официанта. — Найди начальника моей охраны, пусть Губенко, министр культуры, проверит эти факты и включит воду. Понял? Про огурцы не забудь.

— Вы свободны, — кивнула Раиса Максимовна. Обращаясь к прислуге, она не говорила, а как бы роняла слова.

Официант вышел.

— Давай!

— За тебя, родной. Возьми салат.

Горбачев мгновенно опрокинул рюмку.

— Салат, говоришь…

Раиса Максимовна чуть-чуть пригубила вино:

— Ну, что этот? Наш… «неуклюжий»?

Имя «Ельцин» в их семье не произносилось. Раиса Максимовна нашла другие слова: «неуклюжий лидер».

Горбачев запихивал в себя салат. Он всегда ел неряшливо, крошки летели во все стороны, а куски капусты, которую он не успевал проглотить, падали обратно в тарелку.

— Шапошников, стервец, подвел. Предал Шапошников.

— И он тоже?..

— Ну… вот!

— Ты посмотри, а? Все предают! Черняев книгу написал про Форос, «Известия» опубликовали. Пишет, что я Болдину доверяла самое интимное…

— Что доверяла?

— Не знаю, что… Яковлев Александр… интервью за интервью дает, одно хуже другого, Шеварднадзе…