Сент Ив - Роберт Стивенсон

Мы одновременно подошли к перекрестку. Дорога, уходящая влево, была по обочинам густо обсажена деревьями и утопала во тьме. Ни единый луч луны не проникал сюда, и я наобум пошел по этой дороге. Негодяй молча последовал за мной; некоторое время мы безмолвно шагали в потемках, только трещал под ногами ледок, затянувший бесчисленные лужи. Наконец преследователь мой обрел дар речи.

— Этот путь не ведет к мистеру Мертону, — с усмешкой произнес он.

— Вот как, — отозвался я. — Тем не менее он ведет туда, куда мне надобно.

— Стало быть, и мне туда же, — сказал он.

Мы снова умолкли и прошагали таким образом с полмили; тут дорога неожиданно повернула, и в лицо нам ударил яркий свет луны. Враг мой в зимнем плаще с капюшоном, в черном парике, с саквояжем в руках со спокойным упорством шагал по льду; теперь он был просто неузнаваем, разве что по-прежнему производил впечатление сухого педанта и спорщика, привыкшего проводить все дни напролет, сидя на высоком табурете за конторкой. Заметно было также, что саквояж у него тяжелый. Прикинул я все это, и в голове у меня созрел план.

— Ночка как раз по сезону, сэр, — сказал я. — Не пробежаться ли нам? Мороз пробрал меня до самых костей.

— С превеликим удовольствием, — был ответ.

Голос его прозвучал весьма уверенно, что мне сильно не понравилось. Однако ничего другого на ум не шло, кроме как пустить в ход кулаки, а с этим всегда лучше не торопиться. Недолго думая, я кинулся наутек, он — за мной; и некоторое время топот наших ног по мерзлой дороге отдавался, должно быть, за целую милю. Он взял старт на шаг позднее меня и на шаг позднее пришел к финишу. Был он много старше, бежал с тяжелым саквояжем в руках и, однако, не отстал больше ни на дюйм. Пусть с ним бегает наперегонки хоть сам дьявол, а с меня хватит!

И притом бежать так скоро мне вовсе не выгодно. Ведь если долго бежать, непременно куда-нибудь прибежишь. За любым поворотом можно очутиться у ворот какого-нибудь сквайра Мертона, либо посреди деревни, где полицейский трезв, или прямо напороться на ночную стражу. Что — ж, пока не поздно, я должен от него отделаться, иного выхода нет. Я огляделся: место словно бы подходящее — нигде ни огонька, ни дома, одни только сжатые нивы, поля, вспаханные под пар, да редкие низкорослые деревья. Я остановился и при свете луны бросил на своего преследователя гневный взгляд.

— Ну, довольно глупостей! — сказал я.

Он поворотился и поглядел мне прямо в лицо, — был он очень бледен, однако явно не струсил.

— Совершенно с вами согласен, — сказал он. — Вы испытали меня в беге; можно еще испытать меня в прыжках в высоту. Это все равно. Так ли, эдак ли, конец будет один.

— Надеюсь, вы понимаете, каков будет этот конец! — сказал я. — Мы с вами здесь одни, час поздний, и я исполнен решимости. Вас это не пугает?

— Нет, — отвечал он, — нисколько. Я не умею боксировать, сэр, но если вы полагаете, что имеете дело с трусом, вы ошибаетесь. Быть может, если я объявлю вам с самого начала, что у меня есть оружие, это упростит дело.

Быстрее молнии я сделал ложный выпад — будто метил дубинкой ему в голову; но он столь же мгновенно отступил, и в руках у него блеснул пистолет.

— Довольно, мистер беглец! — сказал он. — Я вовсе не желаю идти из-за вас под суд за убийство.

— Клянусь честью, и я тоже! — сказал я, опустил дубинку и поглядел на него с некоторым даже восхищением. — А знаете, — продолжал я, — вы упустили из виду одно обстоятельство: ваш пистолет вполне может дать осечку.

— У меня их два, — возразил он, — никогда не пускаюсь в путь, не прихватив с собою пару этих верных псов.

— Честь вам и слава, — сказал я. — Вы способны позаботиться о себе, а это немалое достоинство. Но, господин хороший, давайте взглянем на сей предмет беспристрастно. Вы не трус, я тоже; оба мы люди здравомыслящие; у меня есть веские причины — неважно, какие именно, — никого не посвящать в свои дела и путешествовать в одиночестве. Теперь подумайте сами, похоже ли, — что я стану и дальше все это терпеть? Похоже ли, что я и дальше стану терпеть ваше упорство и — уж извините — чрезвычайно дерзкое ingerenct [27] в мои частные дела?

— Опять французское словечко, — невозмутимо заметил он.

— А, да подите вы к дьяволу вместе с вашими французскими словечками!

— воскликнул я. — Похоже, что вы сами француз!

— У меня было немало случаев обогатить свои познания, и я их не упустил, — пояснил он. — Немного найдется людей, которые лучше меня были бы знакомы со сходством и различиями особенных оборотов и выговора сих двух языков.

— А вы, оказывается, умеете разговаривать и высоким стилем!

— О, я понимаю, с кем имею дело, сэр, — отвечал он. — Я знаю, как разговаривать с бедфордширскими крестьянами, и, надеюсь, знаю, как приличествует изъясняться в обществе человека образованного, какового вижу в вашем лице.

— Так ежели вы почитаете себя за джентльмена… — начал я.

— Прошу прощения, — перебил он, — я вовсе этого не утверждал. С титулованными господами и дворянами меня связывают одни только дела. Сам же я человек простой.

— Бога ради, — воскликнул я, — рассейте же мои сомнения! Заклинаю вас, откройте, кто вы и чем изволите заниматься.

— У меня нет причин стыдиться своего имени, сэр, или своих занятий; — отвечал он. — Томас Даджен, конторщик мистера Дэниела Роумена, лондонского стряпчего, к вашим услугам. Наш адрес: Хай Холборн-стрит, сэр.

Лишь по тому, какая огромная тяжесть свалилась с моих плеч при этих его словах, я понял, до чего был прежде напуган. Я отшвырнул палку.

— Роумен? — вскричал я. — Дэниел Роумен? Этакий старый скряга, краснолицый, с большой — головой и одевается точно квакер? Дайте я вас обниму, друг мой!

— Эй, не подходите, — сказал Даджен, однако в голосе его уже не было прежней твердости.

Но я и слушать не стал. Недавнего страха как не бывало, и я разом ожил, словно все прочие опасности тоже остались позади, словно пистолет, все еще направленный на меня, был не грознее саквояжа, который Даджен держал в другой руке и теперь выставил вперед, как бы преграждая мне доступ к своей особе.

— Не подходите, буду стрелять! — крикнул он. — Ради бога, остерегитесь! Мой пистолет…

Он мог кричать до хрипоты. Хотел он того или нет, я крепко обнял его, прижал к своей груди, я принялся целовать его уродливую рожу, как никогда и никто ее, верно, не целовал и целовать не станет; даже шляпа с него слетела и парик сбился на сторону. Он что-то жалобно блеял в моих объятиях, словно овца в руках живодера. Оглядываясь назад, я — понимаю, что все это было безрассудно и нелепо сверх всякой меры: я повел себя как безумный, когда, кинулся обнимать Даджена, он же был поистине глуп, что не выстрелил в меня, едва я приблизился. Но все хорошо, что хорошо кончается; или, как поют и насвистывают — в наши дни на улицах: