Когда сверкает молния - Александр Филиппов

Ей стало смешно от своих ненароком вспыхнувших дум. Улыбнулась, искренне пожелала Асхату счастливого пути.

— До встречи! — мягко и только ей одной произнес он.

Как быстротечный огонек спички в темноте, мелькнула мысль, что расстаются только на день. Вечером он вернется сюда вертолетом санавиации.

До станции ехать часа два. За стеклами мелькал осенний лес, опавший, поредевший, высветленный. Лишь кое-где среди однообразия и серости горели-полыхали не успевшие еще отсорить листьями оранжевые березняки, одинокими семафорами мелькали огненные рябины в красных гроздьях ягод.

На сиденье впереди Асхата сидела парочка и нежно обнималась. Молодой парнишка в солдатской форме, приезжавший, по всей вероятности, на побывку куда-то в окрестную деревню, наигранно и молодцевато тянул руку, норовясь демонстративно обнять девушку. Та стеснительно оглядывалась по сторонам и ласково отстранялась от паренька, убирая с плеча его руку. А он, не находя в этом ничего зазорного, вновь поднимал ее.

Асхат не видел за пыльными стеклами автобуса ни подожженных осенью дубрав, ни убегающих назад сел, только эта счастливая парочка маячила не столько перед взором, сколько в его сознании. Одно ясно проклевывалось в его голове и сердце, что он сегодня допустил какую-то оплошность, непоправимую ошибку, поступил не так, как подсказывало сердце. Он закрыл глаза, и перед ним всплыла та девушка: полутенью и полунамеком стояла она в конце опушки и не летом, как виделось раньше, а осенью: березовые ветви, прореженные временем, не могли укрыть от его острых глаз ее лица. А лицо было Зинино.

Еще можно было остановить автобус и вернуться с попутной машиной. Единственное, что удерживало его, — это сознание своей нерешительности, он все равно не смог бы объяснить свое возвращение. «Ничего, — подумал он, — еще не все потеряно; вместе с нейрохирургом вернусь на вертолете сегодня же вечером. А там видно будет».

Но вечером Асхат не прилетел. Его задержали другие дела. А в конце недели Реуту полегчало. Впервые пошевелились совсем было задеревеневшие пальцы ног. Алексей с уверенностью сказал, что все обойдется.

На следующий день с утра он собрался в лес. Достал патронташ из рюкзака, проверил двустволку.

— Надо хоть денек по лесу побродить, с больным все хорошо уладилось, так что завтра пора домой.

Он заметил просящий взгляд Зины и понял, что ей хочется вместе с ним.

— Может, и ты пойдешь?

— Не плохо бы, а то в лесу живем, а леса не видим, — тут же согласилась она.

Слезили последней листвой деревья. Хрустальная прохлада струилась между стволов и ветвей. В лукошко собирали опята и волнушки, их было много, целые выводки толпились под гнильем листвы, на вырубках, под коряжистыми пнями. Будто желтые гусята по весне, высыпались они к последнему теплу и свету.

В полдень, порядочно поустав и отойдя далеко от поселка, они присели перекусить на солнечной опушке леса. Алексей чувствовал, с какой нежностью и доверием глядели на него ее большие, длинные в разрезе глаза, как она безотчетно тянулась к нему, и, дотрагиваясь порой до девичьей мягкой, теплой руки, улавливал еле сдерживаемый трепет.

А ей было так хорошо с ним! Вот он, весь открыт перед нею. Большой, широкоплечий, в зеленой брезентовой штормовке, в глубоких резиновых сапогах. Крупный воротник малинового свитера плотно облегал его шею. Красивое лицо розовело на свежем воздухе. Алексей осторожно обнял ее, на она не отстранилась, как раньше, а всем телом прижалась к нему, опустила голову на грудь. И вдруг он запрокинул ее голову, стал целовать в резко очерченные с небольшой припухлостью губы, в щеки, в лоб. Она закрыла глаза, и ресницы касались его разгоряченных губ.

Она очнулась от сладкого забытья лишь тогда, когда вдруг чутким своим слухом, привыкшим к лесу, уловила вроде бы чье-то присутствие здесь, рядом. То ли ветка щелкнула, то ли птица снялась с насиженного места в кустарнике. Зина ладонями уперлась в широкую грудь Алексея, прошептала:

— Да погоди ты. Здесь кто-то есть, ходит кто-то.

Алексей пружинисто встал, огляделся, прислушался. Рядом никого не было. Поднялась, и Зина. Щеки ее нервно горели пятнами, будто по ним густо прошлись соком калиновых ягод.

— Тихо! — вдруг перешла она на шепот. — Смотри! — показала рукой на помятую поблекшую траву. Он оглянулся и увидел вблизи большой развороченный недавно муравейник. Потревоженные муравьи, собравшиеся было уходить в зимнюю спячку, поправляли разрушенное жилье.

Зина совсем испугалась.

— Это медведь был, точно, — шептала она. — Больше некому быть. Это они кочки муравьиные ворошат...

— Да брось ты, не пугай.

А она уже подбежала к разворошенному муравейнику, присела на корточки, стала внимательно рассматривать и помятую траву, и чьи-то крупные следы, и кучки раздавленных муравьев. Он подошел к ней.

— Что, испугалась?

— А как не испугаться. Медведь, он фамилию не спросит. Облапит да обломает — и все тут. Округлившиеся ее глаза пытливо высматривали окрестность, и вдруг она снова испуганно протянула руку вперед, показывая Алексею новую примету, напоминавшую недавнее присутствие здесь зверя: чилижник, что густо рос на крутом отлоге оврага, был сильно примят, ровная полоса этой примятости четко обозначалась с самого верху и донизу.

— Это он здесь полз на заднице. Точно. К муравейнику. — Она уронила второпях фразу, тут же опомнилась, застеснялась слов своих, и щеки ее налились новым стыдливым румянцем.

— Да чего же ты дрожишь, не трусь. У меня же ружье с собою как-никак. — Алексей вытащил из патронташа патроны и перезарядил оба ствола. — Жаканом заряжу на всякий случай, чем черт не шутит, — улыбнулся он.

— Бежим лучше отсюда, страшно.

По глубокой ложбине, взявшись за руки, они, робко ступая, чтоб не потревожить своим присутствием тишины, пошли к просвечивающейся сквозь переплетение ветвей поляне. Пройдя буквально несколько метров, Алексей резко остановился, попятился назад, увлекая за собою Зину. Она ойкнула с перепугу и, приседая, стала прятаться за разлапистую коряжину. Перед собой в каких-то двух-трех шагах она увидела углубление в крутояре. Оно чуточку было завалено сухим валежником и травой. Внутри виднелось улежавшееся сено.

Ни Алексею, ни Зине до сих пор не приходилось видеть медвежьих берлог. Но они сразу же догадались, что это была именно она, берлога. Затихли. Алексей щелкнул курками и застыл в напряжении. Двуглазие ружья цепко удерживало отверстие в берлогу. Поздней осенью, пока еще не завалился в спячку, зверь готовит себе зимовье, проверяет его, ухорашивает, чтоб теплее было и домовитее. До зимы гуляет он подальше от логова, изредка наведываясь и отдыхая в нем.

Здесь ли он сейчас или бродит где? Ветка хрустнула не впереди у берлоги, а в стороне. Гулко разлетелся между стволов этот звук. Алексей резко обернулся, изготовившись к выстрелу. Но вокруг опять разлилась блаженная тишь.

— Его там определенно нет, — наконец после долгого молчания догадался Алексей. — Иначе он давно бы дал о себе знать.

— Все равно страшно, — пролепетала Зина. — Мне кажется, что он рядом. Ты же тоже слышал его шаги? Я слышала, обмерла вся и губами пошевелить не могла.

То ли услышав их приглушенные голоса, то ли от длительного ожидания, тот, кто скрывался рядом, вновь обнаружил себя. Послышалось копошение, затрещали ветки, посыпались потревоженные камешки. И только тогда Алексей определил то место, где кто-то прятался в мелком чилижнике. Он тут же различил в однообразии осенних тонов белесую, в клеточку, фуражку. А в чилижнике, по-видимому, догадались, что обнаружены, перепуганно поползли по косогору трое пацанов.

Алексей облегченно вздохнул, а Зина с еще большей растерянностью опустилась на сухую траву. Для нее соседские пацаны были не намного милее медвежьей берлоги: опять зашебурчат ручейки пересудов.

Мальчишки, взобравшись наконец на край обрыва, осмелели, заулюлюкали:

— Тили-тили тесто, жених и невеста...

Пацаны убежали, дразнясь и дурачась. А Зине легче и спокойнее не стало. Деревня — не город, здесь все на виду, и уже сегодня все будут знать, что эта недотрога телефонистка целовалась в лесу с приезжим фраером.

На следующий день после отъезда Алексея она позвонила в Уфу.

— Верочка, дорогая, милая! Я, кажется, люблю.

— Америку открыла. Без тебя знаю, что меня любишь.

— Нет, Верочка, не шути, это не то, я люблю Алексея.

Миновала осень, отлистопадили окрестные леса, и пожухли травы, обнажив извечную суть земли — ее доброе темное лицо страдалицы и матери. Но не прошедшей, необычно теплой осенью случилось все, а вьюжной наступившей зимой с мягкими сугробами да леденящими ветрами. Почти каждое воскресенье Алексей стал приезжать в деревню, и Зина несколько раз побывала в городе.

На зимние каникулы, на последние каникулы перед защитой диплома приехал в деревню Колька. Один приехал, без жены. Домашние встретили его пышно и торжественно. Позвали соседей, родных. Была и мать Зины. После первых осушенных рюмок застолье расшевелилось, разговорилось, разбазарилось. Но, как говорится, до песен еще не дошло. Колька заметил, что гостей много, а нет его сверстников, бывших одноклассников. А кого и позвать-то, когда все поразъехались, поразлетелись в разные стороны. Страна-то, слава богу, вон какая огромная, везде и всюду каждому место найдется, были бы руки да голова работала.