По кромке двух океанов - Г Метельский

— Кстати, в Билибино вы еще не были? — спрашивает начальник смены. — Это же от нас рукой подать. Металл посмотрите.

Под металлом подразумевается золото.

В Билибино тоже жарко, а вокруг города красиво, ярко, пестро: лиственницы стоят в свежем наряде, зелены склоны сопок, болота расцвечены кустиками голубики, морошки, клюквы. Как и повсюду на Севере, весна незаметно, сразу шагнула в лето.

Город пересекает река, мелкая, порожистая, удивительного, необычного цвета: на солнце вода ее ослепительно блестит золотом, как дорогая парчовая риза. Речка, и верно, течет с золотых приисков, но кажется такой, конечно, не от растворенного в ней золота, а от обычной глины, которую размывают там мощные струи воды. В центре Билибино на гигантском валуне стоит памятник первооткрывателю чукотского золота Юрию Александровичу Билибину. Вокруг бушуют необычайно крупные ромашки, целое море.

Билибино — самый большой населенный пункт в Чукотском национальном округе.

Секретарь партбюро Билибинского горно-обогатительного комбината останавливается в вестибюле возле трех переходящих Красных знамен — общесоюзного, оставленного комбинату на вечное хранение «как символ трудовой доблести коллектива», областного — магаданского, за успехи в первом квартале, и своего, районного.

Вместе с секретарем мы едем на один из горных участков, «где золото моют в горах». Гор, правда, здесь не видно, есть сопки, созданные природой, и глинистые желтые холмы, насыпанные людьми. Сверху, с одного из бугров, отчетливо видна площадка, полигон, на котором, собственно, и добывают «металл». Все вокруг разворочено, размыто, вспахано, взрыхлено, и через этот кажущийся хаос проложены дороги-времянки. По ним, на пределе, воя и взывая о помощи, идут грузовик за грузовиком. То тут, то там среди искореженного поля стоят промывочные приборы, увенчанные красными флагами. Их поднимают в день, когда начинается сезон.

Грохот и гул стоит над полигоном — это трудятся бульдозеры, подавая, подталкивая золотоносную породу на грохота, в которые со страшной силой бьет струя воды. Вода тоже шумит, подвывает, бесится. Крупные камни, галька уносятся ею в отвал, падая, камни тоже грохочут, будто катится с гор маленькая лавина.

А то, что осталось после отбора камней и гальки — сам невзрачный, ничем не примечательный с виду песок, проваливается, падает в стоящий под грохотом бункер. Оттуда, снизу, чавкая и плюясь, водяной насос поднимает драгоценную смесь золотоносного песка и воды и гонит ее по деревянному желобу, «колоде», на дне которой лежит некое подобие коврика, но не гладкого, а с ребрышками, с порожками, о которые как бы спотыкаются золотинки.

Вот, собственно, и все.

— Кстати, познакомьтесь, — секретарь представляет мне немолодого уже человека. Крупная седая голова, натруженные руки рабочего, внимательные выцветшие большие глаза из-под черных густых бровей. — Александр Кириллович Купавцев, личность у нас легендарная, вроде Чапаева. Старший геолог участка, а в прошлом, до ликвидации Билибинского прииска, первый и бессменный его директор… — Секретарь показывает на меня: — Съем металла посмотреть хочет, можно?

— Только издали. Извините, но таков порядок. Что ж, издали так издали…

Потом мы идем в контору, и Александр Кириллович вспоминает, как через теперешний золотой полигон чукчи гнали оленьи стада, а на том месте, где сейчас Билибино, еще в пятьдесят девятом году чавкала под ногами тундра.

— «Неправильно для города площадку выбрали», — сетовал один товарищ на совещании. А я возражал: «Петербург тоже на болоте поставлен, и ничего, до сих пор стоит». Первый секретарь Магаданского обкома Афанасьев Павел Яковлезич посоветовал перво-наперво доску на лиственницу повесить, вывеску, значит, пускай все видят, что райком партии тут есть. С этого и началось наше Билибино.

Он закуривает и продолжает:

— А на месте прииска лесок чахлый рос. Попросили это мы в колхозе делянку, мелколесье свели, стали вскрывать торфа. Тут до нас Анюйская комплексная экспедиция работала. В их палатках мы и обосновались поначалу. Была у нас в ту пору одна машина да несколько бульдозеров. Восемь зимних месяцев копались в земле, три месяца металл мыли, с двадцатых чисел мая, когда оттаяло, и по мороз… Будочку поставили на полигоне, чтоб золотишко принимать, а возили его, как полагается, с фельдъегерем. Раз, помню, долго этого товарища не было, наконец появляется новенький, пожилой такой мужчина, с пистолетом в кобуре, правда, до сих пор не знаю, умел ли он оружием пользоваться. А у меня, как на грех, золота порядком скопилось. Покидали это мы мешочки с металлом в машину, он и повез их на аэродром. Пока довез, погода испортилась, закапризничала, самолет, понятно, не выпускают. А тут и ночь на носу, спать охота, только где спать? В поселок надо идти. А золотишко куда девать? Шофер, как узнал, что не будет самолета, домой уехал… Ну, подумал, подумал мой фельдъегерь да и додумался: побросал он, родимый, все шестьдесят четыре мешочка в кусты, накрыл на всякий случай брезентом, а сам подался в поселок. Спал, говорят, спокойно, хорошие сны видел. И не обманулся, воротился утром, смотрит, целы мешочки, до единого. А тут и самолет подоспел…

Рассказывает Александр Кириллович неторопливо, с улыбкой, обстоятельно, вспоминает людей, которых уже давно нет на свете, разные любопытные случаи, истории, находки.

— Один счастливчик тут за месяц подряд три самородка нашел, все вместе пуд весили.

— Хоть бы краешком глаза на самородок взглянуть. Черные брови Александра Кирилловича недоуменно ползут вверх, изгибаются дугой.

— Вы что, никогда самородка не видели? Приходится признаться: — Не видел!

— Ну и ну!.. Зина! — он кричит в сторону открытой настежь двери. — Покажи этому товарищу самородок, какой там у тебя есть.

— Хорошо, Александр Кириллович.

Через минуту высокая, с пышной прической и яркими накрашенными губами девушка приносит нечто похожее с виду на камень. Я кладу на ладонь тяжелый невзрачный, тускло-желтый комок металла, неправильной формы, с грязными раковинами.

— Сколько в нем весу?

— Около трехсот граммов…

Обратный путь в город лежит мимо Билибинской атомной электростанции с крупными бетонными буквами у въезда: «БАЭС». Призма главного корпуса, внутри которого трудится укрощенный атом. Одной загрузки реакторов топливными стержнями хватает на длительное время.

Чукчи-оленеводы, кочующие по тундре, кое-где и сейчас жгут в ярангах нерпичий жир — для освещения, для тепла. Для этой цели есть незамысловатая посудинка, именуемая жирником. И вот на смену жирнику пришло не просто электричество, а то, которое получено при помощи мирного атома. Вопреки утверждению таких буржуазных деятелей, как один из руководителей Всемирного алмазного синдиката Тулливер, который заявил: «Откуда русские возьмут электричество в тайге? Разве что научатся аккумулировать энергию молний!»