А я люблю женатого - Каринэ Фолиянц

– Милый, потерпи немного! Я через неделю деньги тебе привезу. Ты только не бросай меня, пожалуйста! Я люблю тебя, Глеб!

Феликс говорил с Власом.

– Ну если не идут, бог с ним… Я тут рисую одну Венеру. Муж ее богач местный. А картины у тебя пусть хоть недельку повисят, ладно? Я за ними приеду.

С готовым портретом шествовали Шурик и Феликс к воротам дачи нового русского.

– Меньше полутора штук даже не заикайся. Когда мужчина любит, способен на все, – учил Шурик.

– Ты откуда знаешь?

– Догадываюсь.

– Мой прадед ради любимой дыру в плотине одной рукой зажал. Плотину прорвало в том месте, где брат моей прабабки держал мельницу. Она закричала – спасай мельницу, водой снесет. Он полез в реку и рукой зажал дыру. Могучий был человек. Плотину спас от разрушения, брата своей любимой – от разорения. Руку не оторвало, но сильно искорежило.

– Она сказала спасибо?

– Неважно!

– Почему люди такие дураки!

– Люди не дураки, а это любовь.

– Знаешь, – решил Шурик, – проси две штуки. Он ее на Канары возил, любит сильно.

…На даче взорам Феликса и Шурика предстало жуткое зрелище. Хозяин теннисной ракеткой гонял по двору невесту. Белокурая красотка бегала в неглиже и визжала как поросенок. А он орал «убью». И наконец поймал ее за волосы.

«Резвятся», – подумал Шурик. Но хозяин начал нешуточно макать ее головой в бассейн.

– Утоплю, русалка хренова! Я тебе покажу, как с шофером путаться! У, отравительница, изменница!! Я все твои шубы собственными руками в клочья порву, в клочья! А, Ван Гоги! – завопил он, увидав Феликса и Шурика. – А ну, подите ближе! Бедную Лизу принесли мне на картинке? Будет вам Дрезденская галерея и рамка за штуку баксов!

Он схватил портрет, замахнулся…

Изуродованный, проткнутый портрет несостоявшейся жены нового русского стоял на подоконнике.

– Полторы штуки баксов… – вздохнул Шурик. – Я так понимаю, мы сегодня не обедаем?

Феликс не ответил. Он рисовал в саду Катю. Он глядел на нее чуть более пристально, чем обычно смотрит на модель художник, и в этом взгляде, конечно же, читалось пробуждающееся чувство.

– Ты правда на войне был? – спросила девушка.

– Да.

– И убивал?

Феликс вытащил из-под рубашки шнурок с висящей на нем просверленной пулей.

– В меня летела. Просвистела возле уха, в дерево попала. Я ее потом достал. Пуля – дура.

– Он сам стреляет, как Вильгельм Телль, – сообщил Шурик.

Мальчик посмотрел на холст, потом на оригинал. Снова на портрет – на Катю. И что-то новое появилось в его взгляде.

– Почему ты не рисовал войну? – поинтересовалась девушка.

– Не хотелось. Я когда рисую, не стреляю. А когда стреляю, не рисую. Всегда выбираешь что-то одно.

…Катин портрет висел на стене. Шурик подошел к портрету и робко провел пальцем по щеке девушки. Это видел Феликс. Он опустил глаза, точно подглядел что-то недозволенное.

Катя во дворе расчесывала волосы. И до чего это было красиво – как гребень скользил по ее волосам, как блестело в них неяркое солнце. Оба любовались Катей – Феликс на ступенях дачи, Шурик из окна. Старший вздохнул. А потом вздохнул и младший.

– Нет-нет, ты только не клади трубку! – молила Катя Глеба на переговорном пункте. Из трубки послышались гудки, но растерянная девушка все не решалась выйти из кабинки. А там, на улице, Феликс кормил бездомную собаку.

Дома Феликс достал старенький проигрыватель, сдул с него пыль, установил посреди комнаты.

– Пластинка только одна, – предупредил он, – но красивая.

– Как называется? – спросил мальчик.

– Вальс «Муки любви».

Шурик усмехнулся.

Захрипела игла. Полились звуки музыки. Вальс наполнил собой весь дом и весь сад. Катя неподвижно сидела у окна. И вдруг обернулась.

– Пригласите меня танцевать, – попросила она художника.

– Я не умею, – смутился Феликс.

– Давай научу.

Она вытащила Феликса в центр комнаты, положила руки на его плечи и заскользила в танце. Он за ней. Неловко, неуклюже, но очень старательно. Феликс двигался за Катей в танце и боялся дышать. Он боялся ее рук, лежащих на его плечах, боялся взглянуть ей в глаза. А она двигалась легко, изящно и непринужденно.

Шурик жадно следил за танцующей парой.

– Я тоже хочу! – кинулся он к Кате и оттолкнул Феликса. – Научи!

И вдруг погас свет – вырубили электричество – пластинка умолкла.

– Почему, когда до меня доходит очередь, гаснут все лампы, – тяжело вздохнул Шурик.

– Не у тебя одного, малыш, – сказал Феликс.

– Я тебя еще научу, – пообещала Катя. – Хочешь, будем пока пасьянс раскладывать?

В дачном домике горели маленькие свечки. Катя учила Шурика обращаться с картами, а Феликс читал в углу.

– Значит, Глеб трубку кинул, – продолжая разговор, сказал мальчик.

– Нет, это я…

– Не притворяйся, я слышал.

– Подслушиваешь! Где ж ты воспитывался!

– В детском доме имени Парижской Коммуны.

– Не хами! Не будет тебе ни карт, ни свечей, ни сбывшихся желаний!

Она собрала карты, задула свечи.

– Дочитать дайте! – вскрикнул Феликс.

Вновь они в тире. Шурик целится. Стреляет. Мимо. Феликс целится. Стреляет. В яблочко!

Шурик – мимо. Феликс – в цель.

– Суриков двадцать лет боярыню Морозову писал и продал ее Третьякову. Где бы найти сейчас Третьякова? – опустив винтовку, проговорил художник.

– Да и боярынь теперь немного, – усмехнулся Шурик. – Отец говорит, что мы дворянского рода, но, по-моему, он трепется. Ну какой из меня дворянин? Ни стрелять не умею, ни вальсировать, ни в карты…

На экране телевизора отец Шурика просил сограждан помочь ему в поисках сына за хорошее вознаграждение. Он так просил, что Катя не выдержала:

– Шура, жалко его! Позвони, скажи хоть, что жив.

– Жалко! Скажи лучше что ты польстилась на деньги моего папаши! Ну беги, сдавай меня. Вот тебе и денежки – Глебу на клип. Беги, чего стоишь!

– Никуда я не побегу, но отца твоего мне жаль.

– А мне не жаль. Между прочим, он вспомнил о моем существовании, только когда я пропал.

– А до этого?

– А до этого я был чем-то вроде мебели. Или говорящей собаки. Правда, кормили хорошо, – вздохнул он.

В подвале кинотеатра, среди труб коммуникаций, Феликс собирался рисовать огромную киноафишу фильма «Опаленные страстью» и привязал кисть к швабре, но был этим недоволен. Шурик ассистировал ему, придерживая ведро, полное краски.

– Сорок баксов в месяц! – возмущался мальчик. – Так мы до старости не расплатимся с ее долгами.

– Заходи левее! – командовал Феликс. – Знаешь, как Микельанжело расписывал стены соборов и капелл? До него строили подмостки, крепили их к потолку на канатах, а когда работу заканчивали, замазывали дыры от этих креплений.